— Она шутливо погрозила ему пальцем.
— Да ты и сама ничего не ела.
— Тебя жду.
— Не могу что-то. Чаю только попью. — Он сделал пару глотков и поставил стакан.
— Неприятности? — В ее голосе зазвучало беспокойство.
— Понимаешь, на той неделе я такое видел... Никак не могу забыть.
Она молчала, ожидая продолжения, но он снова задумался, погрузился в себя. Выждав немного, она робко спросила:
— А что именно, Азиз?
— Ужасная вещь. Бомба взорвалась в кинотеатре "Метро". Читала в газетах?
Она кивнула.
— Так вот, я как раз в ту ночь дежурил, ну и пришлось заниматься ранеными.
— Представляю, какой кошмар. Господи, увидеть такое... Я бы, наверное, тотчас в обморок упала. Жутко боюсь таких вещей. Никогда не смогла бы стать врачом.
— Ко всему можно привыкнуть, представь себе. Меня-то вообще трудно чем-нибудь удивить, но с той ночи, ей-богу, я чувствую себя отвратительно. Тошно на душе.
— А говоришь, что привык к таким зрелищам.
— В общем-то, да. Но тут уж было слишком, я тебе скажу... Представляешь — тела, разорванные на части. Там был один парень — палестинский студент, он кричал так, словно все человеческие страдания пришлись на его долю. Понимаешь? Он кричал, будто спрашивал за всех сразу: за что? за что? Я до сих пор не могу прийти в себя: ложусь спать, а передо мной его глаза.
Такой ужас в них, такое отчаяние. Кожа на лице — серая, как пепел. И один торс. Ног нет. А этот запах горелого мяса... не могу избавиться от него.
Она поморщилась, и он заметил, как побледнело ее лицо.
— Ой, прости. Не стоило мне говорить об этом. Она крепко сжала пальцами подлокотники кресла.
— Нет, я хочу все знать. Я жалею, что не была с тобой там.
— Ни в чем не повинные люди: молодежь, дети, женщины — хотели всего лишь развлечься, посидеть пару часов в кино. И чья-то преступная рука подложила в кинозал бомбу. Для чего? С какой целью? Какая польза от этого?
Она помолчала, а потом сказала с упреком:
— А ведь ты сам ходишь на собрания фанатиков-террористов.
Он посмотрел на нее удивленно, рассмеялся.
— Откуда ты знаешь?
— Я видела, как ты входил в их штаб-квартиру.
— Когда это?
— Недели две назад. Я возвращалась от подруги и видела, как ты входил туда.
— Да, верно. Я побывал на некоторых их собраниях. Они даже пытались склонить меня на свою сторону, но я отказался.
— Но зачем было ходить к ним?
— Хотел понять, чем они заняты. А вдруг кое-какие их дела заслуживают внимания.
— Ну и что же оказалось на самом деле?
— Много болтовни об исламе, а вот дела у них очень часто противоречат словам.
— Например?
— Я имею в виду их сговор с Сидки-пашой в создании так называемого Комитета патриотов.
— Мне лично они все не нравятся. Меня тоже несколько раз уговаривали, но я категорически отказалась примкнуть к ним. У нас на факультете они пользуются влиянием, но их отношение к женщине ужасно. Для них женщина не человек. Они хотят запереть всех женщин на замок.
После некоторой паузы она спросила:
— Так, значит, это тебя и терзает? Помедлив мгновение, он ответил:
— Иногда мне кажется, что совершенно другие вещи не дают мне покоя, а эти я придумываю, чтобы уйти от вопросов.
— О чем же ты думаешь?
— Об Али. Она не поняла.
— Это один из моих пациентов. Он поставил меня перед проблемой, которую я не смог разрешить.
— Что за проблема?
— Польза от науки и знаний.
— Ты говоришь загадками.
— Это не загадки. Можешь ли ты ответить на такой вопрос: какая польза от медицины, если она не способна избавить людей от болезней?
