там надпись на копилке подсказывает, что посещение подобных
мест в Европе стоит не менее двух фунтов. По выходным дням граждане в фуражках Армии
Спасения устраивают импровизированные концерты и гремят на всех углах банками с
мелочью. Другие предлагают расписаться на каких-то листах - и опять-таки дать
денег. Пожилые женщины собирают деньги под плакатом Save the children!
(Спасите детей!). А однажды в Лондоне мне с улыбкой вручили крохотную бумажную гвоздику
(был праздник), и, когда я искренне поблагодарил маленькую смуглую женщину за
этот дар, она вдруг переменилась в лице и вцепилась мне в рукав, требу
платы...
И понять их всех
можно.
Пусть гневаются на
меня англичане, но Англия, как и Россия, - тяжелая страна.

Только почему, когда я думаю о вашей стране,
перед моими глазами не нищие на улицах Лондона, обкладывающие себя дл
тепла картонными коробками, а чистые, точно вымытые камни мостовых, ухоженные газоны,
красивые и крепкие дома? Почему сам воздух у вас, в стране туманов, до
того прозрачен и светел, что самые заурядные предметы, кажется, излучают
волшебное сияние?
Значит, один
народ из поколения в поколение с терпением и верой возводил из простых камней
дивный храм, очищал тусклый, хмурый мир вокруг себя от пыли, мусора и шелухи, чтобы
увидеть его озаренным божественным смыслом; другой же бездумно опустошил, загадил
и в конце концов отверг большую богатую страну, а теперь ходит по миру
с протянутой рукой, сгорая от зависти к благополучным соседям?

Это старый вопрос. Однозначного ответа на него
у меня нет. Знаю только, что те, кто довольствуется жизнью среди нечистот, равно
как и те, кто их к этому понуждает, - еще не народ. Что же до протянутых рук,
не всегда следует понимать этот жест буквально. Вспомните притчу о пяти хлебах
и двух рыбах: И ели все и насытились. Вспомните мысль-заклинание Достоевского о
старых камнях Запада, которые русскому сердцу, может быть, ближе, чем сердцу западного человека...

Об этом я еще буду с вами говорить. К этой
необъятной теме и не подступался.

Наутро
не мог оторвать голову от подушки и пребывал в том блаженном, каждому с
детства знакомом горячечном состоянии, когда не мучают никакие житейские заботы,
а в голове живут одни лишь перепутанные сны. В дальний путь с драгоценным лекарством пришлось
отправиться жене. Перед уходом она нервно поправила на мне одеяло, положила
у изголовья ворох таблеток, найденных в столе, поставила рядом телефон и
взяла с меня слово, что, если температура подскочит выше тридцати девяти,
я вызову врача. Кажется, самой ей не удалось уснуть и в эту ночь.

Те четыре дня, что я пробыл один, меня одолевали странные
видения, перетекавшие из сна в реальность и обратно. Сюжеты были хорошо
мне знакомы, но они получали неожиданное, иногда игривое и даже фантастическое развитие.

То я будто подслушивал нечаянно ваш разговор
с известным нам обоим лицом. Речь шла обо мне, и лицо говорило:

- Вы уверяли меня, что это человек благородный, а
по-моему, он просто натаскивает себя на благородство.

- Мы все на что-то себя натаскиваем, - уклончиво отвечали
вы, не желая меня обидеть.
То
я начинал мечтать. В магазине, где я покупаю конфеты, взрывается бомба.
В помещении вспыхивает пожар. Люди в страхе высыпали на улицу, сам я ранен
и изрезан осколками, а под лестницей лежит оглушенный взрывом мальчик. Превозмогая боль
в ноге, я беру мальчика на руки и несу его к выходу сквозь завесу огн
и дыма. Родственники, пресса, всеобщее ликование... Меня принимает королева.
Я бросаюсь к ее ногам и умоляю выписать в Англию для лечения мою маму.
И вот уже мы с сестрой вывозим маму в инвалидном кресле на прогулку по
предпраздничному Оксфорду, я подмигиваю сестре: Ноw do you like it?
(Как тебе это нравится?), мама изумляется богатым прилавкам, выбирает
продукты к обеду, симпатичные девушки в кассах улыбаются ей, но каждый раз,
когда они заученным движением поднимают и смотрят на свет предложенную купюру,
мама обижается. Объясни ей, что мы не печатаем фальшивых денег!-
просит она меня...
И тут оживает
картина из далекого прошлого. Дощатые ряды заснеженного рынка. Мне шесть лет.
Мама покупает кусок мяса с косточкой для щей - к празднику. Рассчитывается, о
чем-то задумавшись. Рука торговки со сдачей: ватник, серый сатиновый нарукавник. Я
хорошо вижу эту грубую цепкую руку, она на уровне моих глаз. Она застывает на
мгновение, затем быстро исчезает под прилавком. Мы отходим, мама рассеянно заглядывает в
свой кошелек и вдруг останавливается как вкопанная. Я, кажется, забыла
взять свои пять рублей, - смущенно говорит она торговке, вернувшись. Какие
еще пять рублей! Я все тебе отдала, поищи в своих карманах! Мама
теряется, крепко сжимает мою руку, мы быстро идем вдоль забора. Она еще
раз заглядывает в кошелек. Роется в сумке. Ты не заметил, куда
положила сдачу? - Деньги были у нее в кулаке, - говорю я. -
Потом она их спрятала. Мы бесцельно обходим рыночную площадь по периметру. Я
чувствую, как вздрагивает мамина рука. Опять возвращаемся туда, где торгуют мясом.
Имейте совесть, - говорит мама. - Вы не дали мне сдачу. Вот и мальчик видел.
- Вы посмотрите на нее! - кричит на весь рынок торговка, уперев кулаки
в бедра. - Люди добрые, вы только посмотрите! Мы торопливо уходим.
На ходу мама вынимает из рукава платочек, молча вытирает слезы...

