В общем, я не принимала участие в действах нынешнего утра.
– Или я участвую во всех делах вместе с тобой, или нет, – холодно сказала я. – Это была твоя, а не моя идея – притащить меня сюда. Я хочу знать, что произошло с несчастным оленем. Я имею право знать.
Том посмотрел на меня. Его глаза, как мне показалось, не видели и не узнавали меня.
– Что-то здесь, в глубине лесов, не в порядке, – проговорил он. – Что-то в болотах не так. Что-то не так в верховьях ручья.
– У оленей бывает рак или что-нибудь в этом роде? Ты говорил мне, что они болеют так же, как люди.
– Но не так, как эта олениха, – ответил Том. – Так – никогда. И так быстро после тех рыб. Я знаю, знаю. Это что-то противоестественное.
Он перестал всматриваться вдаль и взглянул на меня. Казалось, его глаза высасывают мой разум. Я даже отшатнулась. Том не видел меня и не вполне отчетливо сознавал, что делает.
– Это наш проклятый завод, – медленно произнес он. – Это „Биг Сильвер". Я знал, знал почти с самого начала, что нечто подобное произойдет. Я знал уже, когда они только приехали, знал, когда она продала им землю… Я читал, все мы читали. Мы выписали всю литературу, в которой высказывалось что-либо противоположное официальному мнению об атомной энергии, мы участвовали в митингах в Атланте и Таллахасси… Риз – наш эксперт, но все мы знаем, мы обнаруживаем следы воздействия завода постоянно…
Страх почти повалил меня наземь, вновь на этом пустынном зеленом болоте ужас охватил мое существо. Будто откуда-то из далекого прошлого я услышала слова Тиш: „Если ты беспокоишься по поводу „Биг Сильвер" – забудь об этом. Мы почти не замечаем его существования, разве только в конце рабочего дня, когда уличное движение становится оживленнее. Мы знаем о его существовании не больше, чем жители Гонолулу знают о том, что Даймонд Хэд – это вулкан". А затем я услышала собственный ответ на слова подруги: „Наверно, жители Помпей говорили то же самое". И мой смех. Мой собственный смех.
Страх отступил перед приливом гнева.
– Не верю, что ты говоришь серьезно, – заявила я. – Все это просто… дерьмо собачье. Ты не можешь знать наверняка. У тебя… у тебя приступ раздражения. Нельзя зарыть несколько дохлых рыб, пристрелить больного оленя и объявить, что завод отравляет… А что он отравляет? Землю? Воду? Ты знаешь, что все анализы дают отрицательный результат…
– Вода, – очень спокойно произнес Том, словно говорил не со мной, – должно быть, грунтовая вода. На заводе охлаждают отходы водой, захоронения горячих отходов производят в ямах, из которых и происходит утечка в ручей и реку… Эти сточные воды сотнями путей могут попасть в водоемы. Не знаю. Но абсолютно точно, что руководство не намерено посвящать нас в свои проблемы, могу поспорить на что угодно. Они лгали нам в течение многих лет, уж это точно. Но я намерен узнать правду. И я могу сделать это. Я знаю каждого человека на этом вонючем владении – оно когда-то было моим. Я узнаю, откуда поступают зараженные воды. И тогда я положу конец всему. Я смогу это сделать. И сделаю. И взорву, если потребуется, это дерьмо. С великим удовольствием. Умру, но остановлю. Я бы охотно принял подобную смерть. Это была бы великая смерть.
– Том, не будь дураком. Ты говоришь, как сумасшедший, хватит, – громко, чтобы заглушить стук своего сердца, произнесла я. – Не делай глупостей. Думай, что говоришь. Ты производишь впечатление ненормального человека. Никто не собирается умирать, Господи ты Боже мой. Пойди и поговори с их… их представителями по связям с общественностью, или с тем… президентом, или кто он там, ты знаешь, о ком я говорю… или побеседуй с конгрессменом от нашего штата, или, в конце концов, с дядей Клэем. Именно так нужно поступить – поговорить с дядей Клэем… Но рассуди здраво. То, что ты болтаешь, просто безответственно.
– Иначе говоря, ты советуешь действовать через инстанции? – тихо спросил Том. Я понимала, что теперь он увидел меня – его глаза сузились и мерцали сумасшедшим блеском. – Поступай, как принято, живи в реальном мире. Господи Иисусе, разве это реальный мир, Диана, мир, который творит такие вещи с болотом? Ты видела олениху. Это и есть твой драгоценный реальный мир. Как он тебе нравится?
– О, не говори мне о реальном мире! – воскликнула я. – Почему ты всегда к нему придираешься? Ты заявляешь, что отрекаешься от него, что не будешь жить в нем, но ты, черт возьми, это делаешь: ты зарабатываешь на жизнь в нем, там твои друзья, твои книги, твоя музыка и одежда. Ты считаешь себя таким уж растреклятым пуристом, но, Том, ты владеешь всем лучшим, что производит реальный мир, ты не потерял ничего! Ты ни от чего не отказался! Ты носишься голым по Эдему, в котором нет царственного деспота, постоянно притесняющего и ограничивающего тебя. Ну и что, Том?..
