Очевидно, большинство бытовых устройств в доме работали от электрического тока, а его генератор подключённый к Формирующим, скорее всего, стоял в подвале. Это было вполне в духе Сумеречных, исповедующих разумное сочетание колдовства и достижений технологической цивилизации в гармоническом единстве с природой. Такая позиция нравилась мне больше, чем практика Царства Света, где чары использовались на каждом шагу и вместе с тем их применение было строго регламентировано многочисленными директивами Королевского департамента бытовой магии.
– Ты голоден? – спросила Пенелопа, усадив меня в кресло.
Я отрицательно покачал головой:
– Нет.
– Что-нибудь выпить?
– Нет, спасибо.
– Тогда, может, сигарету?
Несколько секунд я колебался, затем утвердительно кивнул:
– Да, пожалуй.
Пенелопа открыла тумбочку, стоявшую рядом с моим креслом, поставила наверх пепельницу, достала начатую пачку сигарет и раскурила две, одну из которых потом протянула мне.
– Благодарю, – сказал я, глубоко затянулся, сразу же выдохнул дым и закашлялся.
Пенелопа удивлённо взглянула на меня:
– Ты не куришь?
– Вот уже двадцать лет. Когда я регрессировал, то напрочь позабыл об этой привычке.
Пенелопа молча сделала несколько затяжек и раздавила сигарету в пепельнице. В среднем девяносто из каждой сотни взрослых колдунов и ведьм были заядлыми курильщиками, остальные десять процентов курили от случая к случаю и считались некурящими. В отличие от простых смертных, никотин не вредил нашему здоровью – вернее, нам не составляло труда устранить все негативные последствия курения. И вообще, мы не боялись телесных недугов; другое дело – болезни души и разума. Их никакими чарами не излечишь.
– Юнона говорила, что у тебя была потеря памяти, – отозвалась Пенелопа. – Ты это имел в виду?
Я неопределённо кивнул, испытывая некоторую растерянность. Возвратившись в Экватор, я твёрдо решил взвешивать каждое своё слово о Срединных мирах. Я тщательно продумал, что буду говорить Юноне, что – деду Янусу, что – брату Амадису, что – кузену Дионису и тёте Помоне, а что – всем остальным. Но сейчас я был полностью сбит с толку новым, неожиданным для меня обстоятельством – моим отцовством. Я должен был привыкнуть к этому, разобраться в своих чувствах, и мне очень не хотелось в первом же разговоре с дочерью что-то скрывать, а тем более – лгать.
В поисках более невинной темы для беседы я осмотрелся вокруг и увидел на стене справа от меня два портрета – мой и Дианы. Мой портрет был написан рукой великого маэстро Рафаэля ди Анджело, гениального художника из мира PHTA-2084, в обиходе именуемого Землёй Гая Аврелия, где в своё время я был известен как Артур де Лумьер, безземельный нормандский дворянин, рыцарь и полководец. На портрете я был изображён в полный рост, в лёгких боевых доспехах, выкрашенных в чёрный цвет, в малиновом плаще и со своей любимой шпагой Эскалибур, которую я держал наизготовку в правой руке. Таким меня увидел маэстро непосредственно перед тем памятным сражением, когда я повёл войско графа Тулузского против орды лютых псов в человеческом обличии, рыцарей-крестоносцев моего старшего брата Александра, который был у них за главного – великим магистром ордена Святого Духа. Крестоносцы свирепствовали в Лангедоке, искореняя альбигойскую ересь, местные жители защищали свою землю, свои дома, свою веру. Я встал на сторону последних не столько потому, что был убеждён в их правоте, сколько потому, что их противником был Александр. В тот день мы праздновали победу, лангедокская армия под моим руководством сокрушила полчища крестоносцев, а я в очном поединке тяжело ранил Александра. Отец мой, узнав об этом, неистовствовал; мама молчала, но глядела на меня с такой мукой, с такой болью, что мне стало невыносимо стыдно. Тогда я со всей отчётливостью осознал, что наша детская вражда с Александром зашла слишком далеко, и поклялся себе, что в следующий раз лучше прослыву трусом и обращусь в позорное бегство, чем подниму руку на родного брата. Следующего раза, к счастью, не представилось...
– Как к тебе попал мой портрет? – спросил я Пенелопу.
Она проследила за моим взглядом и улыбнулась:
– Недавно я побывала на Земле Аврелия, представилась при дворе графа Тулузского твоей дочерью...
– Меня там ещё помнят? – удивился я. – Странно. С тех пор много воды утекло.
– Но память о тебе не померкла. Теперь ты – легендарная личность. О тебе слагают героические баллады, рассказывают невероятные истории о твоих подвигах, а многие незаконнорожденные претендуют на то, чтобы называться твоими детьми. Меня не сочли самозванкой только потому, что между нами есть несомненное сходство. Граф принял меня очень радушно, а я... – Щёки Пенелопы порозовели от смущения. – А я взяла и стащила из его коллекции твой портрет.
