Нам даже неизвестно, что происходит в нашей стране, подумал Нармонов. На протяжении последних восьми лет — по крайней мере восьми — все статистические данные, касающиеся экономики, искажались в ту или иную сторону, причем каждый год новые цифры, основанные на уже искаженных старых, все больше отрывались от реального положения вещей, так что теперь экономические прогнозы, создаваемые Госпланом, стали столь же лживыми, как и перечисление добродетелей Сталина. Государственный корабль, на мостике которого он стоит, погружается все глубже и глубже в туман лжи, распространяемой чиновниками, деятельность которых станет ненужной, когда восторжествует правда. Именно с такой позиции выступал Нармонов на еженедельных заседаниях Политбюро. Сорок лет розовых мечтаний и оптимистических прогнозов привели к тому, что корабль затерялся среди рифов бессмысленной карты. Даже само Политбюро не знало, что происходит внутри Советского Союза, — об этом обстоятельстве на Западе и не подозревали.Альтернатива? Не в этом ли вся загвоздка? В приступах отчаяния Нармонов думал о том, удастся ли ему — или кому-нибудь другому — изменить положение. Целью всей его политической жизни являлось достижение поста, который он теперь занимает, и лишь сейчас Нармонов осознал — полностью осознал, — насколько ограниченной является его власть. Поднимаясь по партийной иерархической лестнице, он смотрел вокруг и замечал все, что нужно изменить, не отдавая себе отчета в том, сколь трудным станет этот процесс. Власть, находящаяся в его руках, не была такой, как у Сталина, об этом позаботились его недавние предшественники. Теперь Советский Союз был не кораблем, нуждающимся в управлении, нет, он превратился в огромную пружину, которая поглощала и рассеивала энергию и колебалась лишь в пределах своей собственной неэффективной частоты. Если не изменить создавшееся положение... Запад мчался сейчас в новый промышленный век, тогда как Советский Союз не мог прокормить себя. Китай воспринимал экономические уроки Японии и мог превратиться через два поколения в третью сильнейшую державу мира: миллиард людей с мощной, стремительно развивающейся экономикой на самой границе Советского Союза, нуждающийся в расширении территории, ненавидящий русских с такой силой, что фашистские полчища Гитлера могли показаться по сравнению с ними просто уличными хулиганами, Вот где таилась стратегическая угроза его стране, по сравнению с которой опасность ядерных арсеналов Америки и НАТО бледнела в воображении Нармонова. И все-таки партийная бюрократия не понимала, что перемены необходимы, если партия не хочет стать собственным могильщиком!Кто-то должен сделать попытку, и этот кто-то — я.Но для того чтобы попытаться, сначала нужно уцелеть, удержаться на этом посту достаточно долго, чтобы распространить свое видение национальных целей сначала в партии, а затем и среди всего народа — а может быть, в обратной последовательности? Нармонов не питал иллюзий — ни первое, ни второе не просто. Партия обладает установившимися традициями, плохо поддается переменам, тогда как народ — люди, населяющие страну, — не обращал теперь никакого внимания на то, что хотят сообщить им партия и ее вождь. Какая ирония судьбы! Запад — враг его народа — ценил его больше, чем собственные соотечественники.Так что это значит? — спросил он себя. Если они враги, означает ли это, что я двигаюсь правильным путем — правильным путем для кого? Неужели и американский президент чувствует себя так же одиноко, подумал Нармонов. Но еще до того, как взяться за осуществление этой невероятно трудной задачи, ему по-прежнему предстояло решать каждодневные тактические проблемы личного выживания. Даже в данное мгновение, от руки доверенного единомышленника. Нармонов вздохнул. Это был чисто русский вздох.— Итак, Илья, что ты собираешься предпринять? — спросил он человека, не способного на предательство, еще более отвратительное, чем поступок его дочери.— Я буду поддерживать тебя, даже если результатом станет мой личный позор. Светлане придется примириться с последствиями ее действий. — Ванеев выпрямился и вытер глаза. Он походил на человека, которого должны повести на расстрел, и он собирал остатки своего мужества, чтобы вести себя достойно до самого конца.— Не исключено, что мне самому придется выступить против тебя, — заметил Нармонов.— Я понимаю это, Андрей, — с достоинством ответил Ванеев.— Но мне не хотелось бы этого. Ты нужен мне, Илья. Мне нужны твои советы. Если мне удастся отстоять тебя, я сделаю это.— Большего я не мог бы у тебя просить.Теперь нужно подбодрить человека. Нармонов встал, обошел вокруг стола и взял руку друга.