– Костенька! Что это за господин был у тебя? – спросила она, когда Циолковский закрыл калитку.
– Это учитель гимназии из Петербурга, Сергей Андреевич Стрешнев.
– Батюшки! А ты с ним на крышу лазил… Хорошую кастрюлю испортили… Что он теперь подумает?
– Ничего, Варенька, ничего плохого Сергей Андреич подумать не может. Это человек передовой, просвещенный… Знаешь, почему он здесь?
– Нет, почему же?
Циолковский поднес палец к губам.
– В ссылке, как политический… Был причастен к народовольцам, которые казнили царя.
– Ой, Костенька, – испуганно зашептала Варенька, – а ты с ним… Как бы не нажить беды? Ведь могут из училища уволить?
– Он сам будет служить в нашем училище. Бояться нечего.
– Слава богу, если так… А все-таки надо бы с папой поговорить… Как бы он тебя в политику не вовлек. О чем вы говорили?
– Так… Опыт ставили. Потому и пострадала твоя кастрюля. Но я ее выправлю, не беспокойся… А ты видела гостя?
– Видела. Такой представительный, интересный.
– Скоро к нему приедет жена – составится у нас компания – будем кататься на лодках.
– Ну, куда мне, Костенька… Слышишь, кажется, Любаша проснулась… побегу ее кормить.
– Ну, иди, милая, а я до чаю поработаю.
Циолковский прошел на террасу и, сев в плетеное кресло, задумался. Он все еще находился под впечатлением разговора со Стрешневым.
– Кибальчич… Кибальчич… До меня доходили слухи о нем… Оказывается, Стрешнев знает, что был составлен проект летательного аппарата. Вдруг Кибальчич сделал важное открытие? Эх, как у нас все по-глупому получается…
4
Стрешнев, вернувшись от Циолковского, долго не ложился спать: ходил по комнате, думал.
«Кажется, я сразу напал на доброго, порядочного человека. Он, безусловно, сочувствует мне. А в теперешнем моем положении это так важно! Ведь во всей губернии у меня – ни одной знакомой души…
Славно мы поговорили. Даже опыт поставили. Правда, опыт этот показался ему наивным, но все же… Он нас как-то сблизил. Видимо, Циолковского интересуют большие проблемы. Когда я упомянул о проекте Кибальчича, глаза у него так и заблестели. Неужели его занимают те же вопросы мироздания, что и Николая? Уж не мечтает ли он тоже о постройке летательного аппарата? О непригодности гигантской пушки говорил весьма решительно.
А этот шестигранный змей и бумажные аэростаты? Безусловно, его занимает мысль о воздухоплавании. В общении скромен и застенчив, а в суждениях весьма тверд. Над ним тут в Боровске, как я понял, немножко подсмеиваются, называют «чудаком», «оригиналом». А он человек весьма и весьма незаурядный.
И, видимо, он чувствует себя в этом захолустье очень одиноко. Приглашал заходить. Приглашал душевно. Как получилось бы чудесно, если б мы сошлись поближе».
5
Незаметно Стрешнев сделался в доме Циолковских своим человеком. Когда он приходил – все оживлялись и радовались, так как после уединенных бесед с Циолковским Стрешнев обычно оставался пить чай или ужинать в кругу семьи. Стрешнев много рассказывал про Петербург, про интересных людей, иногда играл на гитаре. Жена и тесть радовались, что у Кости наконец появился друг…
Но однажды Стрешнев исчез. Прошла неделя, а от него не было никаких вестей. Циолковский забеспокоился, хотел идти разыскивать, но удержал тесть Евграф Николаевич – человек степенный, осмотрительный.
– Мало ли что могло стрястись… вдруг снова арестовали или выслали в другой город. Как бы не попасть в историю. Подождем еще…
Как-то ранним вечером в калитку постучали. Варенька выглянула в окно и, услышав голоса, узнала Стрешнева.
– Костя! Костя! Сергей Андреич идет! – крикнула она на террасу.