Обычное дело - человек в инвалидном кресле
на улицах и в магазинах Оксфорда. В выходные дни этих кресел на колесах видимо-невидимо. Кажется,
будто в каждой английской семье есть больной ребенок или немощный старик.

А то я опять попадал в средневековый обеденный зал
колледжа: высокие своды, стрельчатые окна с витражами, тяжелые деревянные скамьи
и длинные, ничем не покрытые дубовые столы. И опять садился напротив той студентки в
свитере и джинсах, которую так часто видел за завтраком. У нее были очень
мягкие, почти славянские черты лица, хотя она, конечно, была чистокровной британкой и,
судя по приветливым манерам и особой тщательности в одежде, не из бедной семьи.
Я любил смотреть на нее и иногда беседовать с ней. Характер у нее был добрый и
открытый. Я пытался шутить, она слушала с улыбкой, будто и не замечая моих оплошностей в
языке. Потом что-то говорила она, и я млел от сладких звуков ее речи, едва
ли и наполовину схватывая смысл. Видимо, мы вкладывали в эти мимолетные отношения много
теплоты, потому что в конце концов привязались друг к другу. Когда завтрак проходил
без нее, я бывал удручен, нервничал и весь день потом мне не удавался.
Больше нам негде было видеться. Я ни разу не осмелился пригласить ее к
себе или сам напроситься в гости, хотя часто пытался вообразить себе ее
комнату (она жила рядом в студенческом корпусе). Разве что случайно очень
редко встречал ее с подругами во дворе колледжа, и тогда она, нисколько не
смущаясь перед спутницами, махала мне рукой и первая радостно кричала: Хей!

И вот сейчас, лежа в постели с гриппом, я пытался сообразить: если
б я был свободен, пошла бы она за меня или нет?

Воображал себе ее скромную студенческую комнатку. Воображал слова,
какие бы она шептала мне в постели, - странные, искусственные звуки чужого языка,
на котором меня всю жизнь учили представлять лишь ненатуральные сцены и
чувства. С ней бы я в считанные дни довел до совершенства мой английский. И
рассказывал бы ей на ее родном языке о России...

Но скоро она окончит колледж, станет правоведом, получит
в Лондоне престижное, хорошо оплачиваемое место адвоката. А я? Что к тому времени
буду делать я? Жить на ее зарплату?!
Ну,
положим, у меня хватило бы силы и способностей прокормить себя в чужой стране.
Но это значит начинать жизнь с нуля. Здесь, в России, я неизменно на нуле,
а то и на минусовой отметке, но привык и не придаю этому особого значения: здесь
таких много. Там это- катастрофа. У ее родителей, конечно, есть дом,
гараж, машина (вероятно, не одна), дача у моря, счет в банке... Плоды усилий
многих поколений. Ей помогут купить квартиру и машину. Я не сумею вложить в
это ни пенни.
Возможны ли
в современной Англии подобные мезальянсы? Не говоря уже о ее родителях (которых
я, как ни старался, не мог себе вообразить), едва ли и сама эта мягкая, но
разумная и сильная девушка пошла бы на сумасбродство, грозящее в самом
начале разрушить ее карьеру. Здешняя серьезная молодежь так не похожа на наших
плохо воспитанных, провинциально-пошлых в своей телячьей неосмотрительности юнцов...

Но ночь? Но жаркий лепет на чужом языке?

Вот забираюсь я на вокзале Виктория в вечерний
автобус до Оксфорда. Молодой водитель с двумя тонкими серебряными колечками в
ухе проверяет при входе мой билет. А я уже замечаю в полутемном салоне
девушку. В короткой черной юбчонке и темных колготках, сидит нога на ногу,
между ногами ладошку свою проложила... Сесть рядом? Но место занято ее
зеленым рюкзачком, неловко как-то тревожить, когда кругом свободные кресла.
Англичане вообще дорожат одиночеством и предпочитают не подсаживаться без
нужды. И я устраиваюсь сзади и с завистью смотрю, как на следующей остановке ее
бесцеремонно теснит патлатый верзила с прыщеватым лицом и большими желтыми
зубами, и она с ним всю дорогу о чем-то непринужденно болтает.

