И начал машинально искать глазами зеркало: захотелось увидеть, как выглядит
теперь затянутая женой дыра. Зеркало отыскалось там, где оно висело еще во
времена моего детства. Я вспомнил этот угол в комнате возле двери, ведущей
в сени, вспомнил резной узор на темной раме, покрытой сейчас густым слоем
пыли. Мне было лет одиннадцать или двенадцать, у меня была вельветовая коричневая курточка
(в те годы вельвет стоил дешево, это уже после он стал у нас недостижимой роскошью,
дефицитом из-под прилавка). У этой курточки я любил поднимать стоймя -
для форса! - отложной воротничок. И, выходя из дома, всякий раз задерживался перед
зеркалом, напуская на лицо мрачную задумчивость, внушительно подняв одну бровь
и стараясь поглубже втянуть щеки. Моя природная бледность помогала созданию образа.

- Ты что тут делаешь? - как-то мимоходом спросила
тетка, заметив мои старания.
-
Английское лицо! - невольно выпалил я, смешавшись.

Почему английское - не знаю. В те годы я еще не читал
Байрона и русских англоманов. Зато легко проглатывал длинные романы Скотта
и Диккенса (едва ли рискну сесть за них сейчас), зачитывался Стивенсоном, Конан
Дойлем, Коллинзом... Особое место занимал Робинзон Крузо, но для меня этот герой
был космополитом, я никогда не рисовал его в своем воображении англичанином. И
рядом шли Фенимор Купер и Майн Рид, Дюма-отец и Жюль Верн, Сервантес и
Гофман, и я в ту пору затруднился бы отдать кому-то из них предпочтение. (Русские
классики, на беду, ничего почти не написали для мальчишек. Из интересовавших мен
в детстве- всерьез, а не для показухи - писателей не могу вспомнить ни
одного отечественного автора.) Так почему именно английское?

И вот теперь я разглядывал в том самом потемневшем от
времени и пыли зеркале стяжки на свитере, купленном в Оксфорде на углу
Сейнт Олдейтс и Хай-стрит, и думал: что за судьба такая - вечно примерять
на себя чужую жизнь!..

Знаю, что
вы сейчас обо мне думаете. Я глупый человек. Если бы я был чуточку умнее,
бы не ждал волшебных перемен от поездки в Англию, не рассчитывал даже в
мечтах на вашу несчастную королеву, не вспоминал в Солигаличе обедов за
Нigh Table. Наверное, я не взялся бы и за это письмо к вам в наивной надежде
что-то объяснить и доказать. Но если я не сумею объяснить всего этого даже
вам, то кому и когда сумею?!
Да,
традиции не создаются в считанные дни и недели, тем более не перенимаются таким
обезьяньим способом. Смехотворность и пошлость подобных попыток многократно доказана. У
себя в России мы сталкиваемся теперь с этой пошлостью каждодневно. Но что
делать человеку без прочных культурных корней, воспитанному в неуважении к
обычаям своего народа (действительно отталкивающим, но не более чем обычаи всякого
народа в их натуральном виде!), оказавшемуся за рамками национальных, родовых,
сословных интересов, за пределами устоявшегося быта? А если он к тому же образован и
догадывается, что так жить негоже, если сама натура влечет его к оседлости, к
серьезному профессиональному труду, к устойчивому домашнему миру в окружении любимых
предметов, к своим привычкам и к своей скромной истории, чтобы в ком-то
и в чем-то продлить после смерти существование, а не пропасть бесследно, подобно
беспородному псу; если в нем живет глубокая духовная (я бы уточнил: эстетическая) потребность в
упорядоченной жизни - что такому человеку делать, спрашиваю я вас? Как,
где найти свое место?
Есть два
пути: либо опустить руки и поставить на своей жизни крест, либо начать
с нуля строить новую жизнь - такую, какой она привиделась мне в коротком лучезарном сне,
где были вы, я и волшебный город Оксфорд.


Новая жизнь начиналась естественно, без насилия над
собой. Это походило на увлекательную игру: я просто вспоминал все, что
видел в Англии и узнавал о ней. И далекие одна от другой картины вдруг начинали
совмещаться и счастливо совпадать то в одной, то в другой своей точке.

Стоило мне, например, подумать о чае и отыскать в
шкафу щербатый фаянсовый заварник с голубыми по белому цветочками (пачку
чаю - все еще того, из Оксфорда! - я привез с собой), как я тут же вспомнил
каминную полку. Страна, где в домах мало топят, а рамы одинарные, умеет
дорожить теплом. Каминная полка такая же важная принадлежность английского домашнего обихода,
как и сам камин: на ней можно согреть перед обедом тарелки или бутылку вина,
туда за разговором можно поставить чашку чаю или кофе, чтобы не остывала. Удобное
место для спичек, табака, подсвечника, не говоря уже о каминных часах;
для книги, которую отложил на часок, задремав перед огнем... Сколь ни был условен
камин в моем маленьком оксфордском кабинете (электрическая спираль,
вделанная в стену), над ним тоже была широкая доска из полированного мрамора,
которая, кстати, отлично прогревалась. На ней-то я и заваривал обычно свой чай.