– Значит, Александру не удалось покорить Лангедок?
– Нет. Мировой гегемонии он не достиг и по-прежнему довольствуется германскими землями. Когда ты пропал без вести, кузен Дионис взял Землю Аврелия под своё покровительство. Подозреваю, что вначале он сделал это в память о тебе, но потом, видимо, полюбил твой мир и теперь проводит там добрую половину своего времени.
– Это очень мило с его стороны, – сказал я. Земля Аврелия была одним из моих самых любимых местечек. До появления Александра средневековье там протекало в довольно культурной и цивилизованной форме, и я был бы огорчён, если бы мой братец всё изгадил, установив свой теократический режим. – Я рад, что мой мир понравился Дионису. Впрочем, у нас с ним всегда были схожие вкусы... Да, кстати, что слышно о старине ди Анджело? Он ещё жив?
– Жив-здоров, – ответила Пенелопа. – Бодрый старик. Правда, уже не носится по всей Европе, как в прежние времена. Возраст даёт о себе знать.
– Ему, должно быть, за восемьдесят, – прикинул я. – Чем он сейчас занимается?
– Поселился в Неаполе и продолжает создавать шедевры. А совсем недавно с ним приключился один забавный конфуз.
– Какой?
– Дело в том, что у неаполитанского короля есть дочь – очень красивая, но крайне распущенная молодая особа. Очарованный её красотой, ди Анджело обратился к королю с просьбой разрешить ему написать портрет принцессы в образе Девы Марии, но король, ревностный христианин и ханжа, с негодованием отверг его предложение. Мало того, он не на шутку разозлился, в присутствии придворных обозвал маэстро святотатцем и заявил, что это кощунство – изображать его беспутную дочь Богородицей.
Мы рассмеялись, и лёд, похоже, тронулся. Между нами исчезла стена неловкости и настороженности, в наших отношениях появилась непринуждённость, начали пробиваться первые ростки доверия. Я раскурил следующую сигарету и продолжал расспрашивать Пенелопу об одном из моих любимых миров, но слушал её ответы вполуха. Я смотрел на неё, чувствуя, как в моей груди разливается какая-то странная и очень приятная теплота. Во мне просыпалась особенная нежность, совсем не похожая на ту, что я испытывал к женщинам, которыми обладал, но и отличная от моей нежности к матери и сёстрам.
Пенелопа, моя дочь... У меня есть дочь... Я – отец!..
Чем дальше, тем больше я убеждался, что она именно такая, какой бы я хотел видеть мою дочь. Красивая, умная, обаятельная, общительная – и так похожа на Диану. И на меня, и на Юнону. Я мог бы гордиться такой дочерью, и я начинал гордиться ею, восхищаться, обожать... Но, но... Как много я упустил!
Я не волновался, ожидая её появления на свет. Не качал её на руках, не целовал перед сном, не рассказывал ей на ночь сказки. Не воспитывал её, не заботился о ней, не переживал за неё, когда она стала подростком, не радовался её успехам, не огорчался её неудачам... Я даже не подозревал о её существовании, пока не встретился с ней – уже взрослой, самостоятельной девушкой. Ах, как бы я хотел повернуть время вспять, заново прожить эти годы!
– Тебе сколько лет? – спросил я, воспользовавшись паузой в рассказе Пенелопы.
– Стандартных, разумеется, двадцать шесть. А по моему собственному времени – двадцать два, так как в основном я живу здесь. После моего рождения мама по всей форме зарегистрировала этот мир как своё личное владение. ORTY-7428, если тебя интересует каталожное наименование. Но обычно его называют Сумерками Дианы.
– Ты Сумеречная?
– Формально да. Дед Янус признал меня своей внучкой и дал титул принцессы. Но я редко бываю в Стране Сумеркек и других официальных владениях семьи. У меня не сложились отношения с роднёй – ни по маминой линии, ни по твоей. – Пенелопа грустно вздохнула. – В глазах большинства родственников, особенно из Света, я – дитя греха. В Солнечном Граде я вообще никогда не была.
– Понятно, – сказал я. Никакой вины за собой я не чувствовал, здраво рассудив, что если бы не наша с Дианой любовь, не было бы и Пенелопы. И хотя с момента нашей встречи прошло совсем немного времени, я уже не представлял себе мир без неё, без моей дочери. Я только жалел, что вернулся так поздно. – Ты хорошо помнишь Диану?
Пенелопа покачала головой:
– Совсем не помню её. Она ушла вслед за тобой, когда мне было полтора года. Тётя Минерва считает, что в глубине души я осуждаю маму за то, что она бросила меня, но это не так.
Я с трудом проглотил застрявший в горле комок. А Пенелопа тем временем продолжала:
– Я понимаю её. Она просто не могла без тебя жить. Вот и решила либо найти тебя, либо умереть так, как умер ты.
По моей щеке скатилась крупная слеза. Почему, тоскливо подумал я, Диана не любила меня чуточку меньше – так, чтобы ей хватило выдержки и терпения дождаться меня? Сейчас бы мы сидели втроём в этой комнате, в ожидании сумеречной грозы, весело болтали и радовались воссоединению семьи...
