Даже на расстоянии ее тело было великолепным, абсолютно женским телом.
– Удивляюсь, почему тогда она выпустила Картера из когтей? – сказала я. – Не понимаю, кого она может найти лучше этого мужчины. Предполагая, конечно, что я уже увидела все наилучшее и самое яркое в Пэмбертоне.
– Это он в конце концов оставил ее. Он слишком вежлив, чтобы когда-либо сказать об этом. Но Чарли не танов. Картер поделился с Чарли, а мой муженек, разумеется, рассказал мне. Картер говорил, что чувствовал себя слишком похожим на призового жеребца. И это было все, чего она хотела. К тому же Пэт очень много болтала об их связи по городу. И еще она чересчур много пьет, а когда напивается, то бывает… весьма примитивна. Ведь Картер очень утонченный человек. Я думаю, в конце концов она просто выжила его грубостью. Пэт меняла мужчин, как матрос дамочек на берегу, с тех пор, как развелась с Томом. А прошло уже по крайней мере семь или восемь лет. Не знаю почему, но она не уезжает обратно на Лонг-Айленд, где живет ее семья. Она может перевезти туда свою конюшню в один момент. И там наверняка можно лучше поживиться, чем в Пэмбертоне. Чарли думает, что Пэт все еще неравнодушна к Тому, и, возможно, он прав. Пэт и в самом деле очень рассержена на своего бывшего мужа.
Я опять подумала о темном обнаженном теле в пятнистом свете леса у Королевского дуба и о крови оленя.
– А что у них произошло? Она и для него тоже была не по силам? – спросила я и, почувствовав жар на лице и в груди, слегка отвернулась, чтобы Тиш не увидела внезапно выступившей предательской краски.
– Едва ли. Том Дэбни, когда есть время, занят сексом не меньше, чем его бывшая жена. Он просто более тактичен и не связывается с замужними женщинами и теми, которые… ну, слишком ранимы, что ли. Смешно сказать, но Том, когда занят любовью, ведет себя как джентльмен. Он абсолютно любит женщин: считает их забавными и чудесными, сексуальными и красивыми. Всех, понимаешь, совершенно всех. И поэтому, когда находишься около него, тебе кажется, что ты обладаешь всеми этими качествами. Все мы это чувствуем, даже женщины, которые никогда… понимаешь, о чем я говорю. Я слышала, он просто фантастический любовник. Пэт однажды сказала на вечеринке, что они занимались этим даже в его каноэ и на деревьях. Она говорила, что выла в такие минуты, как пантера, и ее можно было слышать через все болото. Конечно, на той вечеринке она была пьяна, но я верю ее словам. Когда только Пэт и Том поженились, вот это была пара! Оба такие живые, интересные, полные жизни. Такие пламенные. Настоящий союз.
Но затем появились дети, а Том отказывался покинуть старый дом на Козьем ручье, оставить работу в колледже и заняться только конюшней. И все так же ходил на болото Биг Сильвер, пропадал там по нескольку дней, а то и недель вместе со своим старым негром, с которым он вечно бродит повсюду. Есть и другие причины, на которые намекает Пэт, – то, что он совершает или совершал довольно сумасшедшие поступки. Но всегда надо помнить, что об этом говорит именно Пэт…
Во всяком случае, ее папочка построил для них большой дом на улице за конюшнями и передал дочери все лошадиное хозяйство. А когда Том отказался переехать в город, она оставила мужа, взяла детей и одна поселилась в особняке. Папочка ее вскоре умер, оставив конюшню и Бог знает сколько миллионов, и Пэт подала на развод. Но что бы ни было между ними, ничего еще не окончено. Она вечно интересуется его делами, а он редко видится со своими детьми. В основном в выходные осенью и зимой, и то не всегда. И, когда может, держится подальше от бывшей супруги.
– И он не женился вновь? – спросила я как можно небрежнее, а жар разливался волнами по лицу и телу.
– Нет. Думаю, Том решил, что двух раз вполне достаточно. Он был женат до брака с Пэт. На хорошенькой маленькой девушке, с которой познакомился, когда учился в Йельском университете. Она, кажется, училась у Сары Лоуренс. Я ее видела всего один раз, когда приезжала из колледжа с Чарли на уик-энд. Бледная и маленькая, без помады и „Лауры Эшли", но очень милая. К тому времени, как мы с Чарли вернулись сюда после Боливии, они уже развелись. Не думаю, чтобы брак продолжался больше двух лет. И детей у них не было. Мне кажется, история похожа на историю с Пэт. Дом на ручье был в новинку и казался приключением в течение года или около того, но затем молодая жена захотела переехать обратно на восток, к своей семье, а ее папа даже устроил Тома на преподавательскую работу в Чоате, или Гротоне, или где-то вроде того. Но Том не захотел покинуть Пэмбертон и дом на болоте. Не думаю, что он женится еще раз. Во-первых, у него нет такой необходимости. Во-вторых, я не знаю женщины, которая захотела бы провести жизнь в диких местах, не говоря о том, чтобы растить детей в такой глуши. А Том не намерен уходить из лесов. Если бы он не был милым, он был бы невыносим.