– Твое несчастье, Диана, – начал он медленно и холодно, – заключается в том, что ты не испытываешь желания отдать свою жизнь за какую-то идею. Леди, лишенная страстей, увы… Это и пугает меня. До тех пор пока ты не знаешь, за что готова умереть, ты не можешь знать, ради чего стоит жить. У тебя нет ни малейшего представления о том, что значит быть по-настоящему возмущенным, чувствовать всю полноту власти и справедливость страстей, а иррациональность и безусловное следование данным обязательствам пугают тебя до смерти. Ты провела полгода, ища во мне защиты от них, и всю жизнь, ища защиты внутри себя. Но, Диана, в том-то и дело, что они тоже внутри тебя. В глубине сердца ты – такая же, как и я, а я – сумасшедший, помешанный, и этот список можно продолжить любым эпитетом, который мир придумал для человека, желающего жить ради того, во что он верит, и убивать ради этого и ради той же идеи готового умереть.
Я поняла тогда, что Том говорит абсолютно искренне – он сделает то, о чем идет речь, если сочтет, что так поступить необходимо. Он убьет. И умрет. Он был именно таким, каким и казался, – одержимым. Вновь ярость вступила во мне в борьбу со страхом, ярость из-за еще одного предательства, ярость от того, что на этот раз я предала саму себя. И вот гнев победил и хлынул наружу.
– Ты и в самом деле сумасшедший! – завизжала я. – Самый настоящий безумец! Ненормальный! И ты пугаешь меня до смерти!
– Да, – закричал он в ответ. Его лицо стало белым, а глаза черными и дикими. – Да, я сумасшедший. Это как раз то, что я есть! Не говори мне, что не слышала об этом! Это так, Диана! Все это время ты трахалась в глубине болот с ненормальным! И никогда не боялась! А даже начала делать блестящие успехи! А, Диана?!
Я размахнулась и со всей силой, на какую была способна, ударила Тома.
– Никогда! Никогда больше не называй меня Дианой! – кричала я. – Я не твоя треклятая охотничья секс-богиня! Я не выходила за тебя замуж под этим чертовым священным дубом! Я – Энди Андропулис Колхаун, а ты – сумасшедший, Богом проклятый душевнобольной, и, если ты еще раз назовешь меня Дианой, я убью тебя!
Долгое время мы смотрели друг на друга, стоя под полуденным, густым, как патока, солнцем. Затем Том повернулся в мягких мокасинах и скрылся в лесу. Я продолжала стоять, как изваяние, стараясь не расплакаться, стараясь отдышаться, пытаясь не думать ни о чем, кроме птичьих голосов, наполнявших огромную солнечную тишину Биг Сильвер.
Затем я слабо крикнула вслед уходящему мужчине:
– Действительно прекрасный поступок, Том, правильно – оставь меня одну в тысяче миль ниоткуда, посреди болот. Ты большой человек, Том!
Ответа не последовало. Я знала, что его не будет. Я стояла еще некоторое время, пытаясь составить праведную обвинительную речь против Тома; все это делалось от страха быть оставленной на болотах Биг Сильвер. Но безуспешно. У меня была винтовка, и я знала: все, что мне нужно делать, – это следовать вдоль ручья. Вскоре, чувствуя себя такой же старой и опустошенной, как ядро погибшей планеты, я подняла маленький „рюгер" и отправилась в путь.
Когда через полтора часа я устало вошла во двор дома на Козьем ручье, мокрая от пота, поцарапанная колючим кустарником, с курткой, повязанной вокруг талии, и с всклокоченными волосами – совершенно дикая женщина, – дом оказался закрыт, грузовичок Тома отсутствовал, а дым из трубы не поднимался в чистое апрельское небо.
Глава 12
Я терпела разлуку большую часть недели, но затем вновь отправилась на Козий ручей. Я не встречала Тома в колледже, но и раньше я не видела его там по целым дням: мы никогда не придавали этому значения. После работы, по вечерам, я ждала, что зазвонит телефон, а когда он безмолвствовал, я напоминала самой себе, что Том и раньше пропадал в глуши надолго, не сообщая мне, что уходит. Его отсутствие и молчание можно было объяснить различными причинами, и я не думала, что хотя бы одна из причин, придуманных мной, окажется верна. Тогда на берегу ручья я наговорила ему убийственные вещи. Он открыл мне свое величайшее горе, а я почти смертельно наказала его за это. Вдали от немых дремлющих весенних лесов и освещенного солнцем ужаса от вида абсурдной смерти маленькой оленихи, мне казалось, что я глупо и чрезмерно отреагировала на гнев и горе Тома. Ведь он просто хотел выговориться, излить душу от возмущения, боли и ярости, он не стал бы искать несуществующий источник отравления или взрывать ядерный завод. Господи, конечно же нет! Он был просто Томом, не больше и не меньше. Он не станет убивать ради лесов Биг Сильвер или умирать за идею.
