«Моя маленькая лейпцигская битва - нечто большее, чем триумф. Я играл трижды: первый раз в концерте Шумана, затем в своем и, наконец, вчера, в городском концерте. Во всех случаях - полный зал и полный успех. Теперь у меня уже нет оппозиции».
Лист доволен своей поездкой по Германии: «Попу­лярность моя и мое, смею сказать, небольшое значение в Германии нарастают крещендо. В настоящий момент мне уже не надо бороться. Одновременно удовлетвори­тельны (лучше, чем ожидал) мои материальные дела. Ко времени приезда в Берлин в моей кассе останется 5000 франков. Беллони доволен».
После короткого пребывания в Галле Лист едет в Берлин.
27 декабря. Первый концерт Листа в Берлине. Успех превосходит все ожидания.
Вечером Лист пишет Мари д'Агу: «Только что состо­ялся мой концерт. Неслыханный успех. В зале собралось более 800 человек, то есть он был набит до отказа. Я выступал один. Присутствовал и усиленно аплодиро­вал король (хотя я не сделал ради этого ни малейшего шага и не послал приглашения). Придворный траур очень строг, так что он сделал для меня большое исключение. Предполагаю, что я обязан этим господину Гумбольд­ту».
Все последующие выступления имеют не меньший успех. Эти концерты явились одной из вершин исполни­тельской деятельности Листа. За десять недель Лист дал в Берлине 21 публичный концерт. Первые десять - в зале Зингакадемии, остальные - в Оперном театре. Он исполнил в них 80 различных произведений, охватыва­ющих всю имевшуюся тогда музыкальную литературу, начиная от транскрипций органных фуг Баха до сочине­ний композиторов-современников: Мендельсона, Шу­мана и Шопена.
Помимо публичных концертов Лист многократно выступал при дворе и в частных домах. Причем не толь­ко играл, но и дирижировал (Пятой симфонией Бетхове­на).
Критика единогласно превозносит игру Листа. Из­вестный своей требовательностью берлинский музы­кальный критик Людвиг Рельштаб пишет в «Воссихе Цайтунг»: «Лист - первый виртуоз, дающий свои концерты без участия других музыкантов; он один сыграл на фортепьяно одну за другой семь вещей. И все же столич­ные любители искусства, наиболее блистательная пуб­лика, заполнили зал вплоть до последнего места, сгруппи­ровавшись вокруг двух инструментов, установленных у подножья размещенной амфитеатром сцены. Один инструмент был английским концертным роялем (собственность господина Феликса Мендельсона), дру­гой изготовлен на кёльнской фабрике Эка; звук последне­го слишком резок, он меньше подходит для певучего ис­полнения. Автору этого отчета не досталось хорошего места, он сидел слишком близко к роялю, из-за чего настоящий звуковой эффект, красота которого на опре­деленном расстоянии весьма значительно возрастает, был для него в большой мере потерян. Поэтому он искренне признается, что при первых трех музыкальных пьесах вынужден был воспринимать артиста скорее умом чем непосредственным чувством; но именно эти композиции были менее привлекательны, в них проявля­лось, скорее, удивительное умение, сочетание эластично­го, пружинистого туше с твердой, словно скала, силой, чем тихое дыхание звуков, чем духовная сила артиста. У нас сложилось мнение, что четвертая вещь, „Аделаи­да" Бетховена, была по воздействию наиболее слабой, более того, местами даже неприятной... Но начиная с „Хроматической фантазии" Себастьяна Баха, воздей­ствие элемента, захватывающего духовно, с минуты на минуту возрастало. Для исполнения этого произведения более подходящим был другой инструмент. В фанта­стическом вступлении бравурный размах, вихревая бы­строта пассажей сочетались с кристальной прозрачно­стью, а в фуге, благодаря царившему покою, о котором упоминалось выше, его великолепнейший стиль достиг наибольшего проявления... К совсем другой области от­носилось и в ещё большей, исключительной, мере усилило эмоциональный блеск исполнение часто упоминавшегося, но нами лишь теперь впервые услышанного „Лесного ца­ря" Шуберта, покорившего публику, который из-за все вновь возобновляющихся проявлений восхищения публи­ки, скорее, всем концертом, чем вследствие её определен­но выраженного желания, был повторен... В заключение Лист сыграл знаменитый „Хроматический галоп", явля­ющийся, по нашему мнению, высшим достижением вир­туозности. В семи исполненных вещах Лист семикратно подтвердил, что с тех пор, как волшебная сила Паганини оказалась изгнанной в могилу Мерлина, он является вели­чайшим виртуозом нашего времени».
Лист завязывает знакомства с музыкантами, учены­ми, охотно бывает в обществе красивых и умных жен­щин, в том числе в обществе Шарлотты фон Хагн (1809-1891), считавшейся тогда самой красивой и самой талантливой немецкой актрисой, и подруги Гёте и Бет­ховена, Беттины фон Арним (1785-1859).
