Но это меня ничуть не заботило. Колледж представлял собой первую ступеньку к безопасности нашего с Хилари мира. Сама обыденность окружающего уже приносила успокоение.
Как бы я ни нервничала по поводу выполнения обязанностей на первой в моей жизни работе, я поняла с самого начала, что могу справиться с ней. Бюро по общественным связям в небольшом пригородном колледже на Юге, поросшем дикими злаками, частенько находит, что никаких связей-то и нет, так как нет самой общественности. Поэтому у меня было достаточно времени в ту осень, чтобы в течение долгого рабочего дня основательно познакомиться со всеми обитателями колледжа.
Моя начальница, угрожающих размеров, тяжело ступающая незамужняя дама на двадцать пять лет старше меня и с лицом, как сказала Тиш, похожим на перчатку бейсболиста, настаивала на том, чтобы я перезнакомилась со всеми в колледже.
– Связи с общественностью – это прежде всего связь с людьми, – часто повторяла мисс Дебора Фейн. – Если вы подружитесь с ними и станете понимать их проблемы, то вы никогда не будете испытывать недостатка в новостях. Первое правило для работников Бюро: надо хорошо относиться к вашим источникам информации и хранить их.
– У нее это звучит, как „Отдел городских новостей газеты „Вашингтон пост", – сказала я Тиш однажды после недели, проведенной в этой должности. – Все, от уборщицы до президента Симса, могут стать „источником информации".
– Мисс Дебора вела еженедельную рубрику в газете „Олбани геральд" в течение многих лет, – усмехнулась Тиш. – „Деббиз Дикси" называлась, если память мне не изменяет. Доморощенная мудрость и советы по разведению цветов. Пользовалась очень большим успехом в этом районе у дам определенного возраста, как говорят французы. Чарли называл ее столбец „Дебби готовит похлебку", но при ней он так, конечно, не высказывался. Однако ты должна быть с Деборой осторожна. Она время от времени все еще делает рубрику для Бо Тернера в „Стандарте", и там часто звучат довольно мерзкие выпады против людей, которых мисс Фейн недолюбливает. Все, разумеется, написано сладким, как сахарин, стилем, полным праведного сожаления и так далее. По существу, мелочное маленькое злоупотребление такой же мелочной маленькой властью.
– Тиш, неужели ты думаешь, что что-то написанное обо мне мисс Деборой Фейн в газете небольшого городка сможет превысить боль, которую причинил мне Крис?
– А я думаю не о тебе!
И тогда я стала более осторожна в разговорах с мисс Фейн и старалась не жаловаться, когда она заставляла переписывать буквально каждую статью, подготовленную мной для бюллетеня, по два-три раза.
Кошмары Хилари ослабевали, и она в какой-то мере вновь впала в прежнее болезненное молчание. Я сделала бы что угодно, лишь бы уберечь дочку от новой боли.
Мисс Фейн настаивала, чтобы я познакомилась с профессорами, преподавателями и другими сотрудниками Пэмбертонского колледжа. Я выполнила ее требование и нашла, что в основном это были милые люди. Очень немногие из них смогли бы завоевать академическую крепость в „Айви лиг" или даже в Эмори, но они были чрезвычайно приятны и без труда могли выражать свои мысли („И еще намного образованней, чем лошадники на той стороне Пэмбертона", – заметил Чарли).
Меня с готовностью, приветливо приняли в свою среду. Никто из нас, как я предполагаю, не питал особых иллюзий по поводу своей карьеры и способностей, и никто не зарабатывал большие деньги. Ланч в этой компании напоминал круиз по цене со скидкой: неплохо, если вы не жалеете о том, что не едете первым классом.
В течение долгого времени после того дня в „Королевском дубе" я не видела Тома Дэбни. Я очень старалась избегать встреч с ним.
За несколько недель до возвращения „зимних жителей" с их слугами и лошадьми Пэмбертон загудел, переполненный энергией и замыслами, как бы собирая силы для осеннего и зимнего сезонов. На нашей стороне города торговцы выкрасили заново витрины, установили новые тенты, отполировали бронзовые вывески и обновили измученные за лето цветочные ящики на окнах. В витринах антикварных лавок появились новые товары, а магазины на Пальметто-стрит выставили обувь Мод Фрайзон, сумочки и шарфы от Гермеса и различные сорта шоколада фирмы „Годива". Всевозможные виды шерстяных тканей и твида „Кларион" смотрелись как отважные знамена в изматывающей жаре сентября. Кожа, как свеженалитая черная патока, как старое виски в бочке, блестела за зеркальными стеклами. Фирмы, поставляющие провизию, и рестораны выставили в своих окнах сложные меню, а в маленьких магазинчиках изысканной пищи в дальнем конце Пальметто появились высушенные солнцем томаты и дары моря. Аругула возвратилась на рынки продуктов.