Но даже пока я ехала на Козий ручей, я знала, что он может сделать и то и другое. Под моим чувством раскаяния и боли таился холодный и устойчивый страх. Я знала, что люблю человека, для которого не существует границ, и это знание пугало меня так сильно, как поглощала любовь. Я вновь ощутила знакомую беспомощность, безнадежность и утрату, принесенные любовью. Спасаясь от чрезмерности, я снова влетела в ее объятия. Животный страх обуял меня. И мне так недоставало Тома, что на полпути к Козьему ручью я разрыдалась.
– Пожалуйста, будь там, – шептала я, ощущая на губах соленый привкус слез. – Пожалуйста, будь там, пусть все снова будет хорошо. Прошу тебя, не будь сумасшедшим, я не могу без тебя.
Но его там не было. Дом был погружен во тьму и в первый раз, насколько я помню, закрыт на ключ. Грузовичок отсутствовал.
Я сходила вниз, к козьему сараю, и заглянула в окна. Дом был пуст, но я заметила у ручья пасшихся на солнышке коз и козлят, в кормушках лежало свежее сено. Среди животных я увидела Мисси, она подняла голову и посмотрела на меня, но не подбежала, блея от радости, как при виде Хилари или Тома. Эрла я не видела. Уток также не было поблизости, хотя я и слышала их отдаленное кряканье. Кто-то кормил животных, и я знала, что это был не Том. Темный дом свидетельствовал об отсутствии хозяина, я бы определила, что его нет, даже если бы все было иначе, я чувствовала его отсутствие самым нутром. И все же до последнего момента я надеялась, что Том оставит мне какое-нибудь сообщение. Но на двери не было никакой записки.
На другой день я отправилась в кабинет Мартина Лонг-стрита, но декана на месте не оказалось. Секретарь смиренно покачала головой:
– Он вновь исчез, – заявила она, – третий раз за год, не считая праздников. Ушел почти неделю назад и сказал, что не знает, когда вернется. Вы бы только видели, какую на этот раз нашли ему замену. По крайней мере пять студентов уже приходили с жалобами. Если бы профессор Лонгстрит не был гением, его бы давно уволили, это точно. Я передам, что вы заходили.
– Спасибо. Я зайду попозже. Ничего серьезного, – заверила я секретаршу и пошла через холл в офис Тома. Кабинет оказался закрыт на ключ, свет не горел. Я знала, что его рыхлая, вечно недовольная секретарша обслуживает еще трех профессоров, и поэтому не захотела обращаться к ней. Вместо этого я отправилась к кабинету, где Том обычно проводил занятия, и заглянула через стеклянную панель двери. Женщина в брючном костюме из полиэстра, похожая на танк, стояла у доски и рисовала нечто, напоминающее пентаграммы. Комната была заполнена наполовину.
Значит, он действительно ушел, ушел далеко вверх по ручью или, что было еще ужаснее, в темные леса за рекой. Во владения завода „Биг Сильвер". Долгие дни после этого я жила в поту тревожных предчувствий, почти боялась включать вечерние новости или брать телефонную трубку. А телефон звонил редко.
По прошествии еще одной недели я перестала так сильно бояться, что Том отправился к заводу, чтобы нанести ему ущерб. Если бы это было так, я бы услышала новости. Но я не видела ни Тома, ни Мартина Лонгстрита в колледже, не встречала Риза Кармоди, когда останавливалась у кафе рядом с прачечной-автоматом, которое он любил посещать. Тревога перешла в какую-то инертную тяжесть, тупой застой. Я ходила на работу, забирала Хилари из школы и привозила домой. Я ездила за продуктами, готовила обед, мыла посуду, стирала белье, отдавала автомобиль в мелкий ремонт и приглашала мастера для осмотра кондиционера.
Погода установилась тихая и жаркая. Я пару раз возила Хилари поплавать в бассейне Тиш и Чарли. Я знала, что бассейн на заднем дворе у Марджори и Уинна Чепин в эти долгие теплые послеполуденные часы и в выходные дни будет полон визжащих и плещущихся детей. Но Хил не желала ездить туда, и я даже была этому рада. Без влиятельной защиты Картера или Тома я не была больше условным членом общества Старого Пэмбертона. Конечно, нас с Хилари сердечно приветствовали бы: девочку – ради нее самой, меня – ради Тиш и Чарли. Но легкость моего былого статуса „младшей дочери" города уже отсутствовала, а я не хотела ходить куда-либо, где меня только терпели.
Хилари не спрашивала о Томе, только кивнула, когда я сказала, что он ушел в леса. Я не рассказывала ей о состоянии убитой оленихи и, конечно, о ссоре с Томом. Но девочка почувствовала окружающую меня атмосферу беспокойства, хотя и не знала ее причин. Она не плакала, не ныла и не приставала ко мне, а притихла, стала молчаливой, ее энергия, подскакивавшая, как ртуть в термометре, внезапно испарилась. Девочка не хотела выходить из дома. Я брала напрокат бесчисленные видеофильмы, и мы вместе смотрели их, обычно даже не затрудняясь включить свет при наступлении темноты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82