— Или скажем иначе: вы — центр, и я тоже — центр. В этом мы равны.
— Да. Но каждый тянет в свою сторону.
— А почему бы не двинуться в одном направлении?
— А как насчет тех, кто движется быстрее и видит дальше других?
— Такие должны протянуть руку остальным.
— Думаете, такое возможно?
— А вы сами как полагаете, доктор Азиз? Азиз потер лоб кончиком пальца.
— Попробовать стоит.
Мужчина встал и вышел. Он вскоре вернулся с двумя чашками чая на подносе.
— Что-то вы ничего не ели, товарищ. Не нравится еда?
— Сейчас поем, товарищ Хильми.
— Откуда вы знаете мое имя?
— Я вас видел раньше. -Где?
— В Национальном комитете. Верно?
Хозяин весело рассмеялся. Азиз надломил лепешку, начал есть.
Та жаркая августовская ночь. Была ли она началом пути? Он не был в этом уверен. Любой момент мог быть началом или преддверием следующего шага на долгом пути, который привел его сюда, в эту темную камеру, где он лежал на спине, размышляя. Перебирая в памяти знаменательные вехи на этом пути, Азиз отчетливо припомнил лицо человека, с которым встретился в ту ночь. Высокий лоб, широкий рот, крепкие белые зубы, коренастая широкоплечая фигура. Взгляд — проникающий, живой, то зажигавшийся гневом, то вдруг светившийся необыкновенной добротой.
Вновь замелькали в памяти картины прошлого, ожили забытые ощущения. Тряска грузовика. Машина мчится по асфальту, сворачивает на проселочную дорогу, едет по аллее, обсаженной по обеим сторонам высокими деревьями. Солнечные блики мелькают на лице водителя: он из последних сил борется с дремотой. Иногда прикрывает веки, но тут же вздрагивает, устремляет взгляд на дорогу. Сказываются бессонные ночи.
Рядом с Азизом на сиденье — туго набитая сумка. Время от времени он проводит по ней ладонью, словно желая удостовериться, что она не исчезла. Смотрит на проплывающие мимо рисовые поля. Северный ветер волнами пробегает по зеленым посадкам, сквозь эти волны медленно движутся люди. Темные лица опущены к воде, белые галабеи задраны и завязаны узлом на пояснице, ноги — словно обгорелые жерди. Женщины в цветастых платьях и соломенных шляпах. Загорелые руки копошатся в грязи, фигуры изгибаются, поворачиваются, выпрямляются во весь рост — неожиданно обнаруживается их поистине королевская осанка. Красота и убожество сосуществуют в этом зеленом мире, простирающемся во все стороны, насколько видит глаз. Этот мир стал родным и близким ему за последние три месяца. Здесь он свободно перебирался с места на место по асфальтовому шоссе, шагал пешком по пыльным проселкам, по извилистым тропкам от одной двери к другой.
Азиз смотрит на часы. Еще пятнадцать минут, и они доберутся до Махалли. Там он останется до конца дня. А обратно будет ехать в кузове, стиснутый со всех сторон телами, пропахшими потом и землей. Кроны деревьев помчатся над головой, словно призраки в лунном свете, блеснет серебристая лента реки, зажатой между темными берегами. Наполняясь ощущением счастья, Азиз поднимет руки навстречу потоку свежего воздуха, который взбодрит его после долгого знойного дня. Вместе с остальными он станет прятаться, пригибаясь в кузове грузовика, каждый раз, когда машина будет притормаживать возле деревянной будки полицейского. Шофер сунет монетку в руку полицейского, тот поднимет шлагбаум.