Уныло скользнув глазами по русской печке,
вдруг с изумлением обнаружил, что здесь тоже имеется каминная полка! На
передней стенке повыше топки был выступ, явно предназначенный для тех же
целей. Карниз этот, как и все в доме, покрывала многолетняя пыль, но
быстро его очистил и водрузил туда для просушки пустой заварник, предварительно обдав
его кипятком. Мне как-то не пришлось обсуждать с вами рецепты приготовления хорошего
чая (кажется, вы вообще к чаю равнодушны и явно предпочитаете кофе), но
вот Джордж Оруэлл, например, считал, что чай надо засыпать в сухой
прогретый заварник. Он еще писал где-то: Чай является одним из
оплотов цивилизации, - как вам это нравится?!

Первый опыт оказался неудачным. Карниз промерзшей за
зиму печки был еще не настолько теплым, чтобы согреть и высушить чайник,
и мне скрепя сердце пришлось в конце концов высыпать две ложечки Twinings на
мокрое дно, но в будущем успехе я не сомневался. Более того: я понял, что стану
со временем реконструировать и расширять свою каминную полку,
чтобы она полностью соответствовала своему назначению.

Меня раздражал таз с помоями, стоявший под умывальником на
шатком табурете. Во время мытья рук или посуды на одежду и на стены летели мыльные
брызги. Еще входя в дом, я заметил в сенях в куче разного хлама нечто угловатое, напоминающее большую
раковину или воронку. Сразу после чая я исследовал этот предмет. Он действительно оказалс
медной воронкой, позеленевшей от старости, но не имеющей никаких повреждений. Я
выгреб золы из печки и принялся оттирать толстый налет окислов и грязи.
Через час воронка сверкала, как корабельные поручни. И хотя подобных воронок
нигде в вашей стране не встречал, у меня почему-то не возникло сомнений, что
она в точности соответствует стилю державы со славной морской традицией.

Постоянно имея в виду Англию, я теперь внимательнее приглядывался ко
всем попадавшимся на глаза вещам и, к полной неожиданности для себя, в
некоторые из них влюблялся. Так, при ближайшем рассмотрении мне очень понравился окованный зеленый
сундук, о котором в самом начале, каюсь, я подумал с неприязнью, как о
предмете из навязанного мне чуждого быта. Всякая добротная вещь обретает истинную цену
лишь в достойном окружении; идеология (враждебная или дружественная), ошибочно
приписываемая нами самой вещи, в большинстве случаев должна быть отнесена к
обстановке, в какой эта вещь предстала. Это как строительный материал,
о качестве которого нельзя судить по внешнему виду постройки: из одних
и тех же камней, песка и бревен в Англии создавали одно, в России - другое.
Пронафталиненный сундук, стоящий на ходу в захламленных сенях бедняцкой избы,
отвратителен, здесь он признак бестолковости и глупого терпения; тот же
сундук в просторной и светлой, увешанной зеркалами прихожей, поставленный под
старинным бра или рядом с другим подобающим стилю предметом, может вызвать восхищение. А
прежде всего он удобен: в отсутствие платяного шкафа сундук был мне просто необходим... Пока
же я его тщательно вымыл изнутри и снаружи и водворил для просушки в комнату поближе
к печке. С учетом дальних рейсов с ведром на колонку и подогрева воды в
чугунке это заняло у меня еще два или три часа.

День близился к концу, а я за своими разнообразными хлопотами как-то
и забыл уже, что и не спал, и ничего не ел, кроме чая со старым бутербродом. Мен
ждал еще один желанный предмет.
Речь
идет о небольшой штуковине из бронзы - подковообразной скобе, которую
обнаружил среди мышиного помета под сдвинутым сундуком. Может быть, это
была ручка от другого, не сохранившегося сундука либо от старинного чемодана,
не берусь судить о ее происхождении. Скоба была шарнирно укреплена на продолговатой пластине,
имевшей по углам четыре круглых отверстия для шурупов или гвоздей. Прихотливая отливка
с изрядно стершимися от длительного пользования узорами свидетельствовала о
давнем происхождении этой вещицы, хотя ни клейма изготовителя, ни каких-либо других
свидетельств эпохи я на ней не обнаружил.
Зачем
так длинно ее описываю? Дело в том, что на дверях всех старых домов в Англии
- на ваших красивых разноцветных входных дверях, открывающихся прямо на
улицу, - я видел точь-в-точь такие скобы! Они свисают посередине двери
и служат в качестве дверного молоточка. Когда ударяешь скобой-молоточком по
металлической пластине, раздается приятный сочный звук. Это была одна из
многих ярких мелочей, радовавших меня в вашей стране. Я едва ли вспомнил бы
этот пустяк, если бы не нечаянная находка под сундуком. Впрочем, как заметил
однажды Чаадаев, мы помним не более того, что желаем вспомнить...