— Медицина часто бывает бессильна.
— Согласен. Действительно, уровень наших знаний иногда оставляет желать лучшего. Это само по себе печально, но неизбежно. Однако я имею в виду другое.
Он достал из шкатулки еще одну сигарету, закурил.
— Почему люди вообще болеют?
Она пожала плечами, не догадываясь, к чему он клонит.
— Из-за инфекций, я так полагаю. Из-за какого-то микроба, возможно?
— Так. Но это — чисто медицинская причина. А я имею в виду другие факторы.
— Какие, например?
— Бедность, эти берлоги, которые мы называем жилищами, голод, работа по щиколотку в грязи и масса тому подобных вещей.
— Ну и что?
— А кроме того, они лишены полноценного медицинского обслуживания. Не успевают поправиться, как возвращаются снова в те же кошмарные условия и вновь заболевают. Очень часто они вообще никогда не излечиваются из-за того, что у них нет денег на нормальное питание и на лекарства...
— Что ж, все это правда. Но не ты ведь в этом виноват.
— Не я, согласен. Но какой же толк в моих медицинских познаниях, если я не имею возможности применить их для лечения людей?
— Но ты же лечишь некоторых из них. Хоть кого-то — и то неплохо.
— Я лечу таких, у кого есть средства. То есть богатых людей. Некоторое время она обдумывала его слова, потом посмотрела ему прямо в глаза и тихо спросила:
— И ты это понимал с самого начала?
— Нет, не с самого начала. Это пришло потом. А сейчас эта проблема мучит меня постоянно.
— Что же делать?
— Прежде всего надо покончить с нищетой.
— Ради этого ты и занимаешься политикой?
— Да. Но сейчас передо мной стоит вопрос: что важнее — моя медицинская карьера или политика.
— Трудный вопрос.
— Не такой уж и трудный. Хотя, конечно, решение потребует мужества.
— Почему?
— А потому что от ответа на этот вопрос будет многое зависеть в будущем.
— Ну и что же ты собираешься делать, Азиз? — спросила Надия с чуть заметным раздражением.
— В том-то и проблема, Надия, что ни к чему определенному я еще не пришел.
После этого они долго молчали. Она глянула на часы.
— Мне пора домой. Счастливый ты — у тебя все экзамены позади, а мне еще один сдавать.
Он поднялся.
— Я провожу тебя до дома. Ты не прочь пройтись пешком?
— Хотелось бы, но мы незаметно заговорились и потеряли уйму времени.
— Я тебя не так уж часто вижу последнее время, Надия.
— Да? А по-моему, ты выглядишь очень уж занятым.
— И все же хотелось бы видеть тебя почаще.
— Почему?
— Потому что с тобой я чувствую себя счастливым.
Она слегка покраснела, ничего не ответила. Они спустились по лестнице и вышли из дома прямо на солнцепек. Он держал ее за руку, пока они шли рядом. Раздумывал — сказать ей или нет то, что скрывал. Решился.
— Надия. -Что?
— Я вступил в партию.
— Я знаю.
— Откуда ты знаешь?
— Эмад сказал.
— Ты знакома с Эмадом? -Да.
— С каких это пор?
— Да уж больше года.
— Друг семьи? — Азиз не мог скрыть недоумения.
— Нет. Мы — члены одной и той же партии.
Он остановился и долгим взглядом посмотрел ей в глаза. Новость поразила его. Ударив себя по лбу, он стал смеяться. Оба весело хохотали, и голоса их звенели в воздухе, как два ручья. Он обнял ее за плечи, и они вместе пошли дальше.
Он пошевелился во сне, приоткрыл и снова закрыл глаза. Сон был прекрасен, и не хотелось просыпаться. В ушах еще слышался ее звонкий смех. Она протянула ему желтую кожаную сумку, набитую туго — вот-вот лопнет. Он даже удивился тому, как эта худенькая девушка сумела дотащить такую тяжесть.