В Танту он вернется примерно в полночь и до рассвета будет печатать на портативной машинке, которую привез с собой из Каира. На следующий день — поездка на поезде в Шибшир, где его будет ждать брат Хильми. Эта деревушка находится всего в пяти километрах от Танты. Как-то Хильми рассказал ему, что феллахи деревни первыми организовали кооператив, в котором все было общим, хотя каждый из них сохранял право на свою собственность... Впрочем, сейчас не время думать об этом. Другие воспоминания роятся в памяти, другие мысли: он предвкушает предстоящую встречу. Соскочив с подножки вагона, он увидит спешащую к нему маленькую фигурку в белой галабее, выстиранной с синькой, которую деревенские добавляют к мыльной пене. Темное с желтизной лицо, зеленоватые улыбчивые глаза, маленький любопытный нос и рот, вопреки здравому смыслу смеющийся над всеми превратностями жизни. Мальчик по-взрослому пожмет ему руку и спросит:
— Листовки привез?
Азиз передаст ему пакет, завернутый в старые газеты, проводит взглядом убегающую фигурку. Проворно, как заяц, мальчуган пробежит через мостик, помчится по узкой тропе, ведущей к деревне. Вскоре возвратится запыхавшийся и с гордостью отчитается:
— Я все спрятал.
Они медленно шли среди грядок салата-латука и редиски. Бурая вода текла по узкому оросительному каналу, в ней отражалось заходящее солнце. Перекликались в небе птицы — их диалог никогда не менялся. Азиз каждый раз находил в нем что-то новое, будто слышал впервые.
— Как жизнь, Мустафа?
— Слава аллаху.
— Братец твой дома?
— В поле еще.
— А ты почему не с ним?
— Тебя вот встречаю.
— Я так рад, когда ты меня встречаешь, Мустафа. Маленькое лицо Мустафы озаряется улыбкой.
— Брат мне сказал: иди и подожди доктора. Ну, я и побежал прямо с поля.
— И в школу не пошел? -Нет.
— Почему?
Ответил не без гордости:
— Потому что я должен работать, чтобы помочь матери и сестрам.
— Ты же мне говорил, что хочешь выучиться читать.
— А меня брат учит, когда приходит с поля.
— И что же ты читаешь, Мустафа?
— Коран читаю.
— Почитаешь мне сегодня вечером.
— Ага! После ужина.
— А еще что-нибудь читаешь?
— Иногда -г- газеты. И еще листовки читаю, которые ты привозишь.
— Вот как? Ну и что же ты о них думаешь?
— Я-то сам не очень их понимаю, но мне брат все объясняет.
— И как, нравится?
— Ну да... когда брат объяснит.
— А что именно тебе там нравится?
Мальчик помолчал некоторое время, сосредоточенно нахмурил брови.
— Они про нашу жизнь рассказывают.
— Про твою тоже?
— Да. Про таких, как мой брат и наши феллахи.
— А ты уже знаешь о таких вещах?
— Я же работаю с ними. — В голосе легкая обида.
Азиз замолчал. Его сердце вдруг сжалось от грусти. На лице мальчика он заметил характерную желтизну, которую часто видел у пациентов из провинции.
— Там говорится про помещиков, которые забирают нашу землю и оставляют нас голодными. — Мальчик махнул рукой в сторону большого дома из красного кирпича. Вокруг него — высокая стена, из-за которой видны верхушки деревьев.
— Но там, Мустафа, говорится о том, что ты и сам знаешь.
— Вообще-то да. Но я все-таки начинаю глубже задумываться об этих вещах.
Азиз ничего не ответил.
— А братан говорит: кто не думает, тот вроде коровы, — продолжал Мустафа. — Ее доят каждый день и гоняют вокруг водяного колеса с закрытыми глазами, чтоб она не видела ничего.
— Ну ты-то, Мустафа, не такой?
Грудь мальчонки выпятилась. В голосе снова нотки гордости:
— Я не такой. Мы начинаем понимать.
— А что понимать, Мустафа?
— Что я понимаю? Мы должны кооперироваться.
— С кем же кооперироваться?
— Вот я больше, например, не ссорюсь с сестрами и с соседскими мальчишками.
