Это напоминало мне те бесконечные, неразличимые дни в арендованной квартире кондоминиума в Атланте, после того как мы покинули Криса, до переезда в Пэмбертон. Эта мысль приводила меня в тупое отчаяние, но мне попросту не хватало энергии включить свет или перестать смотреть фильмы. Думаю, Хилари все еще оставалась бы за этим занятием, следя тусклыми глазами за актером, ищущим себе дом, если бы опять не Тиш.
Однажды вечером в конце мая она вошла в гостиную нашего коттеджа, захлопнула за собой дверь, обтянутую сеткой, молча прошлась по комнате и включила свет. Она нашла пульт дистанционного управления, выключила фильм „Звуки музыки" и села в кресло напротив Хилари и меня. Мы, в шортах и майках, развалились на диване, пили колу и ели кукурузные хлопья, приготовленные в микроволновой печи. Это была поздняя дневная закуска, плавно переходящая в обед. Я заморгала от яркого света, а Хилари съежилась, обхватив руками колени. Мне показалось, что я впервые за несколько недель ясно увидела свою дочь. Девочка выглядела такой бледной и хрупкой, словно существо, обитающее в норе под землей.
– Меня уже тошнит от бесконечного вытягивания вас из пещеры, в которой вы двое прячетесь, – без вступления громко воскликнула Тиш.
Она слегка загорела на первом летнем солнышке, ее кожа была заново обрызгана веснушками медного оттенка, а копна волос нахально падала на глаза. Тиш выглядела такой яркой, живой и реальной, что это причиняло почти физическую боль.
Ни я ни Хилари не сказали ни слова в ответ. Наконец я проговорила:
– Ну тогда и не делай этого.
– А я и не делаю. И никто не делает, – огрызнулась Тиш. – Я пришла, чтобы сунуть кое-что в вашу клетку. Вы можете взять или выкинуть. Я бы посоветовала первое. Иначе, Энди, ты можешь преспокойно отправляться обратно в Атланту, переехать в Бирмингем или еще куда-нибудь, потому что Пэмбертон не намерен еще раз протягивать тебе руку. А ты, Хилари, примешь то, что я тебе приготовила, даже если мне придется стоять над тобой до тех пор, пока ты этого не сделаешь. Десятилетние не представляют особого интереса в роли святых мучеников.
– Через две недели мне будет одиннадцать, – надулась Хилари.
– Еще хуже. Так вот. Слушай, Энди, Филиппа Доббс из общества „Служба семьи" округа Бэйнз пытается устроить приют для женщин и детей, и она просила меня, чтобы я работала там по вторникам и четвергам после обеда в качестве консультанта и возилась кое с какими административными делами. Ей нужны сотрудники. Я только что предложила твою кандидатуру на два вечера в неделю и один выходной день. Часы занятий ужасные, а оплата почти смехотворна. Практически все женщины, которых ты знаешь, готовы помочь в этом деле Филиппе, и все рады услышать, что ты тоже примешь участие. Если ты не сделаешь этого – больше никто не предпримет ни одной попытки обратиться к тебе вновь. Это единственный шанс, который предоставляется тебе, устроить в Пэмбертоне что-то свое, не имеющее ничего общего ни с Картером, ни с Томом, ни со мной, ни с кем-либо еще.
Прежде чем я смогла что-либо ответить, Тиш повернулась к Хилари.
– Миссис Дэбни открывает класс для младшего возраста для подготовки к пробным испытаниям по выездке, которые пройдут будущей осенью. Весенние ты уже пропустила, и остаются только эти, осенние. Миссис Дэбни особо просила меня передать тебе, что она ужасно сожалеет по поводу всего, что произошло, и надеется, что ты вернешься и будешь работать с ней и Питтипэт. Она заверила меня, что ты – лучшая из всех наездников твоего возраста, и она считает, что ты пойдешь куда дальше соревнований в Джорджии, если будешь тренироваться. Она обещает, что это будут только занятия делом, и я верю ей. В твоей жизни должно появиться еще что-то, кроме Козьего ручья и видео, Хилари. А сейчас это могут быть, как я понимаю, только лошади. Я на твоем месте попыталась бы посмотреть на предложение Пэт взрослыми глазами и согласиться. Ты очень способная, и тебе нравилось это занятие. А на всем юге нет лучшей наставницы, чем миссис Дэбни. Она может быть ужасной дрянью, но когда она обещает вести себя хорошо, то, как правило, держит слово. Она – единственная в городе, кто этим займется. Я сказала, что приведу тебя завтра и мы решим наши дела, и я намерена это сделать. Если ты не пойдешь – что ж, впереди длинное жаркое лето и сплошная Джули Эндрюс, моя дорогуша. Выбирай.
Я набрала воздуху, чтобы возразить, но Хилари посмотрела на меня и кивнула.
– Хорошо, – буркнула она, и если в ее голосе и не было оживления, то в нем не было и нытья и истерии.
Я закрыла рот и тяжело вздохнула. Нем бы ни был этот ребенок, он уже не казался разбитой, беспомощной Хилари недавнего прошлого. Девочка взглянула на меня.