– Не нахожу его милым. Ни в малейшей степени, – заявила я.
– Готова поклясться, что ты нашла его по крайней мере интересным, – усмехнулась Тиш поверх своих солнечных очков, которые съехали вниз, на кончик ее вздернутого носа. – Ты ощетинилась на него, как раздраженная кошка, на барбекю у Клэя Дэбни. А ты так обычно поступаешь, когда тебя кто-то заинтересует. Может быть, он тебе больше нравится в цивилизованной обстановке Пэмбертонского колледжа?
– Его там и не видно. Не думаю, что могла бы с ним встретиться. Я перезнакомилась уже со всеми преподавателями. Миссис Дебора заставила меня это сделать. И не могу представить себе, где он мог бы прятаться. А наш колледж далеко не Беркли.
– Могу поспорить, я знаю, где он. Просто забыла. Каждую осень и весну он берет две недели отпуска и отправляется в глубь болот. Разбивает там лагерь и охотится. Он, Скретч Пёрвис – старый чернокожий, о котором я тебе говорила, Мартин Лонгстрит – один из ваших деканов, только забыла, какой именно, и Риз Кармоди. Риз – юрист. Примерно возраста Чарли и Картера, но в течение ряда лет не занимается практикой. В основном пьет. Иногда оказывает небольшую юридическую помощь. Не знаю, на что он живет? Ну, занимается фермерством на земле, оставленной ему отцом. Во всяком случае, эти четверо много охотятся и рыбачат вместе. Каждый год, как часы, они предпринимают двухнедельную вылазку. Чарли называет подобные вояжи периодическим бродяжничеством Бог знает, чем они занимаются в глухих лесах. Я уверена, они и сейчас где-нибудь в чаще.
– Как могут преподаватель и декан просто взять отпуск на две недели в начале осеннего и весеннего семестров?! – удивилась я. – Почему колледж терпит такое?
– А где еще колледж сможет отыскать выпускника Йельского университета с похвальным листом, члена „Фи Бета Каппа" и бывшего полного профессора классической филологии? Они берут отпуск без содержания, колледж нанимает заместителей и еще считает, что ему повезло. И это действительно так. Том знает очень много. К тому же одаренный литератор. Я слышала, он как-то читал свои стихотворения. А еще он прирожденный танцор.
„И ходит голышом по лесу", – подумала я. Не могу сказать, что Том Дэбни понравился мне больше после перечисления Тиш его достоинств. Я почувствовала смутное облегчение от того, что он находится где-то далеко, в глубине, под темными шатрами деревьев на болоте Биг Сильвер. Я могла представить себе его там: создание из воздуха, земли, воды и дикой природы. Но никак не могла вообразить этого „человека леса" в застоявшейся, бесцветной сентябрьской духоте Пэмбертонского колледжа.
Через несколько дней я вышла из моего офиса в середине дня. Мне нужно было узнать зимнее расписание концертов и лекций в Уитни-холле.
Это было самое старое здание в комплексе колледжа, по сути, единственное старинное в муравейнике голубых сборных коробок из стали и бетона. Громадный особняк в викторианском стиле. Дворец даже по стандартам нашего времени и этого города, построенный одним из „зимних жителей", которому понравилась роль джентльмена-фермера. Большой дом служил хозяину в течение нескольких лет, пока господин занимался хлопком и герефордским рогатым скотом, а после того как хозяин с величайшим облегчением перебрался обратно на „лошадиную" сторону Пэмбертона, дом перешел к ассоциации фермеров округа. Затем в особняке находилась частная академия для малообеспеченных молодых женщин города, которая содержалась „зимними жителями" до тех пор, пока бесплатное образование не стало широко распространяться на Юге. Здание пустовало несколько лет, и, когда штат купил это владение для колледжа, его чуть мазнули сверху краской, устроили в нем два-три добавочных туалета, и оно стало Школой искусств и наук Пэмбертонского колледжа.
Это была чудесная старая громада, высокая, из темного кирпича, с чугунным литьем в стиле рококо, выглядящая как обиженная матрона среди пигмеев, окруженная скопищем низких новых зданий. В этот день все высокие окна исполина были распахнуты, а массивная затейливая парадная дверь чуть приоткрыта. В здании не было кондиционеров, и я подумала, может ли хоть какой-нибудь ветерок пробраться туда через плотные ряды неподрезанных можжевельников и кипарисов, растущих вокруг. Когда я вышла, термометр около моего офиса показывал 94 градуса по Фаренгейту. За те несколько минут, пока я дошла до Уитни-холла, моя юбка и блузка так прилипли к телу, что казалось, я принимала душ одетой. Я подняла влажные волосы с шеи и заколола их на макушке.
