Глянув вправо, Азиз вдруг увидел Сайеда. Они встретились взглядами, улыбнулись друг другу. Азиз опустился на стул, к которому его подвел Мухаммед, расслабился, окунувшись в поток солнечных лучей. Их целебное тепло проникало сквозь одежду — он чувствовал, как отогреваются озябшие ноги, плечи, грудь. Расстегнув брюки, чтобы ослабить давление на поясницу, Азиз откинулся на спинку стула, положил ладони на затылок. Прохладный ветерок вползал через рукава, сквозь прорехи между пуговицами рубашки. Сбросив шлепанцы, Азиз пошевелил пальцами ног: пусть каждая частичка тела получит свою долю солнца и свежего воздуха.
Перед его глазами была стена. Это раздражало его, неумолимо возвращало к суровой реальности. Оглянувшись по сторонам, он украдкой чуточку сдвинул стул — теперь стена была уже не прямо перед ним, а слегка наискосок. Азиз понимал, что ни в коем случае нельзя заострять внимание на унизительности своего положения, переживать, оттого что тебе приказали сидеть, уткнувшись носом в стену, в то время как за твоей спиной шелестит зеленой листвой весенний сад. Здесь, в тюрьме, все подчинено одной цели: уничтожить человека морально, сломить его дух, его волю к борьбе.
Чьи-то шаги сзади. Кто-то проходит мимо него к свободному стулу слева. Эмад! Он движется медленно, с трудом, за ним шагает охранник. Сев на стул, Эмад даже не посмотрел по сторонам: его безжизненный взгляд был прикован к стене. Охранник удалился, а Хигази и темнолицый по-прежнему стояли на том же месте, делая вид, что увлечены беседой. Но Азиз был уверен, что оба не спускают глаз с людей, сидящих лицом к стене.
Он стал украдкой наблюдать за Эмадом. Даже на расстоянии он заметил перемены, происшедшие с ним. Эмад сильно похудел, одежда на нем висела, черты лица заострились, щеки были покрыты нездоровой бледностью, чисто выбритый подбородок отливал мертвенной синевой. Пораженный Азиз не мог оторвать глаз от этого похожего на маску лица, высохшего тела, напоминавшего экспонат из музея восковых фигур.
Стараясь привлечь внимание Эмада, Азиз незаметно помахал ему рукой, но Эмад не откликнулся на попытку вступить в контакт. Его взгляд был прикован к стене. Лицо выражало угрюмую сосредоточенность человека, полностью погруженного в себя. Азиз еще раз попытался привлечь его внимание, но безуспешно. Эмад по-прежнему смотрел в стену перед собой, словно видел сквозь нее нечто, доступное только ему одному. Он был как сказочный герой, потерявший душу в подземных пещерах и тщетно ищущий ее за каменной толщей. Или как мореход из древней легенды, который отправился за золотом, а вернулся, оставив разум и память в далеких краях.
Азиз перевернулся, сбросил с себя грубошерстное одеяло. Лицо Эмада все еще стояло перед его глазами: безжизненная маска со взором, устремленным в пустоту.
Как тонка нить, разделяющая разум и безумие. Где кончается одно и начинается другое? Наверное, Эмад смог бы ответить на этот вопрос. Азизу и самому было знакомо странное ощущение — кажется, что идешь по этой роковой черте: одна нога еще по эту сторону, а другая уже занесена над бездной. Осторожно движешься вперед, стараясь удержать равновесие, как канатоходец. Впервые это случилось с ним несколько лет назад, когда из соседней камеры исчез Махмуд. Именно в те дни мысли стали путаться в голове Азиза — какой-то незримый вихрь неумолимо увлекал его в пропасть. Тогда Азизу очень не хватало опыта, который пришел с годами. Теперь-то он знал, как важно чем-то занять себя, находясь в одиночном заключении. А в тот раз его спасла случайность: однажды утром, когда ему казалось, что он уже почти сходит с ума, дверь камеры резко распахнулась и на пороге появился тюремщик. Он приказал Азизу собираться и сунул ему в руку желтую карточку. Азиз закинул за плечо узелок с пожитками и последовал за ним. Они спустились по железной лестнице, пересекли тюремный двор и направились к зданию администрации. По пути Азиз ломал голову: что его ожидает? Чего они от него хотят?
