Некоторое время мы ехали молча. Наконец Морган задумчиво произнёс:
– Вот что, Бренда. Я знаю тебя лишь три месяца, но уверен, что ты не из тех, кто сначала говорит, а потом думает. Тогда ты не проболталась, ты умышленно назвала при мне крошку Дейдру сестрой Пенелопы. Ведь так?
– Так, – ответила я. – И не упрекай себя в несообразительности. Прежде всего, сообразительность – это умение всё подмечать и делать правильные выводы, а заторможенность зачастую происходит от излишка ума. Когда думаешь о многих вещах сразу, то порой не успеваешь следить за всеми своими мыслями. На моём профессиональном жаргоне это называется переполнением стэка.

Глава 4. Артур

В некотором смысле злые языки были правы, утверждая, что Амадису больше к лицу ряса священника, чем королевская мантия. Он был крупным мужчиной, не толстым, но в меру упитанным, с вдохновенным лицом, как бы не от мира сего, и проницательным взглядом светло-серых глаз, которые, в зависимости от обстоятельств, могли излучать саму доброту, кротость и милосердие, или метать молнии гнева Божьего. У него был хорошо поставленный голос профессионального проповедника, он в совершенстве владел ораторским мастерством и мог вещать с амвона дни напролёт, а паства слушала его разинув рты и развесив уши.
У моего сводного брата были две главные страсти в жизни – Митра и женщины, благо культ Бога Света не обязывал священнослужителей к целомудрию. Амадис обожал разъезжать по Рассветным мирам, входившим в официальные владения семьи, и не только потому, что почти в каждом из них имел собственный гарем. Он очень серьёзно относился к своим пастырским обязанностям и, по всеобщему мнению, был лучшим из жрецов Митры за всю историю нашего Дома. Лет шестьдесят назад наш отец Утер, оценив успехи Амадиса на ниве религии и окончательно убедившись в его неспособности справиться с властью светской, задумал было учредить для него отдельную должность верховного жреца Митры. Однако дети Света, привыкшие видеть в лице короля харизматического лидера, горячо протестовали против нововведения, и в конце концов отцу пришлось оставить всё как было. Теперь же, когда авторитет королевской власти упал до нуля, такая реформа была не только возможна, но и желательна. Жаль, что Амадис понял это так поздно...
Мы сидели в широких удобных креслах перед низким столиком, обильно уставленным всяческими яствами и напитками. Уже насытившись, я неторопливо пил кофе и курил. Амадис потягивал маленькими глотками вино. Я никогда не видел его с сигаретой, сигарой или трубкой; поговаривали, что он вообще некурящий, но мне с трудом в это верилось. Скорее всего, он просто создал себе такой имидж, а сам тайком покуривает, прячась от посторонних глаз.
– Помнишь, – произнёс я, нарушая длительное молчание, – как ты впервые спас меня от смерти? Тогда Александр разбил электрическую розетку и предложил мне потрогать оголённые провода под высоким напряжением, сказал, что они приятно щекочутся. К моему счастью, в тот момент ты вошёл в комнату и остановил меня. А затем крепко «пощекотал» Александра.
– Раньше ты этого не помнил, – заметил Амадис.
– Бывает, что излечившись от амнезии, люди вспоминают и то, о чём раньше не помнили. Так произошло со мной.
– Но это был не первый случай. Ещё раньше Александр дал тебе конфету со стрихнином. Мы с Юноной едва успели откачать тебя. После этих двух покушений я потребовал от отца запретить Александру приближаться к тебе, а для пущей верности изготовил для тебя специальный медальончик, который извещал меня и Юнону, что Александр находится рядом с тобой.
– Медальон я хорошо помню, – сказал я. – Этот талисман не единожды спасал меня от побоев в те времена, когда я сам ещё не мог постоять за себя. Весёлые были деньки.
Я умолк, чтобы прикурить очередную сигарету.
– Артур, – отозвался Амадис. – Скажи, только честно. Неужели ты считаешь меня способным хладнокровно убить женщину? Тем более мою жену с моим ребёнком.
Я выдержал внушительную паузу и лишь затем ответил:
– За прежнего Амадиса я мог бы поручиться своей головой. Но время сильно меняет людей, и за прошедшие двадцать семь лет ты мог стать совсем другим человеком. Чего только стоят твои козни с целью опорочить Брендона – а ведь раньше ты превыше всего ценил семейную солидарность, всегда выступал в роли миротворца, тебя безмерно огорчала наша вражда с Александром, ты не уставал убеждать нас в том, что братья должны жить в мире и согласии... И вообще, какого дьявола ты сунулся в политику? Тебя никогда не прельщала светская власть, ты даже оружие не любишь носить.
Амадис тяжело вздохнул и поставил свой бокал на стол.