Большие коттеджи и клубы кишели рабочими, которые красили, подстригали, высаживали и проветривали. Длинные нарядно окрашенные фургоны и трейлеры с грохотом въезжали каждый день на пыльные стоянки конюшен. Они были нагружены блестящим, толкающимся грузом, таким ценным, что фунт веса стоил фунт золота.
Золотая розга и Кружева Королевы Анны одели поля и окантовали дороги, а в глубине лесов пеканы и клены начали посверкивать первыми языками пламени большого пожара, который был готов охватить их в полную силу лишь через несколько недель…
На улице Вимси пыль висела неподвижно в густом слоистом воздухе, как будто была растворена в янтаре. Солнце в полдень было не менее свирепым, чем в августе. Но в стороне, в лесу, где стоял наш маленький домин, по утрам и вечерам ощущалась прохлада, а воздух становился голубоватым, по-настоящему осенним, и однажды в туманный дождливый вечер я зажгла поленья, уложенные в камине Картером, и мы с дочкой мило поужинали, сидя подле огня. Это был чудный вечер, и, глядя в прыгающее пламя, я представляла себе ожидающие нас осенние и зимние вечера.
Тогда я была почти счастлива. В конце концов, очень хорошо, что мы переехали в Пэмбертон. Я смогу устроить мирную и обеспеченную жизнь для нас с Хилари.
Об этом я сообщила Тиш в середине месяца, когда мы втроем с Хилари поехали в пассаж „Фрэнч крик" на другой конец города, чтобы купить Хил школьные ботинки. Тиш не хотела ехать, заявив, что в пассаже слишком жарко, он переполнен по субботам и что я смогу купить ботинки получше в магазине „Детский час" на Пальметто. Но подруга прекратила спор, когда я сказала, что не собираюсь покупать модельные туфли ребенку, которому они станут малы через месяц, и вообще дети в школе у Хилари не носят никакой обуви, кроме кроссовок.
Мы поехали, и нас, как и предсказывала Тиш, теснили, толкали локтями, мы постоянно нарывались то на портативные приемники, то на одетых в брючные костюмы полных женщин, то на угрожающие стайки черных и белых подростков.
Тиш не возражала даже тогда, когда по дороге домой Хилари попросила остановиться у „Макдональдса", но войти в здание, чтобы поесть, отказалась наотрез. На этом ее терпение лопнуло.
Мы сидели в „блейзере" с кондиционером, ели жареный картофель, пили диетическую кока-колу, а когда Хил ушла в туалет, чтобы смыть с новой майки взбитые сливки с шоколадом, я, пользуясь уединением и появившимся во мне чувством нормальности, сказала Тиш, что, думаю, Хилари и я сможем устроить свою жизнь в Пэмбертоне.
– Ну что ж, хочется надеяться, что так и будет, – проговорила подруга. – Но я думаю, тебе придется делать это с учетом местных условий.
– Что ты хочешь сказать? Чем плохи мои условия? Я считала, что именно в этом и заключается смысл нашей новой большой попытки.
– Твои условия плохи тем, что ты ни на дюйм не делаешь уступки городу. Ты живешь в центре Старого Пэмбертона, и твои соседи – это самые старинные семьи, какие только у нас есть, включая некоторых „зимних жителей". А ты все еще ведешь себя так, будто бедна как церковная мышь.
Не носишь красивые платья, отдала Хилари в бесплатную школу, разрешаешь ей ездить в автобусе, хотя „Пэмбертон Дэй", закрытая частная школа, находится не дальше трех кварталов от твоей парадной двери. Наконец, ты не разрешаешь дочери брать уроки верховой езды, сама не проявляешь интереса к этому занятию и ведешь себя так, словно гольф-клуб и теннисные корты не для тебя. Даже ни с кем не знакомишься. Энди, это наш образ жизни, это то, чем мы занимаемся все свободное время. Это не… показное или преувеличенное. Это и есть мы. И ты живешь среди нас. Прости нам наши деньги и не суди нас слишком строго. Ты никогда не станешь частью Пэмбертона, если будешь продолжать притворяться, что он не существует. Ни ты, ни Хилари. Может быть, тебе безразлично, но наступит день, когда твоя дочка почувствует: что-то вокруг нее не так.
– Ты знаешь, что мне не по средствам „Пэмбертон Дэй", теннисный клуб и уроки верховой езды, – сказала я уязвленно: Тиш все это знала или должна была знать. – Тебе известно, сколько я зарабатываю и сколько плачу за аренду. Может быть, мы не бедны как церковные мыши, но мы, черт возьми, в самом деле бедны в понимании бедности „белыми воротничками". И я не собираюсь притворяться и делать вид, что это не так, только потому, что вокруг меня все богаты. Я не хочу притворной жизни ни для себя, ни для Хил. А у девочки все нормально.
