К своему немалому удивлению, он обнаружил, что эти люди, несмотря на все предостережения начальства, стали ближе его сердцу, чем кто-либо из тех, кого он знал раньше.
В итоге он оказался в странной ситуации, которую прежде не мог бы вообразить и в самом фантастическом сне. Он сам начал прятать их запретные вещи.
— Давайте мне что там у вас запрещенного. Я спрячу у себя в комнате. Другие надзиратели — мои приятели. Если кого начальство пришлет с обыском, у меня-то искать и не подумают. Так мы одним камнем двух воробьев подобьем. И ваши вещи в сохранности будут, и начальству я докажу, что в секции, которой я ведаю, нарушений не бывает.
Он был намерен поддерживать репутацию сильного человека, перед которым все должны склоняться. Однако быстро понял, что для поддержания такой репутации нет иного пути, как прийти к какому-то соглашению с ними или хотя бы создать видимость этого. Но это соглашение неизбежно привело к другим поправкам. Как тюремщик, он проводил по двенадцать часов в сутки с ними, присматриваясь к ним, беседуя с ними, а иной раз и разделяя за компанию обед с теми, кто ему особенно пришелся по душе.
Азиз поднялся и принялся нервозно ходить по камере. Росла волна раздражения: почему именно сегодня, именно в такой день он опоздал? Разве не знает, что сегодня утром его должны отвезти в больницу? Глянул на квадратик голубого неба и подумал: "Похоже, что сегодня будет отличный денек". Когда он собрался снова сесть, в двери повернули ключ.
— Доброе утро. Вы, конечно, с самого рассвета готовы?
— Доброе утро. Что это вы так поздно, дядюшка Абдель Гаффар?
— Поздно? Нет, все вовремя. Времени-то шесть утра. А вашу дверь открываю первой. Терпение — благо, а спешка — от дьявола, верно? Я вижу, вы нынче ох как торопитесь.
— Верно. А мне что-то показалось, будто уж восемь утра. В ответ старик улыбнулся:
— Идите мойтесь, пока я других отпираю.
Азиз схватил полотенце, кусок туалетного мыла и помчался в умывальню. Там быстро скинул одежду, бросив ее на дверцу кабинки, и присел под кран на корточки. Сильная струя ударила по телу. От холода на миг перехватило дыхание, но он быстро привык и стал умываться размеренными движениями. Кровь быстрее побежала по жилам, он почувствовал прилив бодрости. Быстро обтерся и надел новую чистую одежду, которую удалось протащить с воли. Хлопчатобумажная белая сорочка — новенькая, с золотой этикеткой и даже с биркой, на которой была обозначена цена. Он оторвал ее и надел рубашку, потом трусы, сунул ноги в синие брюки и наконец облачился в длиннополый жакет с круглым воротничком, застегнув его на все пуговицы до подбородка. Новые серые носки, до блеска отполированные черные туфли довершали туалет. Он перебросил через плечо старую фланелевую одежду и побежал обратно к себе в камеру. Ключи скрежетали в замочных скважинах, открывалась дверь за дверью, синие фигуры выходили в коридор с черными ведерками в руках.
Он вошел в камеру и прикрыл за собой дверь. Старые вещи сунул в мешочек для одежды, мыло положил на столик, чтобы обсохло, а сырое полотенце перекинул через бечевку, протянутую от решетки окна к решетке над дверью. Уселся на одеяло и расчесал волосы. После всего этого вытянул ноги и стал ждать. Внутреннее беспокойство не покидало его. Пальцы слегка дрожали, урчало в животе — стоило нервам напрячься, тут же начинались спазмы в желудке.
Снова принялся выхаживать взад и вперед по камере. Примут ли его в больнице? Порядки были строгие, и в последнее время много развелось соглядатаев. По всему городу бесшумно ходили люди в длинных пиджаках, пряча за пазухой револьвер. Другие люди в галабеях и пальто стояли по углам или прохаживались по коридорам госпиталя с бамбуковыми палками в руках. В стране ширились волнения, назревала буря. Тысячные демонстрации вышли на улицы, заговорили винтовки, молодые
7 74
люди падали на асфальт, их незрячие глаза смотрели в небо, из тел сочилась кровь на мостовую.
Вокруг королевского дворца Абдин на площади дежурили в боевой готовности батальоны солдат. В коридорах огромного дома шептались, а в комнатах за закрытыми дверями шли заседания по нескольку часов подряд. Люди в красных фесках шагали взад-вперед по толстым коврам. Со стен на них взирала галерея портретов — предки, дяди и кузены королевской семьи. Застывшие взгляды, густые, округло подстриженные бороды. Художники изображали их во весь рост с мечом в ножнах у пояса, на груди ряды медалей. У них была военная выправка, хотя они никогда не воевали. Им принадлежали угодья, конюшни, скот, люди и рабы. Долгими глухими ночами здесь горели огни, золотые кубки с вином касались губ, в легком смехе за портьерами слышалась сдерживаемая ненависть, черные или золотистые пряди волос касались подушек. В сумеречных закоулках больного мозга созревали заговоры, больные тела предавались оргиям, а над всем этим царил старый юнец, человек, чьи настроения колебались между взрывами хохота и рычанием ярости. Он смотрел на мир глазами коварного глупца.