Пенелопа подошла ко мне, опустилась перед моим креслом на корточки и нежно взяла меня за руки.
– Артур, – сказала она. – Неужели нет никаких шансов, что мама, как и ты, уцелела? А сейчас живёт в одном из тех Срединных миров, ничего не помня о своём прошлом.
Я протянул руку и погладил её по волосам. На ощупь они были такие же мягкие и шелковистые, как у Дианы.
– Шанс такой есть, но призрачный, ничтожный, безнадёжный. Лучше не думай о нём. Не внушай себе несбыточных надежд.
– А ты? Ведь ты надеешься, я вижу.
– Да, я надеюсь. Надеюсь вопреки логике и здравому смыслу, я не могу поверить в её смерть. Разум говорит, что она погибла, что надежды нет... но сердце с этим не соглашается.
Пенелопа сочувственно смотрела на меня своими карими глазами, такими похожими на глаза Юноны... Или, может, на мои... А впрочем, без разницы.
– Ах, отец! – прошептала Пенелопа, ласково глядя мне в глаза.
Тем временем отдельные завывания ветра снаружи переросли в непрерывный вой. Деревья шумели листвой, их стволы скрипели и трещали. За окном царила кромешная тьма, как в безлунную, беззвёздную ночь. Ночь в Дневном Пределе сумеречного мира – предшественница грозы и горячего ливня. Напоминание стихии, что она ещё жива, что она только дремлет...
Пенелопа резко выпрямилась.
– Мои пушистики! Совсем забыла о них...
Она выбежала из холла в переднюю. Послышался звук отворяемой двери, в комнату ворвался поток душного, горячего, насыщенного влагой воздуха, а мгновение спустя появилась первая златошёрстая зверушка. Она настороженно глянула на меня и юркнула под диван. За ней последовали её товарки – одни оставались в холле, прячась по углам, другие скрывались в смежных помещениях, а около десятка взбегало по лестнице на второй этаж.
Наконец Пенелопа закрыла дверь и вернулась в холл.
– Пушистики страшно боятся грозы, – объяснила она, вытирая сухим полотенцем лицо и руки.
– Ты называешь их пушистиками? – спросил я.
– Угу... – Пенелопа отложила полотенце, села в своё кресло и погладила по золотой шёрстке одну из зверушек, которая тут же взобралась к ней на колени. – Очень милые и забавные создания. Товарищи моих детских игр.
– Диана называла их просто зверушками.
– Знаю. Пушистиками их прозвала тётя Юнона.
– Часто видишься с ней?
– Довольно часто. Твоя мать одна из немногих, кто не чурается меня. Последний раз она была здесь в конце вчерашней сиесты. Тогда и рассказала, что ты жив. Была очень счастлива... и немного огорчена из-за вашего неудачного разговора. И ещё ты не отвечал на её вызовы.
– Я заблокировал свой Самоцвет, – объяснил я. – Сначала хотел побыть сам, а потом – чтобы никто не мешал мне в пути. А с Юноной действительно получилось нехорошо. Но я не мог иначе – с ней кто-то был... – Мой невысказанный вопрос повис в воздухе.
– Тётя Юнона теперь королева Марса, – сказала Пенелопа. – Три года назад она вышла замуж за короля Валерия Ареса, который ради неё развёлся с прежней женой.
Я тяжело вздохнул. Это вызывало во мне решительный протест. Как и любой сын, я воспринимал мать в качестве своей собственности, ревнуя её даже к отцу и братьям – а что уж говорить о совершенно постороннем, чужом мне человеке...
– Твой брат Брендон тоже не был в восторге от замужества Юноны, – произнесла Пенелопа с сочувственной и немного лукавой улыбкой. – Странный вы народ, мужчины.
Вдруг я вспомнил про Дейдру. Станет ли Пенелопа ревновать, когда узнает о ней? Вряд ли. Ведь, по сути дела, мы с Дианой не были её настоящими родителями. Мы не растили её, не воспитывали, а я вообще ничего не сделал для неё, за исключением того, что дал ей жизнь. По большому счёту, мы с ней чужие друг другу.
Впрочем, последнее утверждение было далеко не бесспорным. Рассудок говорил мне одно, чувства подсказывали совсем другое. Мой ум трезво взвешивал все обстоятельства и делал соответствующие выводы, но сердце моё отвергало цинизм здравого смысла. Девушка, которая сидела передо мной, была моей плотью и кровью, дитём нашей с Дианой любви. Мы любили друг друга беззаветно, и наша дочь выросла такой же прекрасной, как и любовь, что породила её...
– Кстати, – сказал я, отвлекаясь от грустных мыслей, – ты дружишь с близняшками?
– Брендон и Бренда мои лучшие друзья. Они часто гостят у меня, а я – у них.
– Как это? – удивился я. – Ты же говорила, что никогда не была в Солнечном Граде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66