Циолковский, что-то вычислявший, отложил тетрадь и пошел к воротам.
Варенька из-за шторы, увидев, что муж пожимает руку хорошепькой барышне, сразу догадалась, что к Стрешневу приехала невеста, и бросилась к гардеробу, чтоб надеть праздничное платье.
Длительное отсутствие Стрешнева объяснялось просто: он получил депешу о выезде Лизы с опозданием на четыре дня, и почти трое суток ждал ее на почтовой станции. Совершенно выбившись из сил, на четвертую ночь он ушел домой и лег, не раздеваясь. Проснулся лишь днем от стука в калитку и яростного лая собак. «Кто это ломится?» – подумал оп, еще не совсем придя в себя, и распахнул окно. У ворот с кнутом в руках стоял бородатый ямщик Поликарп.
– Здравствуйте, барин! А куда же Устинья запропастилась?
– Не знаю. Видно, на базар ушла…
– Ну, открывай, барин, ворота, – радостно крикнул Поликарп, – я вам невесту привез.
Только тут сквозь листья тополей Стрешнев увидел почтовую телегу и в ней под розовым зонтиком Лизу.
– Сейчас! Сейчас! – крикнул он и опрометью бросился на улицу. Стрешневу хотелось обнять Лизу, поднять, как перышко, и на руках внести в дом. Но, выскочив из ворот, он увидел ее большие серые, подернутые грустью глаза и испугался.
– Лиза! Лизок! Здравствуй, милая! – Стрешнев подбежал к телеге, схватил ее руку. – Благодарю, что ты приехала, Лизок! Я так рад. Я так счастлив… Ну, что? Как ты добралась?
– Спасибо, хорошо, Сережа… Возьми зонтик и помоги мне сойти.
– Ах, да, да… Сейчас.
Стрешнев помог Лизе спуститься с телеги, растерянно сложил зонтик и повел ее в дом… Собаки, выскочив в распахнутую калитку, узнали Поликарпа, виляя хвостами, обнюхали Лизу и, успокоенные, вернулись на место.
Поликарп снял с телеги чемоданы, связал их и, кряхтя, понес в дом.
В полуосвещенной прихожей он поставил их на пол, сняв картуз, размашисто перекрестился и заглянул в комнату.
Лиза, сняв шляпку, сидела на стуле, а Стрешнев стоял на коленях и, целуя ей руки, говорил:
– Лизок, неужели это правда, что ты приехала? О, как я благодарю тебя! Как я благодарю бога за этот день!..
Поликарп постоял, покряхтел и, сказав: «Эхма!» – пошел из дома…
Лиза была тронута нежностью и сдержанностью Стрешнева. Ей хотелось быть ласковей и задушевней с ним – ведь она приехала, чтоб стать его женой, но не могла – держалась скованно.
– Сережа, голубчик, я очень устала. Дай мне возможность переодеться и отдохнуть.
– Да, да, Лизок, я сейчас позову Глашу – она будет нашей горничной.
– А где вещи?
– Сейчас, сейчас… Вот тут в спальне располагайся, Лизок, это будет твоя комната. А вещи вот. – Стрешнев втащил из прихожей чемоданы и побежал за Глашей, которая возилась на огороде…
Утром Лиза немного повеселела, и обрадованный Стрешнев, после чаю, повел со осматривать город и монастырь.
Стройная, пышноволосая, в длинном голубоватом платье, отделанном рюшками, с маленькой сумочкой на шнурке и розовым зонтиком, она выглядела нарядной, красивой. Ему было приятно и радостно сознавать это.
Однако сдержанность Лизы тревожила Стрешнева. «Лиза не может забыть Николая. Что же мне делать? Как себя вести? Очевидно, следует ждать. Время все стушует и сгладит. Только оно властно над нами!..»
Осмотр монастыря и кельи, где томилась боярыня Морозова, успокоили Лизу. «Я должна примириться с судьбой и честно выполнить свой долг, – подумали она. – Здесь не так уж плохо… А главное – Сергей чудесный человек и очень любит меня».