— Что они не скажут тебе, соглашайся без колебаний. Когда наступит время, ты покажешь им, что ты — настоящий мужчина.— И ты тоже, Андрей.Нармонов проводил его до двери. До прихода следующего посетителя было пять минут. День Нармонова был заполнен экономическими проблемами, решениями, которые приходилось принимать самому, потому что чиновники на министерских постах не решались сделать это и обращались за его благословением, словно к сельскому священнику... Будто у меня мало своих неприятностей, подумал генеральный секретарь. Эти пять минут он потратил на подсчет голосов. Для него это должно было быть проще, чем для американского президента, — в Советском Союзе только члены Политбюро имеют право голоса, и таких было всего тринадцать, но каждый из них представлял множество интересов, а Нармонов требовал от них, чтобы они совершали шаг, о котором никто раньше даже не задумывался. В конце концов, власть является самым мощным магнитом, напомнил он себе, и он все еще мог рассчитывать на министра обороны маршала Язова.— Думаю, что вам здесь понравится, — сказал генерал Покрышкин, когда они обходили внешнее заграждение, проходившее по периметру объекта. Часовые из роты КГБ вытягивались при их приближении и отдавали честь, и Покрышкин с Бондаренко отвечали на их небрежные приветствия. Собак больше не было, и Геннадий Иосифович подумал, что это ошибочное решение, независимо от трудностей в снабжении продуктами.— А вот моей жене — нет, — ответил Бондаренко. — Она следовала за мной из одной воинской части в другую на протяжении почти двадцати лет и наконец оказалась в Москве. Там ей нравится. — Он повернулся, взглянул за ограждение и улыбнулся. Разве может такое зрелище когда-нибудь надоесть человеку? Но что скажет жена, когда я расскажу ей об этом? Однако он знал, что советскому офицеру редко представляется такой выбор, и она поймет это, верно?— Может быть, генеральские звезды на ваших погонах изменят ее точку зрения. Кроме того, мы стараемся сделать жизнь здесь более комфортной. Вы лаже не можете представить себе, как мне пришлось бороться за это! Наконец я сказал им, что мои ученые вроде балетных танцоров и, чтобы требовать от них хорошей работы, нужно сделать их счастливыми. Мне показалось, что член ЦК, занимавшийся этим вопросом, — большой любитель Большого театра, и тут он, наконец, согласился со мной. Именно тогда было получено разрешение на строительство театра и мы начали получать свежие продукты. К следующему лету будет завершено строительство школы, и сюда приедут дети работающих здесь. Разумеется, — он рассмеялся, — нам придется выстроить еще одно многоквартирное здание, и тому, кто сменит меня на посту начальника «Яркой звезды», придется исполнять обязанности и директора школы.— Через пять лет у нас может не оказаться места для лазеров. Впрочем, я заметил, что вы оставили для них пространство на вершине холма.— Да, споры об этом продолжались девять месяцев. Удалось убелить их. что когда-нибудь нам может понадобиться построить более мощную усгановку, чем та, которой мы располагаем сейчас.— Настоящую «Яркую звезду», — заметил Бондаренко.— И строить ее придется вам, Геннадий Иосифович.— Да, товарищ генерал. Я построю ее. Я принимаю ваше предложение, если вы еще не изменили свою точку зрения. — Бондаренко повернулся и осмотрел местность. Наступит время, и все это будет моим...— Такова воля Аллаха, — пожал плечами майор.Лучник устал выслушивать это. Его терпение и даже его вера подвергались испытанию, вызванному вынужденным изменением планов. В течение последних тридцати шести часов Советы то и дело перемещали свои войска по долине. Лучнику удалось перебросить на ту сторону половину своих людей, перед тем как это началось, и он переживал за то, что его люди разделены. Каждая половина следила за проносящимися грузовиками и бронетранспортерами. Их не оставляла мысль, что вдруг русские захотят остановиться, вылезут из машин, поднимутся на холм и обнаружат непрошеных гостей. Если они сделают это, начнется кровопролитная схватка. в которой погибнет много русских, — но Лучник находился здесь не просто для того, чтобы их убивать. Он прибыл сюда, чтобы нанести такой удар, от которого они не оправятся, и простая потеря солдат — ничто по сравнению со штурмом объекта.Но прежде им предстояло подняться на гору, и Лучник знал, что он сильно отстает от графика, а единственное утешение, которое он слышал от своих людей, состояло в том, что это воля Аллаха. Где был Аллах, когда на мою жену и дочь падали бомбы? Где был Аллах, когда неверные забирали моего сына? Где был Аллах, когда русские бомбили лагерь беженцев? Почему жизнь так жестока?— Трудно ждать, правда? — заметил майор. — Это самое трудное — ждать. Уму нечем заняться, и тогда приходят сомнения, приходят вопросы.