Мне приходилось самому
решать, что убрать, а что оставить. Иной раз решение давалось легко и приносило радость,
но часто доставляло одни неприятности, кончалось результатами ничтожными, а
то и явно отрицательными.
Взять хот
бы внутренний ремонт, отделку комнат. Старые обои были наклеены в несколько слоев,
дальше шли густо промазанные хлебным клейстером слои газет, а под ними -
обрывки картона, фанерки от посылочных ящиков, дранка, даже полоски жести...
Все это служило для поддержания рыхлой песчаной смеси, огромные количества которой
заполняли пазы между бревнами. Все было намертво, по-бабьи прибито к стене
мириадами гвоздей разной величины. Картонки и фанерки эти приходилось выламывать топором
да зубилом, причем ржавые гвозди оставались торчать в бревнах, будто прикипев к
ним. Стены, где я успевал их ободрать и очистить, выглядели безобразно. Во
многих местах голые темные бревна выпирали внутрь или, напротив, вываливались наружу,
разъехавшись за многие годы в неточно вырубленных пазах. Конечно, тетка
не стала бы тревожить старье и просто наклеила бы еще один слой обоев поверх бугрившихся старых.
Обдирать, вытаскивать гвозди, выносить ведрами центнеры осыпавшейся замазки
- да кому это нужно? И что делать с такими стенами дальше?

Однако я продолжал начатую работу, уповая на
собственную изобретательность, так часто меня здесь выручавшую. До поздней ночи
горела в комнате тусклая электрическая лампочка на витом шнуре; до поздней ночи
балансировал я с клещами на старом ненадежном столе, осовело вглядываясь в
черноту бревен, чтобы не пропустить какой-нибудь маленький гвоздик...

Спустя три или четыре дня в комнате чуть не
до потолка высился ворох бумажных обрывков, картона и тряпья. Пришлось вспомнить о
печке, которую я из-за жары не топил уже много дней. И тут меня ждало еще
одно неприятное открытие.
Печка оказалась сломанной: выравнивая домкратами и
клиньями дом, мы разрушили печной боров. Для опытного печника работы было
на полдня: разобрать поврежденную потолком часть и соединить с трубой заново. Что
касается меня, трудности начались уже с первых шагов.

Добравшись до стенки дымохода, я неожиданно обнаружил, что
прокаленные и покрытые сажей кирпичи в глубине его качаются. Не было, казалось, ни
одного, который лежал бы на своем месте прочно. Глиняная обмазка осыпалась, между
кирпичами изнутри зияли провалы. А ведь это было место, где бушевал огонь;
от дома, от деревянных обклеенных бумагой стен отделяла его шаткая стенка толщиной
всего в полкирпича!
Я взял молоток
и легонько простукал всю стенку. В глубине дымохода падали вниз куски обожженной глины.

И эту печку Ольга Степановна называла хорошей, крепкой;
до того дошло, что я под гипнозом ее похвал считал печку чуть ли не единственной стоящей
вещью в доме!
Передо мною
лежало, как водится, несколько дорог. Либо разломать печку до основания и
построить новую (возможность чисто теоретическая; я заранее знал, что никогда на
это не отважусь). Либо попытаться, не руша, всю ее обмазать новым раствором и
таким образом укрепить. Либо быстренько поправить лишь то, что я успел
разломать: стояла эта хреновина до меня десятки лет (я не помнил, чтобы
тетка занималась печью, лишь белила ее иногда), послужит, Бог даст, еще...

Была еще одна возможность: позвать печника, чтобы
сложил новую печь. Но я уже догадывался, во что мне это обойдется.

Выбрав средний путь, я стал приноравливаться со
своим раствором. Повсюду, где я мазал печку, через каких-нибудь полчаса
появлялись новые щели. Я попытался обмазать дымоход изнутри, где мог достать рукой:
тонкий слой глины, аккуратно наложенный мной на предварительно увлажненные кирпичи
и сверху еще приглаженный мокрой тряпкой (по всем правилам!), через некоторое врем
отошел и стал скручиваться, как сухой осенний лист. Я добавил в раствор
песку и повторил все с начала: трещины стали не такими широкими, но их
было теперь значительно больше. Пришлось еще несколько раз досыпать песку.
В конце концов я добился того, что на высохшей стенке не образовалось ни
одной трещины. Я провел по печке ладонью, испытывая новую обмазку на прочность. Следом
за моей рукой она вся обрушивалась каскадом сухих песчинок!