– Ну хорошо. Почему бы нет? – согласилась я.
– Действительно, почему бы нет? – отозвалась Тиш. – Хил, не хочешь ли посмотреть, впору ли тебе твой костюм для верховой езды? И задержись у себя в комнате на минутку, ладно, малыш? Мне нужно устроить твоей матери небольшую взбучку.
– Ладно. – Хилари слабо улыбнулась и пошла через холл к себе.
Мое сердце заныло, когда я увидела, что в походке дочери нет присущей ей грации. Но все же я была рада ее улыбке.
– Спасибо, – сказала я Тиш. – Опять спасибо. Однажды, если тебе придется оказаться на дне колодца, я брошу тебе веревку. Я просто не понимала, как… мы зарылись здесь.
– Что это было? Ссора? – спросила подруга. – У Тома оказалась припрятанная в Валдосте маникюрша? Он начал засматриваться на своих коз? Или козлов? Что? Я знаю, что это был шикарный сердечный кризис, Энди, с тобой всегда так. Мне бы хотелось, черт возьми, чтобы ты перетрусила из-за аборта, бездомных или затопленных дождями лесов Центральной Америки, но нет, у тебя вечно что-нибудь из-за проклятых мужчин.
Я хотела взорваться в ответ, но вместо этого вскинула руки и уронила их на колени; я ужасно устала и очень скучала по Тиш, не понимая этого. К тому же подруга была во всем права.
– Это была ссора, – ответила я. – Очень серьезная. Мне кажется, я уничтожила все. Но… он меня ужасно напугал, Тиш. Он не тот… Том, каким я его считала.
– Ах, Энди, – в голосе подруги была только печаль, – все не такие, какими представляются окружающим. Чарли не такой. Крис был не таким. Картер тоже. Чем же Том хуже? Вот уж Том как раз особенно „не такой". Как он вообще мог быть таким, каким ты его себе представляла?! Он просто мужчина, вот и все.
– Но это… это нечто отличное от того, что ты имеешь в виду, – проговорила я.
Внезапно мне так захотелось рассказать Тиш обо всем – о болоте, о четырех мужчинах, о том, во что они веруют и что делают, о том, что я сама делала с ними вместе и чем занималась Хилари, – так захотелось, что я начала неуверенно бормотать себе под нос какую-то чепуху. Мне хотелось всю первозданную прелесть, зеленую красоту и тайну вынести на солнечный свет ясных глаз Тиш. Я хотела увидеть все это ее трезвым взглядом. Я хотела услышать ее мягкую насмешку и почувствовать покой от ее глубокого смеха. Я взглянула на подругу и осеклась.
– Что еще такое? – спросила она, прищуриваясь. – В каком смысле „нечто отличное"?
Я понимала, что Тиш подумала о темных, противоестественных вещах, о которых говорила Пэт, и на какие-то мгновения, наверно, сочла, что подобные сплетни, в конце концов, имеют под собой основание. И тогда я осознала, что никогда не расскажу подруге все до конца.
Поэтому я описала только олениху, страдания Тома и его ярость, передала его слова о заводе, угрозы в адрес этого монстра и оскорбления, которые мы бросили друг другу. Я сказала Тиш, как сильно была напугана чем-то беспредельным, что было скрыто в Томе и что так засверкало дикостью в то утро.
Когда я закончила рассказ, Тиш помолчала некоторое время, а затем проговорила:
– Ну, по поводу завода он ошибается. И сам убедится в этом, если разберется. Но я понимаю, почему это так напугало тебя. Энди, Том всегда был таким. Рано или поздно он совершает что-то – я не знаю, что именно, – но это гонит от него прочь всех, с кем он имеет дело. Или удерживает от сближения с этим человеком. В городе просто обожают его, но никто не хочет приближаться к нему на опасное расстояние. Потому что никогда не известно, куда он повернет. Я много думала о Томе… Эта… абсолютность, эта устремленность в одну сторону, эта непрекращающаяся одержимость, присущая ему… Человек может направить все это внутрь себя, против себя или сделать оружием против других, и тогда он становится пьяницей, сумасшедшим или преступником. Но он может направить это и от себя и использовать как… таран. Я хочу сказать, для того, чтобы разрушать стены, молчание или глупость, использовать как ключ, чтобы открывать двери. Тогда он становится святым. Но никто никогда не уверен, куда повернет Том.
– Святой, – произнесла я, будто изучая и пробуя на слух слово.
– Да, именно это, думаю, я и имела в виду, – подтвердила Тиш. – Том готов совершить любую крайность, если сочтет ее необходимой. Любую. Ты сама сказала об этом минуту назад. И ты знаешь, что это правда. Все мы знаем. Подобное качество присуще не только святым, но и сумасшедшим, преступникам и глупцам. Может быть, все они – одно и то же. Таким образом, святой – это человек, который готов сделать из себя дурака, чтобы доказать, что таковые существуют. И в этом отношении Том святой.
