И все.
Из дальнего конца комнаты потянулась вверх рука. Все повернулись к монолитному лицу, обрамленному угольно-черной бородой. Густой голос низко зазвучал в тишине, отчетливо выговаривая каждое слово. Речь плавно лилась, но в ней слышалась скрытая угроза.
— Именем аллаха милостивого, милосердного... Мы не должны идти на поводу у группы демагогов, ослепленных жаждой разрушения и бунтарства, против древних традиций наших праотцев, которые мы передавали из поколенья в поколенье. Я призьюаю всех проявить благоразумие и дальновидность. Вы должны дать возможность тем, кто печется о наших делах, подготовиться и провести переговоры с английскими властями о путях восстановления наших прав.
Послышались одобрительные возгласы со стороны небольшой группы студентов, стоявших возле двери:
— Нет бога, кроме аллаха... Аллах велик... — Бормотанье перешло во всеобщий гвалт, от которого заболели уши. Даже тонкие стены дрожали, словно громадный зверь пытался вырваться наружу. Хусейн вскочил с места, приподнялся на цыпочках, чтобы его коренастая фигура выглядела выше, и замахал руками.
— Товарищи! Товарищи, успокойтесь! Успокойтесь! Нам нужно соблюдать спокойствие, чтобы хладнокровно обсудить ситуацию. — Опять вереница слов и фраз. Произносил он их слегка в нос и на высоких, пронзительных тонах. Снова набившие оскомину фразы донеслись до Азиза как будто издалека:
— Долой переговоры... Мы кровью заплатим за вывод английских войск...
Многие вокруг него заразились энтузиазмом оратора, а он по-прежнему оставался равнодушным. Теперь студенты слушали молча, с застывшими лицами, завороженные потоком слов. В какой-то момент вся масса разразилась криками и вновь быстро затихла и замерла, как единое тело, контролируемое единой волей. Хусейн стоял прямо, слегка напрягшись. Лицо пылало от волнения. Он обращался ко всем одновременно и к каждому в отдельности. Он апеллировал к их сердцу, будил в нем прекрасную мечту, которая взмьюала высоко на крыльях воображения, поднимаясь над повседневными мелочами. Мечта была туманной и неопределенной, а путь к ее осуществлению чреват опасностями. Но людям, слушавшим его, она казалась простой, ясной и легко достижимой.
Да, вся эта масса людей дерзнула совершить полет на крыльях надежды. Глаза сияли, дыхание учащалось, быстрее пульсировала кровь, сгоняя бледность с их лиц. Дрожь почти религиозного экстаза пробегала по толпе, а может быть, дрожь предвкушения грядущих событий, осуществления этой смелой мечты. Внезапно речь закончилась, и наступила тишина. Все сидели или стояли не шелохнувшись, размышляя об услышанном. Кровь сбежала с лиц, и они казались еще более бледными, чем прежде.
Наконец из хранившей молчание толпы поднялся юноша ничем не примечательной внешностью: та же бледность, то же напряженное ожидание в глазах. Но было в нем и что-то свое, характерное. Это было лицо человека, с детства познавшего тяготы жизни и оттого раньше времени возмужавшего. Спокойным голосом он начал читать отрывок из известного стихотворения тунисского поэта Абуль Касема Шаби:
Если однажды народ отринет страх, То судьба непременно ответит ему. И тогда гнету придет конец И оковы цепей рассыплются в прах...
Неожиданно для себя Азиз почувствовал, как сердце его откликается на эти простые слова, в которых не было ни громкой риторики, ни барабанного боя, ни искусственного энтузиазма. Слова были словно потоком наэлектризованных частиц, которые взбудоражили гладь его внешнего спокойствия, вызвали множество смутных вопросов.
— Мир поделен на два блока. Империалистический блок, возглавляемый Америкой, — наш самый сильный и жестокий враг. А вот Советский Союз поддерживает борьбу всех народов за национальное освобождение, социализм и мир. Теперь наш долг во всем разобраться и решить, кто наши друзья и кто наши враги. Наши враги — англичане и их союзники в самом Египте — феодальные землевладельцы и крупные капиталисты. Английские войска не покинут нашу землю добровольно. Кровопролитие неизбежно, и мы должны подготовиться к вооруженной борьбе. Мы хотим положить конец их присутствию, как военному, так экономическому и политическому. Наш народ должен выступить единым фронтом союза рабочих, крестьян, интеллигенции и национальной буржуазии. Судан — наш соратник в борьбе против колониализма, и он должен получить право на самоопределение.
Азиз видел, с каким напряженным вниманием все слушали. Глаза следили за губами, произносившими слова, которых до этого, кажется, никто не слышал. Слова простые и понятные. Люди жадно тянулись к ним, боясь упустить что-то важное.