Те, кто был упрятан за дверьми камер шестой секции, все это знали. Потому что их судьбы были связаны с тем, что происходило в стране, и их поведение в тюрьме зависело от сведений о том, что творилось в городе. Один или два раза в неделю они переправляли из тюрьмы пачку писем друзьям, родным, журналистам в разные газеты, членам организации, к которой сами принадлежали, политическим и общественным деятелям, членам парламента. Каждый вечер письма на тонкой папиросной бумаге сворачивались в крошечные трубочки, которые можно было спрятать в швах на одежде, в каблуке, под носок, за щекой и в других тайниках.
Чтобы понять ситуацию, нужна была информация. По утрам они рассеивались по всей тюрьме. Источники информации были разные: газеты, офицеры, надзиратели, которые жили за пределами тюрьмы и являлись сюда на работу по утрам, врачи и санитары в госпитале, арестанты, которых навещали друзья или родные или которые побывали на лечении, на суде, допросе, те, которые только что попали в тюрьму или были переведены из другого места заключения. Но прежде всего это были письма, которые они получали тайно с воли. Все эти сведения нужно было перехватить.
Со временем пришел опыт. Как затеять дискуссию и повернуть ее в интересующее русло. Времени всегда было достаточно, чтобы потолковать с нужным человеком. Они научились обеспечивать себе бесперебойное поступление писем и газет, устанавливать тесную связь с другими блоками тюрьмы, особенно с теми, где могли им помочь и держать их в курсе событий. Организовали эффективные информационные системы, которые поставляли новости комитету представителей, собиравшемуся каждый день в разных камерах то утром, то днем, то под вечер. Там все изучалось, обсуждалось, анализировалось, сопоставлялось. Шел процесс составления целостной картины.
Благодаря этому Азиз многое знал о том, что происходит в столице и в других частях страны. Знал, что британские войска все еще находились в зоне канала и что конфронтация неизбежна.
Он перестал шагать, замер и прислушался. Вроде бы прозвучало его имя на фоне общего шума в здании. Он торопливо вышел и склонился над перилами галереи. У входных ворот стоял тюремщик, рядом с ним арестант с листом бумаги в руках выкрикивал имена.
— Повторяю! Больница Каср аль-Айни! Мухаммед Мухаммед Арафа, Али Мустафа Шорбаги, Азиз Омран...
С площадки ему махал рукой Абдель Гаффар. Сзади на плечо легла рука. Обернулся. Хильми широко улыбался.
— Значит, уходишь?
— Похоже на то.
— Увидишь небо, людей на улицах. -Да.
— Больница Каср аль-Айни. Там встретишь знакомых. Ты уже сколько здесь?
— Три года.
— Не жаль тебе терять профессию?
— Ты знаешь, иногда охота к ней вернуться. Но голова постоянно занята другим.
— А что Нация? Она знает, что ты сегодня выходишь? -Да.
— Значит, придет с сынишкой.
— Надеюсь.
— Счастливый ты.
Азиз не сдержал радостного смеха, и Хильми тоже засмеялся.
— Ты попытаешься задержаться в больнице?
— Да, разумеется.
Хильми обнял Азиза, потом несколько раз тряхнул руку в рукопожатии.
— С другими не надо прощаться. Лучше уйти незаметно^ не привлекая к себе внимания. У них тут везде глаза и уши. А нам ни к чему наводить их на мысль, что ты хочешь укрыться в больнице.
— Хотя бы с Сайедом. Уж с ним-то я попрощаюсь.
Он заметил, как Абдель Гаффар махал ему рукой, торопил. Азиз крикнул:
— Сейчас бегу! Минуточку!
Они быстро прошли к последней камере. Хильми раскрыл дверь ногой. Сайед сидел на полу, прислонившись спиной к стене. На коленях — зеленая записная книжка, в которую он что-то записывал. Оторвался от своего занятия и улыбнулся, увидев Азиза.
— А вот и жених идет. Нич-чего... Красавчик. Конечно, дорогой доктор, сегодня вы встретите вашу даму сердца.
Глаза его излучали тепло. Он поднялся и подошел к ним.
— А я вот попрощаться зашел, — сказал Азиз.
— Будешь добиваться, чтобы тебя приняли в стационар? -Да.
Сайед обнял его и крепко прижал к себе.
— Скучать без тебя будем.
— Даст бог, встретимся на воле.
Азиз направился к двери. Затягивать прощание не хотелось: он не любил разлук. Сайед окликнул его тихо:
— Азиз.
Он обернулся. -Да?
— Будь осторожен.
Они замерли в молчании. Взгляды встретились и разошлись. Азиз решительно вышел.