1842
Новый год Лист начинает в Берлине: он продолжает концертную деятельность и общается с видными людь­ми немецкой столицы.
25 января. Лист описывает Мари, как протекает его день: «Я встаю около 9 часов. С девяти часов в течение одного или двух часов по моей комнате расхаживает человек пятьдесят. Чего хочет от меня это множество людей? Большинство - денег, одни (главным образом, молодые) - просто увидеть меня, все равно, сижу я или лежу; другие (главным образом, бездельники) - иметь возможность написать обо мне в газеты. Посреди разго­воров и курения я диктую (потому что писание страшно утомляет меня) Лефевру, Шоберу или Виллерсу самые неотложные ответы на получаемые мною сотни и сот­ни писем. Составляю программы концертов, привожу в порядок нотные копии и иногда царапаю на бумаге мысли, если они у меня возникают. За эти две недели я написал две новые песни: одну себе, другую Вам, дорогая моя Мари».
Эта последняя - на слова Виктора Гюго «Когда я сплю» («Как дух Лауры»). В этот период рождаются песни Листа на слова Гейне, Гёте, Виктора Гюго, Фе­ликса Лихновского, Иоганна Нормана и других авто­ров.
12 февраля. Прусская Академия наук избирает Листа своим членом. Однако философский факультет Берлин­ского университета отклоняет его просьбу о присвоении ему ученой степени доктора.
2 марта. Прощальный концерт Листа в Оперном те­атре; Людвиг Рельштаб пишет о нем следующее: «На прощальном концерте Листа в Опере была такая же толпа слушателей, как и на всех предыдущих. Такой успех у публики - на нашей памяти - превосходит успех всех блестящих образцов великой виртуозности или лю­бых других музыкальных событий. В 1816 году, когда пела Каталани, публика семь раз заполнила концертный зал сгоревшего позднее Шаушпильхауза и один раз - гар­низонную церковь; Паганини за значительно больший отрезок времени выступил двенадцать раз, а Листа - по­сле прошедших в переполненном зале Зингакадемии деся­ти концертов, в которых он почти всегда выступал один, и семи концертов в иных местах, данных им частично в пользу других артистов, частично в иных благотвори­тельных целях, - мы слушали вчера в четвертый раз в Оперном театре, следовательно, это был его двадца­тый публичный концерт за два месяца... Повсюду, в са­мом широком и самом узком кругу, он благородно делит­ся своим талантом и, вероятно, именно эта щедрость увеличила число его слушателей, ибо восхищались не только исключительным художественным талантом Листа, огромная притягательная сила заключалась и в том, как его талант горячо, живо пронизывает всю его личность. Он превратился в такое явление духовной жизни, воздействие которого, наряду с музыкой, чув­ствуется во всех отраслях искусства. И потому мы думаем, что на прощальном концерте зал был переполнен не из-за того, что этот концерт был прощальным и слу­шатели знали, что ко времени публикации настоящих строк Лист будет уже далеко; публику привлекли широ­кие волны отзывчивости, лившиеся из этого неиссякае­мого источника... У нас создалось впечатление, что в этот вечер артист играл с повышенной эмоционально­стью; он хотел проститься с нами достойным обра­зом».
Немецкий критик и публицист Варнхаген фон Энзе (1785-1858) писал о проводах Листа: «Дворцовая пло­щадь, Кёнигштрассе запружены народом, словно при ко­ронации. Вплоть до самого Фридрихсплатца везде тес­нятся экипажи и пешеходы. Тысячи голосов выкрикивают приветствия... Говорят, что двор и знать были вне себя от того, что музыканта чествуют, словно короля, или даже еще более восторженно».
Завистники, недоброжелатели стараются разжечь вражду к Листу. Именно эту цель преследовала статья в газете «Абендцейтунг»: «Его чествовали, ему устраи­вали ночные серенады, одна дама преклонила пред ним колени и просила разрешения поцеловать кончики его пальцев, другая обняла его в концертном зале при широ­кой публике, третья перелила остатки чая из его чашки в свой флакон для духов, сотни носили перчатки с его портретом, многие потеряли разум. Один торговец из­готовил стеклянные пластинки с его изображением и продавал их как украшения, тысячи людей молили его о милости и денежной помощи, но все это ещё ничто. Главным было прощание. Еще никогда триумф безумия не был столь велик».
8 марта. Лист выступает в Мариенбурге, затем не­сколько дней проводит в Кенигсберге (ныне Калинин­град). Доход от одного из концертов он жертвует в пользу университетской молодежи.
14 марта. Философский факультет Кёнигсбергского университета присваивает Листу ученую степень «док­тора музыки». Лист продолжает свой путь через Ригу.