— Мысль и дело должны быть нераздельны. Лозунги и идеи не могут обрести силу без организации — организации масс. Нам следует создать подготовительный комитет из представителей всех факультетов университета. Затем нужно провести общее собрание на медицинском факультете, где зародилось наше движение. Каждый представитель должен организовать выборы в исполнительный комитет своего факультета.
...Длинное узкое помещение постепенно освобождалось от плотной толпы. Студенты вереницей выходили через боковую дверь, щурились от солнца, которое висело уже низко над горизонтом. Они напоминали обитателей глубоких пещер или шахтеров, которые, закончив трудовой день, поднялись из недр земли к дневному свету. Вереница распадалась на небольшие группы. Шли торопливо, молча и сосредоточенно пересекая зеленую лужайку, будто всех ждали какие-то срочные дела. Через несколько минут дом опустел. В спертом воздухе помещения пахло потом и табачным дымом, который неподвижно висел под потолком. На грязном полу валялись спортивные тапочки. Безмолвно и торжественно стояли высокие шкафы. Через три оконца медленно вползали сумерки угасающего дня.
Азиз шел в одиночестве в сумерках. На душе у него было легко, и он чувствовал прилив новой энергии.
Часы на университетской башне пробили пять раз. Их звон разнесся музыкой над Нилом, который величественно и торжественно катил свои воды мимо берегов, — гигант, о котором слагались мифы, свидетель многовековой истории, исполненный глубокой мудрости, силы и спокойствия. Звон курантов полетел к другому берегу и затерялся среди белых построек и садов острова Роды.
Он не спеша шел к университету. Хотелось растянуть эту прогулку, полюбоваться красотой уходящего дня. Вдали виднелась в розоватой пыльной дымке гора Мукаттам. В небе уже мерцала первая звездочка — крохотная жемчужинка, бегущая в страхе от надвигающегося мрака ночи. Небо было как прозрачное синее море, по которому темные облака плыли словно корабли, направляющиеся в неведомые края.
Купол университета возвышался прямо перед ним безмолвной массой. За ним полыхал шар расплавленного золота, рассылая веером длинные лучи — волшебные палочки: там тронут кромку облаков, тут — вершины деревьев и стены зданий, обволакивая все в цвета и тени, постепенно меняющие свои оттенки.
Он пересек просторный двор и вошел в маленькую дверь. Толстый слой пыли приглушал звук шагов. Он слышал стук собственного сердца в едином ритме с курантами, движениями своего тела, пульсом природы вокруг него. Его охватило чувство новизны, обостренного восприятия жизни и собственного "я".
Он вышел на пустырь, осторожно ступая между разбросанных повсюду острых камней. Иногда толстые подошвы его английских туфель попадали на обломок камня, и он едва не падал, потеряв равновесие. Сумерки сгущались, и он пошел быстрее, слегка наклонив голову и глядя внимательно под ноги. Вскоре он очутился среди хижин, поставленных вплотную друг к другу.
В окнах горели желтые электрические лампочки. Поперек улицы перед ним пробежала врассыпную ватага ребятишек. И тут же они вновь сбежались с тонкими, пронзительными криками. Некоторые играли в шарики на неровной земле, другие прыгали через веревку, а кто-то скакал в классики, подталкивая босой ногой плоский камешек. Маленькая девочка прошла мимо него, неся на голове горку хлебных лепешек, уложенных на деревянные решетки из пекарни. Тонкие босые ножки, выглядывавшие из-под платьица, бесстрашно вышагивали среди острых камней. На углу улицы мужчина могучего телосложения водил по спирали дуршлагом с жидким тестом над черным круглым подносом. Струйки лились на раскаленный железный лист, быстро засыхая. Из ближайшей чайханы доносились песни Умм Кульсум сквозь громкие потрескивания электрических разрядов. Казалось, приемник вот-вот взорвется и покалечит посетителей, неподвижно сидящих вокруг столов или увлеченных игрой в триктрак. Медные подносы со стаканами темного чая мелькали среди маленьких столиков на высоких ножках. Худые темные лица, ветхие галабеи... Где-то в глубине чайханы мелькнули чалма шейха мечети и красная феска какого-то чиновника. Рядом с кофейней — небольшая овощная лавка, заставленная корзинами с кроваво-красными помидорами, зеленым салатом, фиолетовыми и белыми баклажанами, желтыми лимонами. Вокруг корзин собрались женщины, все как одна в черных одеяниях до пят. Они, как вороны, кричали на бедняка лавочника, торгуясь с ним, но при этом нет-нет да и бросали взгляды на мужчин, сидящих в чайхане.