Она вернулась домой в хорошем настроении. Но на другой день начались проливные дожди, и Лиза захандрила. После блестящего, величественного Петербурга, после уютной, тихой квартиры, где в грустные минуты можно было поиграть на рояле, – голые бревенчатые стены, унылый пейзаж с непролазными лужами на дороге – и тоска… тоска…
Стрешнев был растерян. Он чувствовал себя виноватым и не знал, как вывести Лизу из охватившего ее уныния. И вот, дождавшись, когда просохло, Стрешнев пригласил ее пойти к Циолковским.
Когда Варенька с уложенными в пучок русыми волосами, в длинном платье, делавшем ее несколько выше, вошла в залу, Циолковский, неумело развлекавший гостей праздными разговорами, облегченно вздохнул:
– Ну, вот и моя жена Варенька – знакомьтесь, без церемоний.
Варенька смущенно протянула Лизе руку, но та, улыбнувшись, обняла ее и поцеловала.
– Я много слышала о вас, Варенька, от Сергея и полюбила вас еще до знакомства, и теперь, увидев, – еще больше! Давайте станем подругами, и нам будет легче жить в этом милом, но все-таки скучном городке.
– Я очень рада познакомиться и подружиться с вами, – стесненно, но задушевно сказала Варенька.
– Зовите меня Лиза. Ведь мы почти одного возраста.
– Да, да, хорошо… Постараюсь.
– Это чудесно, Лизок, что вы так просто и так мило познакомились, – улыбнулся Стрешнев.
– Да, да, замечательно! Я очень рад, – сказал Циолковский. – Светские церемонии всегда мешают истинным чувствам… Стесняют… Сковывают… А что, Елизавета Павловна, как вам понравился наш городок?
– Вначале мне показался Боровск очень милым, а потом дожди, грязь…
– Вы еще не видели его главные достопримечательности, – не расслышал ответа Циолковский. – Самое красивое в Боровске – река! Да, друзья, река! Не угодно ли вам, скажем, покататься на лодке?
– Я очень люблю! – обрадовалась Лиза. – А у вас есть лодка?
– Есть! И река – рядом. Пойдемте!
– Костенька! Я еще должна покормить Любашу, – покраснев, сказала жена.
– Не беспокойтесь, Варенька, мы вас подождем. Идите и одевайтесь попроще, – взяла ее под руку Лиза. – А не позволите ли мне взглянуть на вашу Любашеньку?
– Пожалуйста. Я буду рада…
Женщины ушли в спальню, а мужчины вышли во двор, достали из сарая весла.
Скоро на крыльце показалась улыбающаяся Лиза.
– Константин Эдуардович, поздравляю! У вас замечательная дочка.
– Спасибо! Я, собственно, еще не вижу в ней никаких достоинств…
– Славная, славная девочка! Премиленькая.
Циолковский почувствовал себя смущенно и не знал, что сказать.
Его выручил Стрешнев.
– Лизок, а ты не видела еще мастерской Константина Эдуардовича?
– Нет… А можно?
– С удовольствием покажу, – обрадовался Циолковский и повел Лизу и Стрешнева на террасу…
Скоро пришла Варенька с гитарой, и осмотр мастерской пришлось отложить. Все четверо спустились к реке и уселись в лодку: Циолковский за весла, Стрешнев на корму – править, Варенька и Лиза – на скамейке посередине.
Вечер был мягкий, дремотный. Солнце, зайдя за дымчато-лиловатую тучу, золотом затеплило ее края, а облака, что были выше, зарделись.
Синь неба, золотисто-пурпурные краски заката и бронзоватая зелень деревьев – все это отразилось в сонных водах реки. Лиза залюбовалась. После строгих, холодных пейзажей Петербурга было приятно и радостно побыть на природе. В ней был извечный покой и тихая грусть… Ехали неторопливо, не нарушая сумеречной тишины.