– Всему виной мои комплексы и страстное желание избавиться от них. Я хотел доказать себе и другим, что могу с толком распорядиться властью... но доказал обратное. Да и отец был хорош. Он так унизил меня, что я просто не мог стерпеть. Мне казалось, что все тычут в меня пальцами, исподтишка смеются надо мной...
– И ты решил проучить их?
– В первую очередь отца. Да простит меня Митра, наш отец был воистину великим человеком, но он был и на редкость бессердечным человеком. Почему он не поговорил со мной и не дал мне понять, что не хочет видеть меня своим преемником? Я бы сам отрёкся от титула наследного принца, без малейшего нажима с его стороны.
– Ты мог бы сделать это по собственной инициативе.
– Мог, но не сделал. Боялся упрёков отца, не хотел лишний раз услышать, что не оправдал его надежд. Я даже не подозревал о его истинных намерениях... И потом, меня возмутил цинизм, с которым он использовал твоё имя, чтобы устранить меня с пути Брендона. Это было подло и безнравственно.
– И ты ответил той же монетой, – прокомментировал я. – Подлостью на подлость, безнравственностью на безнравственность. От обиды и унижения ты расколол нашу семью на два враждующих лагеря. Твоими стараниями Брендон и Бренда едва не превратились в отверженных из-за тех нелепых сплетен о них...
Тут Амадис коротко хохотнул:
– Ну, уж нет! Этого ты мне не пришьёшь. Никакой нужды порочить доброе имя близняшек не было. Они сами с пятнадцати лет старались вовсю, дискредитируя себя. Я не знаю, спали они друг с дружкой или только пробовали, но они так остро реагировали на самые невинные шутки в адрес их тесной дружбы, с таким негодованием отвергали любые намёки, так пылко и с таким жаром убеждали всех и каждого, что между ними ничего нет и быть не может... Впрочем, я не оправдываюсь. За время твоего отсутствия я наломал столько дров, что сейчас вот-вот вспыхнет пожар. И кровь, которая прольётся, будет на моей совести. А бедная глупышка Рахиль сейчас отчитывается перед своим Адонаем за то дурацкое упрямство, которое, в конечном итоге, привело к её смерти. Будь она менее амбициозной, менее честолюбивой и тщеславной... Да что и говорить! Всё равно прошлого не вернёшь и допущенных ошибок не исправишь.
– Как давно ты начал подумывать о том, чтобы уступить Брендону корону?
– Фактически с первого дня царствования. Как только я приступил к управлению государством, так сразу же понял, что ни черта у меня не получится.
– И всё-таки продолжал править. Почему?
– Если откровенно, то поначалу мне недоставало мужества открыто признать своё поражение. Порой очень трудно отличить гордость от гордыни, особенно когда твои оппоненты настроены крайне агрессивно и непримиримо. А потом появилась Рахиль, дела в Доме пошли на лад... гм, более или менее. Во всяком случае, сторонники Брендона перестали талдычить, что Дом разваливается прямо на глазах и предрекать моё скорое падение. Я обрёл твёрдую почву под ногами и уже мог разговаривать с оппозицией на равных, предлагать компромисс, а не сдаваться на милость победителей. Но тут... – он умолк в задумчивости.
– Но тут заупрямилась Рахиль, – подхватил я.
– Да, – кивнул Амадис. – Власть вскружила ей голову, она не хотела быть женой всего лишь верховного жреца, ей нужна была только корона.
– А ты не мог перечить ей ни в чём. Странный ты всё-таки человек, брат. Женщины от тебя без ума, но как только они становятся твоими, то обретают над тобой невероятную власть. Ты готов потакать любым их капризам. – Я немного помедлил, колеблясь, затем спросил: – А как это вообще получилось с вашим браком?
– Небось, тебе поведали басню о том, что якобы царь Давид подсунул мне свою дочку в роли троянского коня?
– Среди прочих я слышал и такую версию.
– Всё это бред сивой кобылы. Как, впрочем, и то, что я женился на Рахили, чтобы досадить родственникам. Никакого злого умысла ни с чьей стороны не было. Просто однажды наши дорожки пересеклись и... – Амадис не закончил и улыбнулся той особенной улыбкой, глубокий смысл которой, очевидно, способны постичь лишь самые прожжённые ловеласы. – Ты же знаешь, я люблю всех хорошеньких женщин, но в Рахили было что-то особенное; меня влекло к ней с неодолимой силой... Честное слово, мне её очень не хватает.
И тут я понял, что уже вынес свой вердикт. Передо мной был прежний Амадис, которого я хорошо знал и который, несмотря на все недостатки, мне нравился. Я хотел верить в его невиновность и испытал огромное облегчение, убедившись, что действительно верю ему. Амадис ещё тот фрукт, он горазд на многое, в том числе на подлость и коварство, но расчётливо убить женщину, тем более беременную женщину, тем более беременную его ребёнком и тем более сыном – нет, это не в его стиле.
– Яблони уже зацвели? – спросил я.
Амадис внимательно посмотрел на меня. В его глазах застыл немой вопрос.