Я пришел в ужас. Что делать в этом исходно
зыбком, на авось слепленном мире добросовестному человеку? Тут-то я и вспомнил английскую сказку
про трех поросят и библейскую притчу о доме. И понял, что стараюсь напрасно. И
что не поможет мне в этом деле никакой местный печник, сколько бы я ему
ни заплатил: он сумеет лишь повторить то, что у меня уже есть. И пошел
дождь, и разлились реки, и подули ветры... Просто мы, русские, -
народ, основавший свой дом на песке. А потому одновременно и отчаянный, и
боязливый (одно другому не противоречит). Как можно на что-то всерьез рассчитывать, жив
с такими, например, печами? С этим же связано, вероятно, и наше мистическое восприятие жизни,
ощущение ее тленности. Зачем обдирать старые обои, красить двери и заборы,
строить удобную прочную лестницу на чердак, если все равно разольются реки,
подуют ветры, вспыхнет пожар? Зачем облегчать и украшать жизнь, которая в
любой миг может обратиться вся в прах? В этом всегдашнем и вполне оправданном ожидании
беды одно из решающих, может быть, наших отличий от Запада, основавшего свой
дом на камне.
Так что Ольга
Степановна не обманывала меня, нахваливая эту печку...

Кое-как залатав поврежденный боров и стараясь больше
о печке не думать, я принялся обдирать потолок. Он меня порадовал уже тем,
что под беленой бумагой открылась добротная картонная плита, довольно-таки аккуратно прибита
к потолочному настилу. Кое-где большие листы картона покоробились от влаги,
местами были не очень плотно пригнаны один к другому, но все это было поправимо. Я
сразу решил, что не буду вновь их заклеивать, а покрашу белой краской.
Но прежде надо было отчистить остатки бумаги и клея. Крупитчатая хлебна
размазня толстым слоем покрывала под бумагой весь потолок. Ее очень полюбили мухи,
появившиеся к тому времени в доме в большом количестве. Как только я отрывал
от потолка очередной лист бумаги, они тучами налетали на оголенное место.
Пришлось брать ведро с тряпкой и тщательно оттирать каждый пятачок поверхности. Добавьте
к этому неудобное положение на шатком столе, с задранной головой и поднятыми вверх
руками: ныла шея, грязная вода с тряпки попадала на лицо и текла в рукава...

Так я добрался до потолочной балки. Что за штука
эта балка, объяснять, думаю, не надо. Промежуточная опора потолочного настила,
она была сделана из очень толстого и прочного бревна и тянулась через все
мои покои, выступая под потолком как раз посередине. В народе ее зовут
еще, кажется, матицей и даже маткой. Моя балка оказалась под бумагой на
удивление гладко и изящно обструганной, с фигурно выточенными бороздками во
всю длину. Когда-то, вероятно, свежая и смолистая, не уступавшая по декоративным свойствам моей
столешнице, она была теперь буро-пестрой, залепленной грязью и хлебными крошками.
Я механически отскоблил и вымыл балку вместе со всем потолком - больше
для того, чтобы избавиться от привлеченных хлебным запахом назойливых мух,
нежели для красоты, - и тут убедился, что дерево не испорчено. Пятна исчезли без
следа, старая древесина обрела ровный серовато-коричневый цвет, напоминающий цвет
мореного дуба - только, пожалуй, чуть более холодноватого оттенка.

Открытием следовало распорядиться с большой
осторожностью. В тот день я кончил работу пораньше и отправился в хозяйственный магазин.
Голова моя была занята одним видением: белоснежная плоскость потолка, пересеченная массивной черной
балкой. Образ этот, как вы догадываетесь, я вывез из Оксфорда. Потолок
должен быть небесами. Стены не слишком темные, граница между стенами и
потолком (бордюр) еще светлее, а уж сам потолок - уходящее в бесконечную вышину
сияние...
Ольга Степановна, когда
я выпытывал ее домашние секреты, говорила мне, что идеально белого потолка она
добивается с помощью мела. И точно: простенки оксфордских зданий по штукатурке не
маслом же красят! Значит, опять возвращаться к отвергнутой мной бумаге, опять
мазать отмытый потолок клейстером? Впрочем, балку оставлю незаклеенной. Дл
балки я мысленно выбрал битумный лак. Матовые меловые плоскости и глянцево-черный брус
- ведь это как раз то, на что я так заглядывался у вас!..

Ни битумного лака, ни мела для побелки в магазине не
было.
Как ни странно, эта неудача
не слишком меня обескуражила. Я задумчиво побрел по городу. Мне еще не приходилось шататьс
по улицам Солигалича просто так, никуда не спеша, не сгорая от нетерпеливого желани
поскорее разделаться в городе с делами и вернуться домой к прерванной работе.
Обычно во время суетливых пробежек я не поднимал глаз и лишь досадовал на
слякоть или пыль, смотря по погоде. А тут поднял - и удивился.