У величественной аллеи гималайских кедров, ведущей к центральной веранде, я остановилась. Откуда-то из-за стены зелени лился голос, он звучал, как колокол вечности:
Когда я был молод и легок под яблонь ветвями,
Средь пения дома, и счастлив, подобно зеленой траве…
Я замерла. Конечно же! Дилан Томас, „Ферн-хилл"! Помню, как впервые я прочитала его стихи в разделе современной поэзии на первом курсе в Эмори, темным зимним днем… Я почувствовала, что сердце упало куда-то вниз от прозрачного великолепия слов, льющихся, как чистая вода по камням, и игравших на солнце, как утреннее море. Я плакала, читая еще только первую поэму Томаса. Потом я прочитала все, что смогла найти, этого автора. Но не возвращалась к нему все бесполезные годы замужества. Нежная мука и невинность того давно прошедшего дня окатили меня, как прибой, и я опустилась на выщербленную каменную скамью у тропинки и стала слушать.
На солнце, что молодо только однажды,
Мне время для игр предоставило место,
И быть золотым подарило мне право.
Но, Боже милостивый, чей же это голос? Он разливал мелодичные слова надежды и молодости с красотой и величием гимна, и красота эта была такой живой и непосредственной, что я почувствовала, как слезы двадцатилетней давности подступают к горлу.
Вялое дыхание легкого ветерка, затихающего в ветвях деревьев, шум машин вдали на шоссе, хруст гравия на тропинке от проходящих невидимых ног – все замерло, а голос пел в моих ушах, только голос:
В чести у фазанов и лис, рядом с радостным домом,
Под облаком новым я счастлив бывал бесконечно
Лишь тем, что отпущено сердцу так много,
И в солнце, что утром рождается снова,
Бежалось легко, и пути мои были открыты.
Голос пел о молодости, усиливаясь и разгораясь, а потом достиг почти совершенной красоты и умолк. А я сидела на скамье и беззвучно плакала о стране моей юности, об этом зеленом времени надежд, когда все на свете казалось возможным. Теперь я навсегда его потеряла. Слезы бежали по щекам…
Время во мне сочетало и зелень, и гибель,
Но даже в оковах своих я был песнями морю подобен…
Я поднялась со скамьи и безрассудно бросилась сквозь живую изгородь из кедров, желая отыскать, кому принадлежит этот голос. Мои глаза все еще были полны слез, и, споткнувшись, я вылетела на небольшую полянку. Голос перестал звучать, раздался похожий на вздох щелчок, а потом – тишина.
– Ну, что я вам говорил о Диане Томасе? – Я узнала голос Тома Дэбни. – Не говорил ли я вам, что своим пением он может выманить даже русалок из моря и нимф из лесов? Вот вам одна из них во плоти. Весьма значительной плоти, я бы сказал.
Он сидел на траве у окна, скрестив ноги, положив гитару, которую я видела в день барбекю, на колени. Небольшой кружок студентов внимательно его слушал. Рядом со многими стояли запотевшие банки с соком и кока-колой, а посреди круга расположился старый, видавший виды портативный проигрыватель. К нему из открытого окна тянулся провод.
– Извините, я не знала… Я услышала…
– Вы оказали нам честь, – в голосе Дэбни послышался смех. Но темное лицо оставалось невозмутимым и вежливым. Он был похож на какого-то сатанинского портного, восседающего, скрестив ноги, на иссушенной осенним солнцем траве.
– Я всегда утверждал, что впервые Томаса следует слушать, а не читать, – заявил Том. – Поэтому я проигрываю эту старую запись с чтением Томасом собственных произведений, когда мы начинаем изучать его в курсе современной литературы. Сегодня там, внутри, было жарко. Жарче, чем в мусульманском аду, поэтому мы решили поработать над Диланом на улице. Он хорошо воспринимается на открытом воздухе. Как вы думаете?
– У Томаса великолепный голос, – отозвалась я, пытаясь замаскировать слезы оживлением. – Никому, кроме него самого, нельзя читать эти стихи вслух. Пожалуйста, продолжайте. Я не хотела помешать. Я шла в офис за расписанием зимних мероприятий, я…
И тут я замолчала. Студенты с интересом разглядывали меня. Я ощутила, как влажная одежда высыхает и сморщивается на моем теле, а взмокшие завитки волос облепляют щеки и шею. Следы слез разъедали лицо, как кислота. „Наверно, я выгляжу как сумасшедшая времен королевы Виктории", – пронеслось в моем уме. Предательский жар разлился вверх от груди, и я повернулась, чтобы побыстрей уйти обратно сквозь кедровую стену.
– Диана, подождите, – произнес Том Дэбни. – Вернитесь, послушайте окончание записи.
Я повернулась и взглянула на него. Смех исчез из его глаз, а голос звучал намного мягче.
– Не смущайтесь, если поэт вынудил вас заплакать. Я вышвыриваю любого из класса с отметкой „F" за четверть, кто не заплачет, услышав Томаса впервые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82