16 марта. Лист подъезжает к границам России. В Митаве он пишет благодарственное письмо Кёнигсбергскому университету: «Повторяю, что я горжусь звани­ем учителя музыки (и замечу, что слово музыка упот­ребляю здесь в его высоком, античном значении), кото­рого Вы, высокоуважаемые господа, меня удостоили; я принимаю на себя обязательство неустанно учиться и трудиться».
В этом городке Лист дает три концерта, в Дерпте (ныне Тарту) - два.
В апреле Фридрих Энгельс пишет сестре о берлинских концертах Листа: «Своей игрой на фортепьяно он обворо­жил всех дам. Берлинские дамы настолько сведены с ума, что в концерте из-за оброненной Листом перчатки бук­вально передрались одна с другой. А графиня Шлиппенбах вылила на пол одеколон из своего флакона и наполнила его остатками чая из чашки великого Листа...»
Из письма Листа венгерскому композитору и музы­кальному писателю, покровителю венгерской музыки графу Иштвану Фай (1809-1862): «Ты совершенно прав, дорогой Фай, когда говоришь, что нигде я не мог бы жить и творить по своему желанию так, как в Венгрии, и это - моя надежда, могу сказать, мои намерения, Но, к сожалению, прежде мне еще предстоит несколько лет скитаться по миру, вести цыганский образ жизни и пере­жить много печальных дней. Недавно я писал об этом Лео Фештетичу, которому, как ты знаешь, я многим обязан... Как только в Пеште найдется подходящая для меня должность, я тотчас же явлюсь туда со своим легким багажом и останусь там до тех пор, пока пребы­вание мое будет вам полезно и пока вы будете хотеть меня видеть. Во всяком случае, я посещу вас в течение будущего года».
16 апреля. В субботний день Лист прибывает в Петер­бург. Газеты и журналы писали о его предстоящих кон­цертах уже за много дней до его прибытия. Цены на билеты были назначены весьма высокие.
17 апреля. В воскресенье Лист играет перед царем Николаем I.
20 апреля. Первый концерт Листа в Дворянском соб­рании. Зал был полон уже за час до начала. Среди публики было много музыкантов, в их числе находился и Глинка. Лист выступал опять с сольным концертом.
Приведем высказывания Владимира Васильевича Стасова (1824-1906) и его друга, также ещё совсем мо­лодого композитора и критика Александра Николаеви­ча Серова (1820-1871) о первом петербургском концерте Листа. Стасов: «В зале теснилось более трех тысяч человек. В этом концерте все отклонялось от привычно­го. Прежде всего то, что Лист все время был на эстраде один: за исключением его никто другой в концерте не участвовал, ни оркестр, ни певцы, ни солисты на других инструментах... Потом эта манера поставить для се­бя маленькую эстраду на самой середине залы, словно островок среди океана, словно высокий престол какой над головами толпы, - и оттуда лить на всех потоки своей силы и власти... Мы с Серовым были после концерта, как помешанные, едва сказали друг другу по нескольку слов и поспешили каждый домой, чтобы поскорее написать один другому свои впечатления, свои мечты, свои во­сторги. .. Тут мы, между прочим, клялись один другому, что этот день, 8 апреля 1842 года, отныне и навеки для нас священен, и до самой гробовой доски мы не забудем ни одной его черточки. Мы были, как влюбленные, как бешеные».
Серов, еще полный впечатлений, писал Стасову: «...Вот уже почти два часа, как я оставил залу, а все ещё вне себя: где я? где мы? что это, наяву или во сне? Неужели я точно Листа слышал? Надобно покаяться: я ожидал многого по описаниям, предчувствовал многое по какому-то неведомому убеждению, но действитель­ность далеко оставила за собой все надежды! Счастли­вы, истинно счастливы мы, что живем в 1842 году, когда на свете есть такой исполнитель! Теперь я понимаю, почему Лист выбрал именно фортепьяно, почему прино­сит себя в жертву исполнительству! Теперь я понимаю, что значит исполнять и что значит музыка».
21 апреля. Лист играет в доме графа Михаила Виельгорского на Михайловской площади, где тогда часто собирались музыканты, художники, артисты. На этом утреннике присутствовал и Глинка.
Вечером в доме князя Владимира Федоровича Одоев­ского, писателя и одного из зачинателей русского музы­коведения, Лист играет «с листа» несколько отрывков из «Руслана и Людмилы».
23 апреля. В письме Мари д'Агу Лист так отчитыва­ется о своем втором концерте в зале Дворянского со­брания: «... Второй мой концерт состоялся в том же зале (в котором, замечу в скобках, не посмели высту­пить ни Тальберг, ни другие фанфаронящие за границей артисты, исключение составляет только мадам Пасма, но у неё было лишь 700 слушателей). Зал был полон примерно на две трети, что с точки зрения дохода на­много больше того, что дают другие хорошие и превос­ходные концерты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34