Нет, не наличникам с вычурной резьбой, не балкончикам с
точеными балясинами, не светелкам под коньками крыш. Всего этого в центре города
было довольно, и сделано со вкусом, но меня как-то мало трогала эта классика. Иной
раз даже думал с раздражением: зачем столько сил убивать на наличники и
резные крылечки, в то время как в домах нет самого необходимого: водопровода, ванной,
канализации? В старину, когда ни о чем подобном не мечталось, - понятно:
резьба по дереву давала естественный выход творческим силам, больше их
просто некуда было здесь приложить. Но как может нынче взрослый мужик днями точить
затейливые балясинки или вырезать из жести петушка на трубу, когда его
жена таскает бадьи с помоями и бегает на речку полоскать белье? (Все это дважды
забавно, если вдуматься. Я ведь и сам частенько поступал, как тот мужик, то
есть начинал преображение быта с красоты, только моя красота представлялась мне,
видимо, более значимой, более универсальной, чем мужикова, и к тому же
всегда держал в голове конечную цель, без которой забота о красоте дома
лишалась для меня смысла: жизнь надежную и комфортную.) Нет, меня другое поразило,
нечто до странности простое и естественное. Прямо перед собой на высокой открытой
террасе, построенной без излишеств и свежепокрашенной (а мне все казалось теперь,
что только в Англии умеют красить!), я увидел цветущие розы в больших глиняных
вазах. Не букеты - живые розовые кусты с пышными цветами, выставленные на
всеобщее обозрение поближе к перильцам. Не так уж и высоко, рукой с тротуара можно
дотянуться... На террасе - никого, ведущая во внутренние помещения стеклянная дверь
плотно прикрыта. Как выросли розы в этом климате? Ради чего их сюда выставили? Они
что, и ночью тут стоят и их до сих пор не украли?! Смешные, невообразимые дл
нормального человека вопросы закружились в голове. Очень уж не вязались правильные и
строгие архитектурные формы, тщательность, с какой было выбрано место дл
цветов, тонкий переплет двери и чисто вымытые стекла с тем, что я всегда
знал и думал о Солигаличе. У меня даже сомнение закралось: уж не заезжий ли
коммерсант отстроил здесь дачу, не из столицы ли приехали сюда эти розы
и эта дверь? Но богачи как будто поближе к Москве селиться предпочитают... Я
удалялся и все оглядывался. Дом был старый, деревянный, издали он ничем не
выделялся в ряду других домов.
Я
весело побрел дальше, размышляя над сюрпризами провинциальной жизни, и
тут заметил на дороге необычное транспортное средство. Солигаличские улицы,
надо сказать, пустынны: прохожих почти нет, машины ездят редко. Мне навстречу катила
самодельная трехколесная тележка, сделанная, очевидно, из старых велосипедов, с
педалями и велосипедным рулем. В тележке, чуть не касаясь спиной земли, полулежал и
крутил педали худой, заросший щетиной человек средних лет. Заметив, как
на него смотрю, он оскалился в добродушной улыбке - и приветственно помахал
мне рукой!
Только клубы
пыли следом за промчавшимся по улице самосвалом, надолго разлучившие нас,
напомнили мне, что я все-таки не в Оксфорде.

Но, выходит, я плохо знал этот город? Сосредоточив дл
себя все мыслимые его достоинства в одной только Ольге Степановне, я, пожалуй,
несколько заузил поле зрения. Или лучше так: достоинства Ольги Степановны на
этом более широком фоне начали играть новыми красками! Солигалич обладал,
оказывается, своей особенной, просвещенной и свободной душой.

Обойдя чуть не полгорода, я успел еще раз зайти в
магазин (в Солигаличе магазины работают на час дольше, чем в Оксфорде) и
взял, что там было: бутылку бесцветного мебельного лака, которым покрывал
стол, и большую банку светлой масляной краски цвета слоновая кость.
Лучше не буду говорить вам, сколько пришлось за это заплатить - разве что
в фунты перевести? Но зато теперь я точно знал, что нужно для моего потолка. Зачем
так уж буквально копировать чужое? Согласитесь, с моей стороны было бы
непростительно замазывать балку цвета мореного дуба (с очень тонким и приятным оттенком) чем-то
черным только из-за того, что так якобы всегда поступают в Оксфорде. И
потом - какие небеса?! В тесном пространстве моих комнат не может быть никаких
небес. Это же каюта, корабельная каюта. Иметь прилично отделанную каюту
тоже неплохо...

Расскажу еще
об одной нечаянной находке, просто чтоб вы знали, чем была в Солигаличе занята
моя голова.
Это случилось позже,
когда я уже покрыл балку бесцветным лаком (и она стала немного другой,
еще красивее!), выкрасил потолок слоновой костью и обрамил глянцевитые плоскости деревянными лакированными рейками
(как в каюте), подобрал под свою новую идею обои, оштукатурил неровные
стены специально составленной прочной замазкой... Работа заняла много дней и
ночей. Видели бы вы меня тогда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25