— Когда ты вернешься из Махалли аль-Кубры? — спросила она.
— На той неделе.
— Азиз... - Глаза ее смотрели на него с нежностью. - Я буду скучать по тебе.
— Я еще больше буду скучать без тебя.
Ее лицо озарила радостная улыбка, и он с трудом подавил желание обнять ее. Наклонился завязать шнурок на ботинке, потом выпрямился и сказал:
— Мне пора идти.
На ее лицо набежала тень. Она протянула ему руку:
— До встречи.
Он на мгновение задержал ее руку в своей ладони, потом повернулся и быстро пошел прочь. На повороте дороги оглянулся, помахал ей рукой и скрылся за высокой стеной.
Три месяца минуло с тех пор, как он покинул Каир и обосновался в Танте, в комнате, окна которой выходили на зеленые поля. Вспоминая события нескольких месяцев, он сознавал, что все происшедшее было естественным, почти неизбежным. События развивались в определенном направлении, как глубокая мощная река, несущая воды к своему устью, — никаких преград на ее пути. Внутренняя борьба достигла в нем кульминации, точки, откуда возврата уже не было. Впереди были только четкие, твердые решения.
Заполненные больными палаты, длинные коридоры с нескончаемым потоком пациентов, очереди, часами ждущие приема, — все это говорило о вопиющей нищете и отчаянии, все это ставило под сомнение целесообразность его пребывания здесь, полезность его деятельности. Когда он шел между двумя рядами коек, его провожали взгляды, в которых ему мерещился укор. Шло время, и в нем усиливалось ощущение беспомощности, он чувствовал себя карликом, пытающимся своротить горы.
Ночами, закончив работу, он ездил с одной окраины города на другую с черновиком новой листовки или отчетом об очередной волне забастовок, охватившей индустриальные районы. Или вез сумку, набитую журналами, которые надо было оставить в чьем-то доме для дальнейшего распространения.
Выполняя тайные поручения, он стал все чаще бывать там, где жила беднота, где люди ютились в хижинах, похожих на пещеры, где смрад гнилой сырости не выветривался и люди дышали им всю жизнь, где дети спали в ряд на земляном полу и где керосинки дочерна закоптили стены.
Там он садился на соломенную подстилку на земле или на деревянную лавку с рваными подушками, пил горячий чай при неверном свете керосиновой лампы и слушал. Люди делились своими мыслями, говоря на ином языке — не на том, к которому он привык. На их языке вещи назывались своими именами, а речь шла об ином мире, нежели тот, в котором он жил. Здесь значения слов были просты и недвусмысленны, грубы, как сама жизнь, которую они вели, порой даже жестоки. Этот язык был пропитан горечью, но неизменно нес в себе и частицу тепла. В одну из тех жарких августовских ночей, когда дыхание города словно нависает тяжелым влажным облаком над его кварталами, ноги привели его к маленькому дому, сложенному из саманного кирпича, в конце узкого переулочка в районе Шубра аль-Хайма. Он постучал костяшками пальцев в некрашеную дощатую дверь и прислонился к косяку, переводя дыхание. Дверь резко распахнулась, и он чуть не упал внутрь, наткнувшись на невысокого коренастого мужчину, который подхватил его руками. Голос хозяина был басовитым, в нем послышалась тревога:
— Кто вы такой?
— Азиз.
— О! Милости прошу. Я ждал вас. Заходите.
Азиз вошел в комнату, сел на софу, прислонившись спиной к стене. Комната была почти пустая, на стенах никаких украшений, кроме фотографии феллаха: суровый взгляд, длинные руки, шапочка-такия на голове и галабея, распахнутая на груди. На полу — соломенная циновка, растрепавшаяся по краям. Перед софой — маленький столик, накрытый красной салфеткой.
Мужчина сел рядом с ним.