– Да, – сказал он. – Как раз в цвету.
Я встал.
– Если не возражаешь, давай прогуляемся в саду. Я так соскучился по цветущим золотым яблоням.
Это был мой ответ. Амадис очень любил свой яблонёвый сад, где аккуратными рядами между узенькими аллейками росли карликовые деревья, которые дважды в году приносили небольшие сочные плоды с золотистой кожурой, а в период цветения источали дивный пьянящий аромат. Как-то раз, давным-давно, мы с Александром, желая свести счёты, устроили там дуэль до первой крови (между делом замечу, что я победил). Амадис, прознав об этом, был вне себя от ярости. Он назвал свой сад островком мира и согласия в бушующем океане страстей и строжайше запретил нам приходить туда, как он выразился, «с камнем за пазухой и со злом на уме». Я запомнил его слова.
Мы вместе вышли из кабинета и направились вдоль людного коридора к дальнему его концу, по пути привлекая к себе всеобщее внимание. На меня смотрели с любопытством, а на Амадиса – с неопределённостью... Да, да, я не оговорился – именно с неопределённостью. Все понимали, что дальнейшая судьба Амадиса зависит от меня, и теперь, глядя на нас, гадали, к какому выводу я пришёл и, соответственно, как им надлежит относиться к человеку, который совсем недавно был их королём. Кто он – мой пленник или же член будущего дуумвирата, духовный лидер Дома Света? Впрочем, тот факт, что мы шли рука об руку и мирно разговаривали, вселял надежду, что единство в семье будет восстановлено.
В конце коридора Амадис замедлил шаг. Его внимание привлёк молодой человек среднего роста, темноволосый и кареглазый. Он одиноко стоял у стены и смотрел на приближавшегося Амадиса не так, как остальные. В его взгляде не было неопределённости, а было хорошо знакомое мне предчувствие дальней дороги.
– Здравствуй, Джона, – сердечно произнёс Амадис, остановившись перед ним. – Ты хотел поговорить со мной?
– Я хотел засвидетельствовать вам своё почтение, милорд, – ответил он, то ли с английским, то ли с еврейским акцентом. – И попрощаться. Сегодня я покидаю ваш Дом.
– Возвращаешься в Израиль?
– Нет, милорд. Там я уже был.
– Тебя не приняли?
– Можно сказать, что так. Его величество Давид отнёсся ко мне хорошо, зато другие дали понять, что моё присутствие в Доме нежелательно.
– И что думаешь делать?
Юноша, которого звали Джона, беспомощно пожал плечами:
– Пока не знаю. Пожалуй, вернусь на родину матери, поживу там немного, потом... потом видно будет. В конце концов, Вселенная велика, где-нибудь да найдётся в ней место и для меня.
– Что ж, желаю удачи... – Амадис повернулся ко мне и сказал: – Артур, позволь представить тебе Иону бен Исайю, сына Исайи бен Гура, праправнука царя Давида. Его жена была приближённой Рахили и погибла вместе с ней.
Молодой человек сдержанно поклонился:
– Моё почтение, милорд. Я много слышал о вас и хочу надеяться, что вам удастся предотвратить войну между нашими Домами.
– Я тоже хочу надеяться, – ответил я без особого энтузиазма; мои опасения, что войны не избежать росли и крепли не по дням, а по часам. – Так, стало быть, вашим отцом был Исайя бен Гур? А я не знал, что у него есть сын.
– Он тоже не знал. Это обнаружилось уже после его смерти.
– Порой так бывает, – сказал я с пониманием. – Рад был познакомиться с вами, Иона бен Исайя.
Он грустно вздохнул:
– Называйте меня Джона, милорд. Так произносили моё имя, когда я был ребёнком и юношей... К тому же теперь я просто Джона. Джона и всё... С вашего позволения, милорды, я удаляюсь. Не смею вам больше мешать.
Амадис ещё раз пожелал Джоне удачи и мы продолжили свой путь. Спускаясь по лестнице, я заметил:
– Видно, у парня крупные неприятности.
– Ещё бы, – кивнул мой брат. – Он стал бездомным.
– Но почему?
– По собственной глупости... или порядочности. Джона был одним из тех приближённых Рахили, которые вместе с ней дали присягу на верность Дому Света; и он оказался единственным, кто отнёсся к этому серьёзно. Одно время он был советником Рахили... – Амадис сделал паузу, поскольку мы оказались перед небольшой дверью, ведущей наружу. Прежде чем открыть её, брат посмотрел на меня и иронично усмехнулся. – То есть, я хотел сказать, что Джона был одним из моих государственных советников. Но недолго. Вскоре он впал в немилость у Рахили, так как позволял себе открыто критиковать её политику.
– С каких позиций?
– С позиций наших оппозиций. Он убеждал Рахиль, что в своих решениях она должна исходить прежде всего из интересов Света, а не только печься о том, как извлечь побольше выгоды для Израиля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66