Вы уже догадываетесь: мне захотелось немедленно приспособить найденную скобу
на калитке в качестве молоточка.
Проблема состояла
в том, чтобы отыскать пластину, о которую могла бы звучно ударяться мо
скоба. Хотелось найти бронзовую или медную. Перемещаясь в тесном пространстве дома
подобно ищущему добычу хищнику, я набрел на склад старой кухонной утвари
под печкой. Между прочими вещами там был прогоревший в нескольких местах
медный таз для варки варенья с красивой деревянной ручкой. Штука была хот
и испорченная, но очень характерная, совсем не хотелось превращать ее просто
в кусок меди. Однако первая страсть оказалась сильнее. К тому же употреблять подобные
вещи в качестве стильных декораций всегда казалось мне дурным вкусом, а
в дело таз определенно уже не годился. Добротность и комфорт - вот что
было внутренним мотивом моих усилий; ничего бесполезного, никакой показухи! В
этом, мне думается, я ни разу не отступил от присущего британцам трезвого
взгляда на вещи.
Для моей цели
годилась хорошо сохранившаяся стеночка таза. Я вырвал кусок меди клещами, оставл
грубые зазубрины (более подходящего инструмента в доме не оказалось), сложил
его для большей массивности вдвое и обстучал на пороге молотком, а затем
и подогнул закраины, получив в конце концов довольно ровный прямоугольник нужного
мне размера. Оставалось пробить по углам отверстия для гвоздей и прикрепить скобу
вместе с пластиной с наружной стороны калитки...

На последнем этапе работы меня и застала Ольга Степановна.

Ольга Степановна была давнишней подругой моей тетки.
Когда-то они учились в одном классе, потом вместе работали в школе, где
Ольга Степановна и теперь, будучи уже несколько лет на пенсии, продолжала учительствовать. Ее
дом стоял поблизости, на другом берегу реки, что тоже способствовало тесному
общению. Речка служила препятствием разве что несколько недель в году, во
время весеннего паводка да осенних затяжных дождей, а так - зимой по льду, летом
вброд - можно было по-соседски заглядывать друг к другу каждый день. Поскольку
здесь бывал, меня Ольга Степановна, конечно, знала, но у нас как-то не
возникало взаимного интереса и общих тем для разговоров. При встречах здоровались и
расходились каждый по своим делам. Жила Ольга Степановна, как и моя тетка, одна
в собственном домике, как можно догадываться - нелегко, но на жизнь никогда не
жаловалась.
- А это вам
зачем? - с ходу грубовато спросила Ольга Степановна про сооружение на калитке, в
которое я как раз вбивал последний гвоздь.
В
ответ я только махнул рукой. Объяснять было слишком долго.

Она поинтересовалась, надолго ли я приехал
и не нужно ли мне чего. Приехал, отвечал я, жить - и прежде всего намерен
сделать это место пригодным для жизни; на сколько - пока сам не знаю.

Ольга Степановна деловито прошлась вместе со мной
по дому и провела инвентаризацию. Печка, по ее мнению, была вполне приличная, ее
следовало лишь кое-где замазать глиной и побелить. А если и потолок побелить
да заменить обои, станет совсем уютненько. С неожиданной для ее возраста сноровкой Ольга
Степановна забралась в чулках на скрипучий стул (резиновые сапоги она оставила
при входе, несмотря на мои возражения, и ступала по грязному полу без обуви) и
потыкала кухонным ножом балку под потолком, после чего лишь плотнее сжала
губы и сурово покачала головой.
Про
окна заметила:
- Щели нужно
заткнуть, не то к утру так выстудит, что закоченеете!

Я представил еще и на окнах ту прелую ветошь, что
торчала в доме изо всех щелей и пазов, и неопределенно хмыкнул, однако смолчал.
А вот когда она показала пальцем на груду мусора под кроватью и безапелляционно сказала:

- Это вы, конечно, уберете! - не выдержал и
возразил:
- Нет, не уберу,
Ольга Степановна. Не потому, что люблю грязь, но мне просто некогда этим пока
заниматься. Видите, пол накренился, стены падают? О каком уюте можно говорить в
таком доме? Пока не поправлю основу - никакого марафета! Иначе я буду только обманывать себя.

Я высказал все это напористо и с некоторым даже
вызовом, меньше всего руководствуясь здравым смыслом. Подметать и мыть
пол, вытирать пыль, убирать мусор все равно нужно - да я уже и начал этим
заниматься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25