Или поднимаюсь вечером из подвального этажа
супермаркета, где обычно беру продукты, а навстречу спускается по лестнице женщина
- не юная уже, ближе к тридцати, не легкомысленная и отнюдь не жизнерадостная. Устала
жена и мать, забежавшая после работы сделать покупки для дома. Я смотрю на
нее, она бросает на меня мимолетный ответный взгляд, и вдруг в ее глазах,
в ее бледном лице, в том, как дрогнули уголки ее плотно сжатых губ, чудитс
мне бездна неутоленного желания. Она прошла, растворилась в толпе внизу, через
секунду я уже не помнил ее лица, но это жадное подрагивание женского рта -
a grin without a cat3 - оно во мне осталось. А вместе и мысль: Она могла
бы быть моей!
Такое ощущение от
мимолетных встреч и перекрестных взглядов с незнакомками бывало и дома. Но
в Англии оно приобретало особую остроту и особенный смысл. Позже мне пришло в
голову сравнение: желать чужую жену и чужую страну - почти одно и то же. И
тут и там - желание иной судьбы.
В
другой раз все-таки решаюсь подсесть к молодой женщине в автобусе.

- Вы знаете, я первый раз в Англии...

- Oh, really?!4
-
Да. Приехал из России поработать, здесь у вас прекрасные библиотеки...

- Oh, really?!
-
Хотите, я расскажу вам о моей стране? Русские очень похожи на англичан...
- Oh, really?!
Вечерами
сидел в общей курительной комнате у телевизора. В те дни в Англии обнародовали результаты первого
в стране опроса на половые темы. При Тэтчер такой опрос был невозможен, -
ехидничали телекомментаторы. - На все подобные предложения она отвечала: нам
этого не нужно, мы - британцы... Меня восхищали женские персонажи в
английских фильмах. Кажется, никто не изображал с таким сарказмом раздражительность и
эгоизм очаровательных английских женщин, как сами англичане... К полуночи в
курилке накапливался холодный слоистый дым. Голова гудела от экранного однообразия и
спертого воздуха.
Как-то после
очередного затянувшегося сеанса я проснулся утром с головной болью и продолжал валятьс
в постели, удивляясь тому, что мне не хочется вставать. Если бы мне в России
такое напророчили, я бы не поверил. Я в Англии, и мне не хочется вставать! Кремовые
стены, белые рамы и подоконники. Кран над белой раковиной, полотенце под
ней. Серое солдатское одеяло, тумбочка у изголовья. По виду все это было
подобно больнице или даже тюрьме. Чувствовал я себя так, словно скован по
рукам и ногам и терпеливо жду, когда кончится срок.

Но ведь я был совершенно свободен! И еще вчера
разгуливал в свое удовольствие по улицам Лондона. К полудню как раз оказался возле
Вестминстера и услышал Биг Бен. Смотри, запоминай на всю оставшуюся жизнь,
- говорил я сам себе. - Вот здание парламента, вот знаменитая башня с часами. Прошел
по набережной Темзы. Газоны уже поседели от инея, лужицы на асфальте покрылись
льдом. Шагал по улицам под неотвязный, волнами накатывающий звон колоколов Св.
Павла, простая мелодия которых навсегда застревает в ушах. Увидел Тауэр,
легендарное место стольких страданий и казней, - он был совсем не такой
мрачный, как наша Петропавловка, весь из светлого камня, похожий на большую игрушку.
И снова настойчиво внушал себе: Вот Тауэр. Запоминай. Когда-нибудь ты
просто не поверишь, что был здесь и видел все это. Говорил - и тут же
все забывал, будто во сне...
Натаскиваю себ
на благородство. Натаскиваю себя на влюбленность. На восприятие природы,
пейзажа, искусства...
Да
разве во мне уже не осталось живых чувств?!
Взяв себ
в руки, я встал с постели и открыл наугад одну из книг, в беспорядке лежавших
на тумбочке:
Посетив Лондон
и не найдя в нем ничего любопытного, кроме его обширности и парков, Чаадаев поспешил
в Брайтон, но морские купанья не принесли ему пользы... Он все время лечится,
и все без успеха. Галль вылечивает его от ипохондрии, а к концу путешествия его
душевное состояние ужасно. Этот странный турист долгие месяцы проводит
в полном уединении... Его гнетут какие-то мучительные настроения. Попав
наконец в Англию после опасного морского путешествия, он три недели не
может принудить себя написать домой первое письмо - вещь совершенно непостижимая, потому
что он хорошо знал, как тревожатся о нем тетка и брат...

При том настроении, в котором находился Чаадаев,
трехлетнее заграничное лечение, разумеется, не принесло ему никакой пользы;
он возвращался в Россию больнее и горше прежнего.

Русский человек, зачем-то отправившийся в 20-х
годах прошлого столетия в Англию, много дней проживший там в тоскливом и
мрачном созерцании, а через несколько лет вдруг потрясший современников глубоким
отвращением к своему отечеству, - этот человек был главным предметом моих
занятий в Оксфорде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25