— А какие у вас вопросы?— Когда закончится война? Ходят слухи... но они ходят уже не первый год. Я устал от этой войны.— Вы провели почти всю войну на стороне врагов...Голова майора резко повернулась.— Не смейте говорить этого! Я передавал сведения вашему отряду несколько лет! Разве ваш бывший командир не рассказал об этом?— Нет. Мы знали, что он получал какую-то информацию, но...— Он был хорошим человеком и старался защитить меня. Знаете ли вы, сколько раз я посылал своих солдат в бесполезные патрули для того, чтобы они не столкнулись с вами, сколько раз в меня стреляли мои же солдаты? Вы знаете, что такое, когда тебя хотят убить, когда проклинают твое имя?! — Внезапная эмоциональная вспышка потрясла обоих. — Наконец, моим силам пришел конец. Тех солдат, которые хотели сотрудничать с русскими, мне удавалось посылать в ваши засады, но это было так трудно, так мучило меня. Знаете ли вы, мой друг, сколько моих солдат — хороших солдат — я посылал на смерть от ваших рук? Те, что остались со мной, были преданы мне и преданы Аллаху, и вот пришло время присоединиться к борцам за свободу раз и навсегда. Да простит меня Аллах за всех тех, кто не дожил до этого момента.Да, каждый человек может рассказать свою историю, историю своей жизни, но через все эти рассказы красной нитью проходит одна мысль: жизнь так тяжела, подумал Лучник.— Положение тех, кто находится на вершине горы, станет еще труднее. — Майор оглянулся по сторонам. — Погода меняется. Ветер повернул на юг. Облака принесут с собой влагу. Может быть, Аллах все-таки не покинул нас, позволит нам продолжить операцию. Наверно, мы являемся орудием Его воли и Он покажет им через нас, что они должны-покинуть нашу страну, иначе мы придем к ним.Лучник что-то проворчал и посмотрел на горную вершину. Он больше не видел цели операции, но это не имело значения, потому что в отличие от майора не видел он и конца войне.— Сегодня ночью мы переправим на другую сторону остальных.— Да. Они хорошо отдохнут, мой друг.— Мистер Кларк? — Он тренировался на бегущей дорожке в течение почти часа. Манкузо видел это по поту, который Кларк смахнул, выключая дорожку.— Да, капитан? — Кларк снял наушники.— Какую музыку вы слушаете?— Парень из гидролокационного поста — Джоунс — дал мне свой аппарат. У него только записи Баха, но и это дает пищу мозгу.— Вам шифровка. — Манкузо передал ему лист бумаги, на котором было всего шесть слов. Это были кодированные слова, не иначе, потому что они ничего не значили.— Сигнал к началу операции.— Когда?— Здесь этого не говорится. О времени сообщат в следующей шифровке.— Думаю, пора вам сообщить мне, как все будет проходить, — заметил капитан,— Только не здесь, — тихо произнес Кларк.— Вон там моя каюта, — показал Манкузо. Они направились вперед, прошли через турбинный отсек, затем миновали реакторный с его раздражающе тяжелой дверью и наконец через боевую рубку попали в каюту Манкузо. Это была самая продолжительная прогулка по субмарине. Капитан бросил Кларку полотенце, чтобы тот мог вытереть пот с лица.— Надеюсь, вы не измучаете себя преждевременно, — заметил он.— Это из-за скуки. У всех ваших людей есть чем заниматься. А вот мне приходится только сидеть и ждать. Ожидание утомляет человека больше всего. А где капитан Рамиус?— Спит. Ведь ему не нужно принимать участие в операции с самого ее начала?— Не нужно, — согласился Кларк.— Итак, в чем конкретно заключается операция? Вы можете теперь рассказать мне об этом?— Я должен вывезти с берега двух человек, — просто ответил Кларк.— Двух русских? Не какой-нибудь предмет? Двух человек?— Совершенно верно.— И вы хотите сказать, что все время занимаетесь этим? — спросил Манкузо.— Вообще-то не все время, — признался Кларк. — Я участвовал в такой операции три года назад, и еще раз — в прошлом году. Еще две операции не состоялись, и я так и не узнал причины. Мы работаем по принципу «знать лишь то, что требуется для работы», понимаете?— Я слышал эту фразу и раньше.— Забавно, — произнес Кларк, словно размышляя вслух. — Готов поспорить, что те, кто принимает подобные решения, никогда не оказывались в трудном положении, когда все зависело от одного приказа...— А те люди, которых вы забираете, — они знают?— Нет. Им известно, что они должны быть в определенное время в определенном месте. Меня беспокоит лишь то, что их может окружать охрана КГБ, ничем не уступающая нашему спецназу. — Кларк поднял радио. — Ваша задача проста. Если я не сообщу вам соответствующую фразу соответствующим образом в соответствующее время, вам со своей подлодкой надлежит немедленно убраться отсюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96