Азиз быстро прошел сквозь людскую толчею и свернул направо в длинный узкий переулок, переступая осторожно через груды отбросов и лужи, окруженные липкой грязью. Еще раз свернул, теперь налево, и оказался в еще узком и темном переулке. Он знал дорогу и шел уверенно. Отсчитал пять домов и остановился перед шестым. Бросил быстрый взгляд назад через плечо и шагнул внутрь, безошибочно, как кошка, ориентируясь в темноте. Поднимаясь по ветхой лестнице, он уловил влажный запах гниения. На площадке четвертого этажа остановился перед деревянной дверью. Стукнул пару раз костяшками пальцев и услышал низкий женский голос:
— Кто там?
— Это я, Азиз, тетушка.
— Сейчас, сейчас открою, сынок.
Лязгнул металлический засов, и со скрипом отворилась дверь. В маленькой прихожей перед ним стояла худенькая старушка в традиционном черном одеянии. Он слегка зажмурился от света яркой электрической лампочки и протянул старушке руку.
— Добрый вечер, тетушка.
— Добрый вечер, сынок, добрый вечер. Ну как ты поживаешь?
— Слава богу, неплохо. А как у вас дела?
— Тоже, слава богу, помаленьку. Покуда у тебя все в порядке, у меня тоже все хорошо. Ты наша единственная радость, сынок.
— Нет, тетушка, это вы наша радость. Как ваше драгоценное здоровье? Не полегчало после лекарств?
— Аллах милостив, сынок. Голова больше не болит. Вот только головокружения еще бывают.
Он смотрел на ее морщинистое лицо, на котором время и невзгоды оставили свой отпечаток.
— Будем надеяться, что и головокружение тоже пройдет. Лекарства регулярно принимаете?
— Когда есть возможность его купить.
— Э, нет. Так нельзя. Почему вы мне не сообщаете, когда оно у вас кончается?
— Спасибо тебе, дорогой. Мы уж и так тебе много хлопот доставили.
— Какие там хлопоты? Для меня ведь не составляет ни малейшего труда доставать лекарства. Ладно, я принесу запас сразу месяца на два-три.
— Благослови тебя аллах, сынок. Да проходи, проходи... Там тебя Эмад ждет.
Она повернула ручку высокой белой двери в прихожей справа. За дверью была комната с широкой деревянной тахтой, накрытой голубым покрывалом. Между постелью и стеной были втиснуты маленький столик и деревянный комод с высоким зеркалом, обезображенным зигзагообразной трещиной. На столике — настольная лампа с абажуром. Свет ее падал на раскрытую книгу. Эмад сидел, положив локти на столик, и читал.
Когда они вошли, он оторвал взгляд от книги и расплылся в улыбке:
— Азиз! Привет, дорогой. Ты давно пришел?
— Несколько минут назад. С твоей матушкой разговаривали. Как дела? Мы уж дней десять не виделись, если не больше.
— Десять дней? Надо же, как время летит. Что нового, старина? Садись сюда.
Он вытащил босые ноги из-под столика и поставил их на цветной соломенный коврик возле тахты. Жестом указал на единственный стул в комнате. Сам уселся на постели по-турецки и наклонил голову, приготовившись слушать, что скажет Азиз. Однако, едва гость раскрыл рот, чтобы сказать что-то, Эмад заговорил сам. Голос у него был спокойный, глубокий. Говорил медленно и вроде бы нерешительно, словно обдумывал каждое слово, прежде чем произнести.
— Десять дней... Да... Я и не заметил, как они пролетели. Занят был страшно. Считай, четверо суток не спал толком. Стимуляторы глотал, чтобы не заснуть. — Он приложил ладонь ко лбу. — Голова, кажется, распухла, ей-богу. Кружится иногда. Пытаюсь вот читать и что-то никак не могу сосредоточиться. Всякие встречи, митинги. Каждый день все больше и больше — с ума сойти. Нет... скоро определенно взрыв будет. Студенты готовятся вовсю. К началу академического года будут готовы выступить. Требуют вывода английских войск. Уже никто не поддерживает переговоров и компромиссов. Лозунги наши подхватывают моментально. Прямо как пламя в стоге соломы. Конечно, еще многое предстоит сделать, чтобы все это упорядочить, организовать. Студенческое собрание на медицинском факультете закончилось полным провалом. Мы готовились, понимаешь, собрали массу студентов, и вдруг на тебе: в большинстве оказались представители наших традиционных консервативных партий. А все потому, что не успели создать исполкомы. Все наспех делали. Вот сейчас и приходится максимум внимания уделять выборам в эти комитеты. Думаем все-таки на каждый учебный год выбирать по два представителя от каждого факультета. А они будут формировать на своих факультетах исполкомы и выбирать делегатов в центральный исполком университета.
Эмад говорил без остановки, не переводя дыхания, и взгляд его блуждал по комнате. Он то внимательно, даже подозрительно рассматривал окружающие вещи, то взгляд его становился отсутствующим. Он словно витал в мире ином, существовал в двух ипостасях: физически присутствовал, а мысленно находился в другом месте.
Азиз перебил его:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52