— А еще что?
— Еще я понял, что земля должна быть у тех, кто на ней работает.
Оба замолчали. Шли по северной окраине деревни. Слева теснились глинобитные хижины. Стаи собак бегали кругами, добродушно потявкивая. Справа простирались зеленые рисовые поля, по которым вольно гулял вечерний низовик.
— Скажи мне, Мустафа... -Да?
— А ты не хочешь переехать в город?
— С кем?
— Со мной.
От неожиданности мальчик остановился.
— Я бы хотел, но...
— Но что?
— Не могу их сейчас оставить.
— Ты мог бы приезжать к ним, когда захочешь.
Лицо Мустафы сделалось серьезным, в голосе послышалась грусть: совсем один.
— Я тебя стану все время навещать.
— Нет, лучше ты меня здесь лечи.
— У тебя до сих пор кровь в моче?
— Кровь?
— Ну, моча у тебя все еще красная?
— Она всегда красная, что тут такого? У всех мальчишек она красная.
-У всех?!
— У всех в нашей деревне. Я сам вижу.
— Но это значит, что они все больные.
— Больные? А мама говорит, это признак хорошего здоровья. А если желтая моча — значит, мальчишка слабый.
Азиз почувствовал, как у него сжалось сердце от горечи и гнева. Самое скверное, что среди этих людей царит полнейшее невежество. Напрасный труд стараться что-либо изменить здесь. На кой черт было покидать город? Глупость и наивные иллюзии. Никакой пользы от всех его стараний. Сколько же воды утечет, прежде чем изменится образ их мышления?
Звонкий мальчишеский голос прервал его мрачные раздумья:
— Почитаешь мне сегодня вечером листовки?
— Да, Мустафа. Почитаю тебе, почитаю.
— А осмотришь меня?
— Конечно.
— Мама тебе приготовила сладостей и брынзу. Она говорит, что тебе понравится.
— Это верно. Больше всего люблю сладости и брынзу.
— А я принес с поля свежую редиску и салат.
Они подошли к маленькой глинобитной хижине. У входа сидела старая женщина. Она поздоровалась с Азизом, проводила его в тесную комнатушку, вся обстановка которой состояла из деревянного сундука, матраса на полу и керосиновой лампы. Он разулся и сел на матрас, облокотившись на подушку.
Его ненадолго оставили одного, потом мальчик принес поднос с синим эмалированным чайником и двумя стаканчиками. Он же и налил чай — сначала плеснул немного в один стакан, попробовал на язык, а затем наполнил оба до краев.
— Ложись-ка, Мустафа, на матрас, — сказал Азиз. — Я хочу осмотреть тебя, пока мы не занялись другими делами.
Мальчик лег на спину и задрал галабею. Его живот был вздут, ребра выпирали наружу. Азиз чувствовал, как под нажимом его руки перемещается скопившаяся жидкость. Пальцы Азиза прошлись по печени, селезенке; простукивание огорчило его — ни малейшего резонанса, плотный слабый звук. Значит, жидкость заполнила все под мускульной перегородкой. Азиз тяжело вздохнул: теперь-то уже все равно. Слишком поздно. Проклятые черви сделали свое дело: печень превратилась в рыхлую массу.
Азиз присел на корточки. Мальчик с усилием приподнялся и уселся рядом с ним. Зеленоватые глаза молча и пытливо смотрели на него. Боже, почему он так смотрит? Словно все уже знает! Теперь нужно было произнести обычные слова.
— Ну что ж, у тебя дела обстоят значительно лучше. Лекарства принимаешь?
-Да.
— Хорошо. Если аллаху будет угодно, ты скоро будешь здоров. А где твой Коран?
— Принести?
— Да. Хочу послушать, как ты научился читать...
Ночью они лягут спать вместе на циновке из маисовых стеблей на крыше хижины.