– Чепуха! Ты была богатой всю замужнюю жизнь, – оборвала Тиш. – Весь твой мир последние пятнадцать лет был так же богат, как тот, что окружает тебя сейчас. Во всяком случае, почти так же. Господи, у тебя есть по крайней мере твоя одежда. И как раз притворством является то, что ты постоянно носишь одни и те же три бумажные юбки и блузки. У тебя прекрасная мебель и изящные драгоценности. И я хорошо, черт возьми, распрекрасно знаю, что Крис выплачивает тебе достаточно денег на содержание ребенка, чтобы поместить Хил в „Пэмбертон Дэй", брать для нее уроки любого вида спорта, какие только есть, включая боевые искусства! Может, ты и ублажаешь свою гордость, изображая сцену „бедная, но гордая", но твоему ребенку нужно уже сейчас познакомиться с теми людьми, рядом с которыми она будет расти и становиться на ноги.
– Хилари ни на что не жалуется, – пробурчала я угрюмо, – она ни слова не сказала о школе. Даже не упоминает об уроках верховой езды.
– Она вообще ни слова не сказала о многом с тех пор, как вы здесь, – произнесла Тиш, спокойно глядя на меня поверх солнечных очков. – У нее нет ни одной подруги ее возраста, насколько я знаю. Ни одной! Когда она не в школе, она с тобой или со мной. Ее друзья – это я, Чарли и Картер Деверо. Хил превращается в твою маленькую тень: всегда около мамы, бледная и тихая, как будто приклеилась к твоему бедру. Ты рассказывала мне, какой смышленой, любознательной и самостоятельной она была, но, Энди, я просто не могу представить ее такой! То, что ты делаешь для дочери, – это не защита, это высасывание жизни и независимости из девочки. Очень скоро никто не будет беспокоить тебя, чтобы попытаться познакомиться с Хил, потому что ты сделаешь так, что она будет бояться буквально всего. Ведь так жить скучно, Энди! Скучно всегда иметь на буксире молчаливого и робкого десятилетнего ребенка каждый раз, как мы куда-нибудь собираемся. Разве этого ты желаешь для Хилари?
Яркий, обжигающий гнев затопил меня и заглушил мой ответ. Страх зашипел во мне, как змея: „Что, если она права? Может быть, у Хил какие-нибудь отклонения? Как можно быть такой безвольной, а мне – слепой, чтобы не видеть подобного?! Может быть, она действительно больна, а я от страха за нее боюсь заметить очевидное? Есть ли что-то – Господи, даже само слово ужасно – что-то ненормальное в ней? Должна ли я пригласить к ней доктора, какого-нибудь психотерапевта?" Даже сама эта мысль бросила меня в дрожь, и я в ужасе отогнала ее.
К тому времени, когда я собрала разбежавшиеся мысли, Хилари вышла из ресторана, и я пристально посмотрела на нее. Казалось, промчались целые месяцы с тех пор, как я внимательно разглядывала свою дочь в последний раз.
Дочка стала значительно выше и тоньше, чем была в начале лета, черты лица становились все более изящными и красивыми, волосы лежали буйной копной черных кудрей, но ее прежде сияющие голубые глаза были тусклыми и слишком широко раскрытыми. Она отводила их ото всех, мимо кого проходила.
Хил резко отстранялась от прохожих, приближавшихся к ней слишком близко, а когда подошла к „блейзеру", стала искать глазами меня и рванулась к машине. Она держала руки перед собой, как маленькая собачка, которая что-то просит. Это был ее младенческий трюк, всегда очаровывавший нас. Но теперь подобное поведение выглядело неестественно и жалко. Хил дышала ртом, желая поскорее добраться до меня, и в какой-то ужасный миг я увидела то, о чем говорила Тиш. Хилари выглядела почти как умственно отсталый ребенок.
– О Боже милостивый! – прошептала я. – Посмотри на нее. Это я сделала ее такой!
– Нет, это не так. – Тиш пожала мне руку. – Просто ты сделала дочку излишне зависимой от себя. Энди, я вырастила двух девочек. В этом возрасте они усваивают все во много раз быстрее. Попробуй что-нибудь, что нравится ей. Для начала уроки верховой езды. Картер возьмется учить ее, если ты не хочешь прибегать к услугам Пэт. Ведь он прекрасно обращается с детьми.
Вот так Хилари начала брать уроки верховой езды, сначала на толстой старой кобыле Картера, которая принадлежала его умершей жене, а позже – по протекции этого милого человека – у самой Пэт Дэбни. Теперь даже я видела, что дочка просто рождена для того, чтобы стать наездницей. Мне была противна сама мысль, что Хил сможет довольствоваться только остатками ленивой небрежности Пэт, но моя девочка медленно, но верно начала меняться, и я смирилась.
Дочка все еще оставалась слишком спокойной и бледной, все еще липла но мне, но вскоре начала потихоньку сама ходить на конюшню „Ранэвей" и проводила часы в обществе небольшой чалой кобылы, которая была приятельницей по конюшне и сопровождающей крупного ирландского жеребчика, принадлежащего Пэт. Слабая искорка новой жизни в глазах дочки заставляла мое сердце вздрагивать от надежды и благодарности к Тиш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82