Шесть месяцев минуло с тех пор, как его перевели в александрийский район тюрем Хадра. Это произошло после неожиданного исчезновения Махмуда из соседней камеры. Расследование закончилось безрезультатно, и в Азизе с каждым днем крепла надежда на то, что его освободят. Но в минуты черной меланхолии ему казалось невозможным, чтобы его вот так просто взяли да отпустили. А потом наступило то холодное туманное утро. Скрежет ключа в замке...
Спускались по лестнице среди шума пробуждающейся тюрьмы. Гул тысяч голосов, лязг стальных ключей, вставляемых в замочные скважины, скрежет металла. Вереницы призраков в синих одеждах. Открытые двери камер выплевывали их в коридор. В их руках металлические параши. Железная огромная клетка наполняется смрадом.
Азиз шел вдоль вереницы узников, тащивших перед собой параши, расплескивая их содержимое на пол. Шел бездумно, автоматически, привычно обходя людей, извергнутых из недр многочисленных камер, либо вклиниваясь между ними. Все они торопились в сортиры. Их голоса сливались в единый монотонный гул.
Противоречивые чувства овладели им в этой сутолоке, бросая его из одной крайности в другую. От ужаса перед неведомым, сжимавшим сердце свинцовыми пальцами, он вдруг переходил к надежде, порхавшей легкомысленной, пестрой бабочкой над садами и лужайками, речными протоками и цветами. Свобода! В мечтах он уносился туда, к знакомому белому дому среди зеленых крон, взлетал по лестнице мимо первого и второго этажей, добирался до третьего. Звонок. Открывается форточка... Нет! Сразу открывается дверь, потому что нет ни времени, ни сил ждать того момента, когда его взору явится печальное морщинистое лицо. Мать поначалу не верит своим глазам. Ее губы дрожат, в глазах слезы. Он прижимает к груди ее хрупкое тело, блаженно замирает...
Они проходят через железную дверь, тюремщик следует по пятам. Комната дежурного офицера. Узкое помещение загромождено мебелью: три канцелярских стола, коричневый кожаный диван, пара-тройка стульев. Два тюремных чиновника о чем-то беседуют. На одном из них черная полицейская форма. Другой, в штатском, обращается к Азизу:
— Доброе утро, доктор Азиз. Никак вы нас покидаете сегодня?
— Куда?
— Не знаю, не знаю.
Мелькает мысль — значит, не на свободу. Вот и упорхнула пестрая бабочка за черную тучу. Куда же тогда? Впрочем, что толку гадать? Скоро все выяснится. Что бы ни случилось, ему это теперь уже безразлично.
— Какие-нибудь ценные вещи сдавали? -Да.
— Получите их и возвращайтесь сюда-Тюремный надзиратель провел его в другую комнату.
Молодой служащий вручил ему бумажник, часы, пожал руку и ободряюще улыбнулся. Раскрыв бумажник, Азиз увидел фунтовую ассигнацию. Она лежала там же, где он оставил ее в ту ночь, когда его арестовали.
Они вернулись в офис. Тюремные чиновники, судя по отдельным репликам, сосредоточенно обсуждали последние перемещения и назначения. Ожидание затягивалось, и надзиратель позволил себе деликатно кашлянуть. Полицейский офицер обернулся к нему.
— Что, готовы?
— Так точно, готовы.
— Обыскали его?
— Так точно.
Офицер подошел к Азизу, быстрыми скользящими движениями ладоней ощупал сначала плечи, потом грудь, живот, поясницу. Сунул руку между ног, опустил ее к коленям и сказал:
— Снимите ботинки. — Потом бросил тюремщику: — Осмотрите туфли и ступни, чтобы я*видел.