– Эх, спеть бы сейчас, – мечтательно сказал Циолковский. – Варенька, может, сыграешь?
Стрешнев, видя, что Лиза пришла в хорошее настроение, потянулся к гитаре:
– Позвольте мне!
– Ой, с удовольствием. – Варенька подала гитару.
Стрешнев, положив в лодку весло, энергичным взмахом пальцев коснулся струн, несколько подкрутил басы и притих, обдумывая, что спеть.
Лиза подняла на него глаза, как бы прося не спугнуть ее мечтательного настроения каким-нибудь задорным мотивом. Стрешнев понял этот взгляд. Пальцы его взяли несколько мягких аккордов, и он запел:
Однозвучно гремит ко-ло-коль-чик,
И дорога пылится слегка…
Лиза взглянула на него благодарно. Циолковский перестал грести. Варенька затаила дыхание и опустила одну руку в воду.
Люди на огородах приподнялись, стали слушать.
Передохнув, Стрешнев взглянул на молчаливые деревья, на дремотную реку и, мягко перебирая струны, закончил грустно, таинственно:
И замолк мой ямщик,
А до-ро-га
Предо мной дале-ка, да-ле-ка…
Когда возвращались обратно, солнце уже село, окрасив полнеба в розовато-лиловые тона. Стрешнев сидел за веслами, Лиза – на корме за рулем. Говорить не хотелось. Лиза унеслась мыслями в пережитое. Варенька думала о маленькой Любаше и о ее судьбе. Циолковский думал о своем…
Стрешнев, энергично отталкиваясь веслами от упругой воды, вспомнил о недавнем разговоре с Циолковским о Жюле Верне.
– Вот вы, Константин Эдуардович, – заговорил он, прерывая общее молчание, – не согласны с Жюлем Верном, что вода может быть тормозом, а посмотрите, как она пружинит под веслами.
– Да, вода обладает упругостью и оказывает сильное сопротивление, – соглашался Циолковский. – Если б мы плыли но воздуху, лодка неслась бы в десять раз быстрее.
Стрешнев поднял весла и взмахнул ими:
– Что-то незаметно.
– А вы сильней, сильней!
Стрешнев несколько раз энергично взмахнул веслами, не касаясь воды.
– Ну, что, продвинулась лодка? – спросил Циолковский, обращаясь ко всем.
– Да, да, Сережа, заметно! – сказала Лиза, заинтересовавшись их разговором.
– Вот видите! – заключил Циолковский. – Воздушная среда может быть и опорой и препятствием.
– Ну, какое же препятствие? Жюль Верн писал, что снаряд, выпущенный из пушки, пройдет земную атмосферу, простирающуюся на сорок миль, за какие-нибудь пять секунд.
– Так он писал вначале, но потом, создавая роман «Вокруг Луны», Жюль Верн изменил это мнение, под влиянием новейших данных. Его герой Барбикен с тревогой говорит, что они не учли уменьшения скорости от трения снаряда о воздух, и потому он едва ли сможет преодолеть земное тяготение.
– А что, сопротивление воздуха снаряду действительно большое? – спросила Лиза.
– Колоссальное! – воскликнул Циолковский. – Снаряд может даже сгореть от трения.
– Костенька! Не надо сейчас о науке… – попросила Варенька. – Пусть лучше Сергей Андреич еще споет.
– Нет, сейчас поздно, Варюша, – наверное половина горожан спит… А жаль… Сергей Андреич так поет…
Лодка плавно скользила по сонной реке. Сумерки сгущались. Вдалеке над лугами легкой дымкой опускался туман. Там одиноко поскрипывал коростель. В померкшем небе засветилась луна, уронив мягкие отсветы на темную гладь реки…
Когда причалили к берегу, женщины вышли первые и, взяв гитару, направились к дому. На фоне сумеречного неба четко вырисовывались их силуэты: Лиза повыше ростом и тоньше станом. Варенька пополней, пониже.
Мужчины, привязав лодку и взяв весла, шли поодаль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80