– Господи, Тиш, я не смогла бы жить со святым.
– Да, но мне кажется, что тебе придется или пойти на это, или жить с сумасшедшим или дураком – он пока еще не преступник, насколько мне известно. Или, в противном случае, полностью отказаться от него. Готова ли ты пойти на это?
– Нет, – ответила я, зная, что это правда. Но в тот же момент я почувствовала с почти ощутимой тоской, что мне недостает Тома. Это потрясло меня, как приступ болезни. – Но я все еще до смерти перепугана от сознания того, на что он способен. Ты не слышала его, Тиш. Мне нужна спокойная карусель, а не шальные американские горки.
– Тогда ты немного опоздала с этим открытием. У тебя была самая лучшая в городе спокойная карусель в лице Картера, а ты подарила ее Пэт.
– Да. Я знаю.
– Итак… – Тиш встала и быстро обняла меня. – Как насчет моего предложения? Могу я передать Филиппе, что ты выручишь нас?
– Конечно, это весьма уместно. Битый битого везет: может быть, я смогу читать лекции и делиться собственным опытом?
– Неплохая идея.
Тиш усмехнулась и ушла.
Я убрала комнату, сложила кассеты в стенку рядом с входной дверью, чтобы наутро отдать их. Возможно, я больше не поеду на Козий ручей, но я не буду прятаться в своем коттедже. В тот момент я была так противна самой себе, как только можно вообразить; я ощущала, как мне казалось, застоявшуюся кислость своей апатии.
Издав негромкий возглас отвращения, я направилась через холл, чтобы принять убийственно горячий душ, и затем постелила свежее белье на наши с дочерью постели. Кровать я не убирала уже несколько дней.
– Мама, – позвала Хилари из своей комнаты. – Эти галифе стали очень короткими. Можно мне купить новые?
– Непременно. И, может быть, новый жакет, если он не стоит всех сокровищ мира.
– И сапоги тоже? Мне жмет пальцы.
– Сапоги тоже.
За несколько дней Хилари вновь превратилась в существо, преданное лошадям, костюмам и конюшням, трекам и барьерам. С темными волосами, зачесанными назад и аккуратно уложенными, более высокая и стройная, чем раньше, она выглядела так, будто кровь многих поколений Старого Пэмбертона текла в ее жилах. Девочка снова погрузилась в тренировки на Питтипэт, словно и не прерывала их никогда, а через неделю Пэт Дэбни посадила ее на нового жеребца – красивого элегантного гнедого с дикими глазами, такого же утонченного и прекрасного, как маленькая наездница. Его звали Дьяболо, и большую часть первого дня он провел, методично пытаясь сбросить с себя девочку. Во второй день он следовал за ней так, словно она вскормила его из бутылочки с самого рождения.
Все подробности я узнавала не от Хилари, а от Тиш, которая забирала мою дочь после школы и отвозила на занятия в конюшни. Подруга настояла на таком распорядке, и я была благодарна ей. Я признала мудрость возвращения в жизнь моей дочери Пэт Дэбни, как необходимого проводника девочки в пэмбертонское общество и средства самосовершенствования, но не могла принудить себя лично иметь дела с этой дамой.
– Хил за один сезон превратилась из маменькиной дочки в звезду, – заметила Тиш. – Пэт проводит очень много времени с ней на кругу. И, Энди, уверяю тебя, держит свое слово: я не слышала от нее ни одной фразы, обращенной к Хил, которая не относилась бы к делу. Пэт не раскаивается – этого никогда не случится. Но она поддерживает отношения „студент – преподаватель". Интересно, что все-таки сказал ей Картер?
– Я знаю столько же, сколько и ты, – ответила я". – Если верить… Тому, Картер нажал на Пэт, используя свое положение старого пэмбертонца. Это уже по твоей части.
– Что бы там ни было, это оказывает действие, – решила Тиш. – Как относится Хил ко всему происходящему?
– Кто знает? Совершенно неожиданно у меня на руках оказалась таинственная женщина. „Как идут дела, Хил?" – „Прекрасно, мама!" – „Ты довольна занятиями?" – „Ага, мне нравится". – „Как ты думаешь, будешь ли продолжать их на летних каникулах?" – „Наверно, да". – „Ты что-нибудь хотела бы обсудить со мной?" – „Нет, мам, у меня все хорошо". И это не от плохого настроения или ужасной депрессии, какая бывала у нее раньше. Это совершенно другое. Кажется, она абсолютно довольна, что снова занимается верховой ездой, считает, что просто прекрасно вновь брать урони у Пэт, но это выглядит так… будто сама она находится где-то в другом месте. Нет, все это больше похоже на то, что она выжидает время. Занимается тем, что ей действительно нравится, пока ожидает совсем другого. Очень… взрослое отношение к делу. Так поступил бы зрелый человек. Не знаю, как быть. Меня это почти пугает.
– Ты думаешь, она ждет, что Том и ты вновь сойдетесь?
– Не знаю. Насколько мне известно, она даже не имеет понятия, что у нас произошел разрыв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82