За массивными средневековыми воротами тюремного комплекса его ждал открытый грузовик. Он ухватился руками, закованными в наручники, за борт, уперся ногой и ловко перемахнул в кузов. Сидений здесь не было* и он прошел к кабине. Двое полицейских уже стояли здесь, и он оказался между ними. Их присутствие действовало угнетающе, но он предпочел молча перетерпеть.
Грузовик быстро ехал по улицам города. Все выглядело странно, неузнаваемо. Купола мечетей под утренними лучами солнца казались умытыми и сверкали чистотой, минареты пронзали ясное небо. По улице Мухаммеда Али двигались старые обшарпанные трамваи; неожиданно в нем пробудились воспоминания давно прошедших дней. Вспомнился почему-то звон медных браслетов, худое бледное лицо дервиша, длинные развевающиеся волосы, бой барабанов. Обряд "зар" — изгнание дьявола из больного человека. Белые ноги женщин, мелькающие из-под длинных одеяний в танце, бьющие ритмично об пол. Молчаливый призыв во взгляде черных подкрашенных глаз. Воспоминания юности, познающей сокровенные тайны мира, который приближался к своему концу.
Грузовик тряхнуло на переезде через трамвайные рельсы, потом он снова покатил по ровной дороге. Азиз бездумно наслаждался дуновением встречного ветра, овевавшего лицо.
Вот маленькая закусочная "фуль", где готовят блюда из фасоли. Высокий мужчина с мускулистыми волосатыми руками
9 77
бросает бобовые котлетки таамия в черный чан с кипящим маслом. Пахнуло знакомым запахом, от которого у него защемило сердце.
Толпы прохожих на улицах, кафетерии, магазины, из окон выглядывают люди — в глазах сонная скука. Им наперед известно, что сулит очередной день. Он шарил по мелькавшим лицам взглядом, по сотням лиц, выискивая хоть одно знакомое, словно вернулся домой после долгого путешествия. Голова пошла кругом, пришлось остановить взгляд на капоте грузовика, быстро приближавшего его к месту назначения. Начал считать секунды под гул мотора. Вот и площадь Атаба, широкий разворот машины. Проплыли мимо над головой часы на башне центральной почты. Много лет минуло с той памятной ночи...
Улица Абдель Азиза. Стоявший рядом с ним полицейский потерял равновесие на ухабе и больно наступил ему на ногу. Азиз никак не отреагировал — будто ничего и не случилось. Отрешенность хронического страдания стала частью его натуры. Поднял лицо кверху — на голубом небе одно полупрозрачное облачко. Сердце словно замерло и вновь неровно забилось.
Площадь Цветов и Гарден-стрит. Он представил себе море цветов, танцующих в такт ветру. Что здесь было сотни лет назад?
Грузовик катил теперь по тихим и чистым улочкам мимо шеренг деревьев и благоустроенных домов. Короткий переулок неожиданно вывел их на набережную Нила. Воды великой реки побурели: признак сезона наводнений. Отсюда до его дома рукой подать. Интересно, что сейчас делает мать? Сидит, наверно, на диване в гостиной, вышивает чайную салфетку и думает. Он не сообщил ей, что именно сегодня его переводят в больницу. Не хотелось, чтобы видела его в наручниках. Ей стало бы грустно. Конечно, она постаралась бы скрыть свои чувства, а потом плакала бы ночью. Она вообще была очень сдержанной на людях. Ему это передалось по наследству. Вырос, возмужал, стал человеком, чье сердце отзывалось болью и радостью на все, что происходило в окружающем мире. Однако на лице его чувства не отражались, разве что мелькнет в глазах странное выражение, скользнет мимолетная горькая улыбка или сожмутся плотно губы: приметы никому не заметные, кроме тех, кто хорошо его знал.
Серебристые листья гигантских деревьев поблескивали на солнце. За ними впереди показалось белое массивное здание — полярный медведь, лежащий у кромки воды. Четверть жизни провел он в его коридорах и палатах, сначала обучаясь, а потом работая. Грузовик прокатил по небольшому мосту прямо к главному входу — вот-вот задавит группу людей, стоявших возле двери. Что-то сердито крикнул мужчина, подхватив под руку старушку, которая чуть было не угодила под колеса.
Машина, не снижая скорости, резко затормозила — взвизгнули тормоза, и она остановилась перед входом в отделение "скорой помощи". Азиз успел вцепиться в крышу кабины, чтобы не выпасть.
Сначала полицейский спрыгнул на землю, за ним — Азиз, потом второй полицейский. Их маленькую группу возглавил вылезший из кабины офицер — сигарета в зубах, на лице брезгливое выражение. Поднялись по мрачной лестнице в узкий коридор. Еще одна дверь — и они очутились в просторном центральном коридоре, по которому двигался поток людей. На них поглядывали с любопытством,, оборачивались вслед: человек в наручниках, полицейские в черном, офицер с повадками генерала.
Азиз вдруг узнал некоторые лица проходивших мимо людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52