— Добро пожаловать, товарищ Азиз. Очень рад вас видеть, вы осветили мой дом своим присутствием.
— Пусть аллах всегда освещает ваше жилище.
— Устали, я вижу. Чаю?
— Да, не откажусь.
— Бутерброд с брынзой?
— Любимая еда. Прямо мои мысли читаете.
Хозяин засмеялся, довольный, и вышел ненадолго. Вернулся, неся в руках поднос с угощением.
Азиз внимательно посмотрел на него. Высокий смуглый лоб, пухлые щеки, широкий рот с крепкими белыми зубами, длинные черные усы. Лицо показалось ему знакомым.
— Мы раньше с вами не встречались?
— Не припомню.
— А я вас припоминаю. Где-то мы уже встречались.
— Не исключено. Может, на улице? — осторожно предположил хозяин.
— Да нет.
Хозяин пригласил его к столу, словно желая замять эти вопросы.
— Скорее всего вы меня с кем-то путаете, — сказал он. — Все мы, знаете ли, на одно лицо.
— Как это на одно лицо?
— А так. Работяги все на одно лицо. Азиз улыбнулся.
— Ну как же так?
— Очень просто. Как винтики в машине.
— Ну уж нет. Все люди разные.
— Винтики не бывают разными, доктор Азиз. Они просто винтики.
— Впервые слышу, чтобы рабочий так рассуждал. — В сумраке Азиз увидел, как обнажились в улыбке белые зубы хозяина.
— Я принадлежу к другому миру.
Азиз испытал легкое раздражение. Почему этот человек так с ним разговаривает?
— Но я, извините, появился в этом вашем мире. Пришел к вам в дом.
Мужчина повернулся к нему. В глазах — легкая ирония.
— Да, верно. Вы вошли в мой дом, но не в мой мир. Вы пока что стоите на его пороге.
— Зачем ставить такие барьеры между нами?
— Я их не ставлю, они существуют сами по себе.
Азиз замолчал, уставившись на красную салфетку, словно загипнотизированный ее цветом.
— Доктор Азиз, вы не сердитесь. Вы мой товарищ, вы разыскали меня, пришли в гости. Но у станка-то вы не стояли никогда, так?
— Станок — это машина... А что делает машина?
— Разрушает человеческую душу.
— Не может она разрушать душу. Ведь человек управляет машиной, а не наоборот.
— Как раз наоборот. Машина владеет мной, а не я ею. Она контролирует мои движения, пожирает мои силы.
— Когда-нибудь вы будете владеть машинами.
— Когда?
— Не знаю. Это вы сами решите — когда.
— Я этого не могу решить.
— Почему?
— Потому что вы держите при себе ваши знания.
— Я лично ничего не держу. Вот... пришел к вам.
— И все же вы скрываете от меня то, что я хочу знать.
— Да пожалуйста, спросите — я поделюсь.
— Не сможете поделиться.
— Почему это?
— Потому что голова у вас занята другими вещами. Например, всякими там пейзажами — луна, река, новыми костюмами, хорошей обстановкой для вашей квартиры.
— А что тут плохого?
— Ничего. Просто следует сделать выбор.
— Выбор?
— Да, выбор. Между тем, что вы имеете, и тем, что, на ваш взгляд, должно быть и у других.
— А почему именно я?
— А потому, что вы пришли сюда искать смысл жизни.
— Хм... возможно...
Они оба замолчали. Азиз смотрел на него, словно ожидая чего-то. После некоторого колебания хозяин сказал:
— Семя, которое падает в тени дерева, не прорастает.
— Так... Переходим к растениеводству?
Мужчина посмотрел на него, воздержавшись от комментария, и продолжил, словно не слышал его замечания:
— Те, кто живут только для себя, погибают.
— Но для человека нет ничего более ценного, чем он сам. В этом его сущность.
— Вы, однако, не центр вселенной.
— Вы — тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52