Он чувствовал рядом тело ребенка. Сон никак не приходит. Тучи комаров вьются над головой, пронзительно жалят, и на коже появляются красные пятна. Все равно поспать не удастся. Луна едва заметно движется по ночному небосводу. Он вспоминает Надию. Что она сейчас делает? Он представляет ее себе так отчетливо, что почти чувствует тепло ее тела.
Эта теплота наполняет его с головы до ног, обволакивает незримыми волнами, унося в забытье — туда, где его больше не существует, а есть лишь слияние с ней.
Процессия клопов медленно двигалась по нему, заползая под одежду, погружая острые жала в тело, оставляя жгучие пятна. Он открыл глаза в темноте, чувствуя приятную расслабленность, — вчерашние страхи исчезли без остатка во время глубокого сна, от которого он сейчас внезапно пробудился. Пришло удивительное спокойствие, словно у него больше не было никаких проблем. Он лежал с открытыми глазами, ожидая, когда первые рассветные лучи просочатся через узкое оконце.
Да, в те годы он ни минуты не сидел на месте. Все время в пути, в поездках. Больше нескольких дней не задерживался ни в одном жилище, проводил месяц, максимум два в одном городе. И всякий раз успевал исчезнуть в самый последний момент, перед тем как захлопывалась западня.
Ему вдруг вспомнилась та дождливая ночь. Он сидел в автобусе возле окна и сквозь струйки воды на стекле смотрел на уличные огни, отражавшиеся на мокром асфальте. Перед кинотеатром "Риволи" автобус застрял в уличной пробке. Цепочка рекламных огней осветила афишу нового фильма "Огни рампы"— в главной роли Чарли Чаплин, сценарий и музыка Чарли Чаплина, режиссер Чарли Чаплин.
Мелькнула шальная мысль: а почему бы не пойти в кино? Хотя бы на пару часов перенестись в иной мир, забыть эти мрачные трущобы, полуразвалившиеся хижины, убогие комнатушки, курятники на крышах, груды .мусора, белье, развешанное на веревках. Избавиться хотя бы ненадолго от страха, что тебя выследят, настигнут, схватят. Захотелось выбросить из головы все эти бесконечные заседания в переполненных комнатах, где спертый воздух перенасыщен табачным дымом, запахом пота. Забыть долгие дискуссии, отчеты, черновики листовок, обсуждение и редактирование памфлетов, худые утомленные лица и многочисленные задания, которые гнали его от одного места к другому. Политика полностью опустошила его, он пресытился ею, и ему казалось, что каждая пора его тела источает слова, которые он слышит и повторяет двадцать четыре часа в сутки. Как хорошо было бы сейчас послушать музыку, увидеть красивый танец, с головой погрузиться в разворачивающуюся на экране мелодраму.
Он резко поднялся, пробежал по проходу, спрыгнул с набиравшего скорость автобуса, оттолкнувшись ногами от подножки, и пробежал по инерции несколько метров. Он наловчился это делать, спасаясь от слежки шпиков. Сразу же мелькнула мысль: почему бы не взять с собой Надию? Какое это было бы счастье — увидеться с ней, утонуть в глубине ее черных глаз, ощутить прикосновение ее нервных тонких пальцев, услышать ее голос...
Он прошел вдоль ряда небольших магазинов, ища телефон. Дрожащей рукой набрал номер. На месте ли она? Да! На том конце провода подняли трубку.
— Алло?
Сердце готово было выскочить из груди.
— Это я, Азиз.
После секундного замешательства она воскликнула:
— Азиз, дорогой мой!.. Где ты?
— Здесь, в Каире.
— Не может быть. Здесь? В Каире? Я хочу тебя видеть, прямо сейчас. Где ты? Как нам встретиться? Азиз, мне хочется встретиться с тобой. Почему ты так долго молчал, не давал о себе знать? Почему? Ты что, не понимаешь? Ты не понимаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52