Азиз ободряюще посмотрел на надзирателя, давая ему понять, что нисколько не возражает. Тот смущенно отвернулся, нагнулся и приподнял одну, потом другую ступню Азиза, через носки прощупал пальцы ног. Взяв в руки ботинки, перевернул и потряс каждый, потом резко выпрямился и, отдавая честь, сказал:
— Все в порядке.
— Вызовите наружную охрану.
Вошел полицейский в черном мундире с латунными пуговицами, в огромной красной феске, нахлобученной до бровей.
— Надеть наручники!
Азиз положил белый холщовый мешок с вещами на пол, протянул руки. Черные стальные браслеты защелкнулись на его запястьях.
— Вперед!
Офицер наспех пожал руки коллегам, и маленькая процессия двинулась через тюремный двор к массивной деревянной двери, напоминавшей ворота средневековой крепости. На улице их ждал полицейский фургон. Азиз влез в него, полицейский проследовал за ним. Оглянувшись, Азиз увидел длинное желтое здание тюрьмы с рядами маленьких зарешеченных окошек.
Он так и не смог выяснить, отчего его перевели в другую тюрьму. Потянулась вереница однообразных дней. Ничего не происходило. Три раза в день он ел, в положенное время укладывался спать. Как всегда, много думал о прошлом, реже — о будущем.
Но однажды теплым вечером, когда жизнь в тюрьме уже затихла, дверь с грохотом отворилась и в камеру вошел широкоплечий человек в офицерской форме. Его неподвижные глаза отливали стальным блеском. Обернувшись, он коротко скомандовал стражникам, стоявшим снаружи:
— Взять!
Их пальцы вцепились в его руку железной хваткой. Они потащили его по песчаному пустырю, мимо низких построек, напоминавших покинутые бараки, и через узкий проход в высокой стене вытолкнули в темный коридор. Сделав еще несколько шагов, он оказался в комнате с серыми цементными стенами. Под потолком горела мощная лампа с рефлектором. Остановившись посредине комнаты, он невольно зажмурился.
Постепенно приоткрыл веки, привыкая к слепящему свету. В комнате никого не было. Он оглянулся по сторонам с растущим беспокойством, им вдруг овладел безотчетный страх. Он увидел перед собой огромного паука, тянущего к нему мохнатые лапы. Страшное насекомое буравило его недвижными выпуклыми глазами, а Азиз хмурился, мотая головой, пытаясь избавиться от галлюцинации. Но кошмарное видение упрямо маячило перед глазами. Азиз топтал паука ногами, но тот успевал отползти в угол и оттуда вновь начинал подкрадьюаться, постепенно увеличиваясь в размерах. Азиз сжал кулаки, до боли стиснул зубы, собирая остатки воли, чтобы стряхнуть с себя эту пакость. Он бросился вперед, давя паука каблуком, отмахивался от него руками, но все было бесполезно — мохнатое чудовище всякий раз увертывалось и из дальнего угла беззвучно начинало подкрадываться к нему вновь и вновь.
Внезапно дверь распахнулась. Один за другим в комнату молча вошли трое. Вошли решительно, по-деловому, как это делают люди, которым предстоит нелегкая, но необходимая работа. Азизу инстинктивно захотелось прижаться спиной к стене, но он усилием воли подавил этот импульс самозащиты и остался неподвижно стоять на месте.
Все произошло так быстро, что он не успел заметить даже внешности этих людей, выстроившихся перед ним полукругом. Они стали приближаться к нему с трех сторон. Он ощутил их дыхание на своем лице. У них были такие же круглые, пустые и жестокие глаза, как у того ужасного паука. Они набросились на него одновременно. Впоследствии этот эпизод представлялся ему как полузабытьи кошмарный сон. Спустя годы, вспоминая события той ночи, он видел густой туман, из которого на него набрасывалось страшное трехглавое существо. Одну голову он запомнил — лысая, мясистая, цвета сырой телятины, гладкая и мягкая. Другие — забыл. У них было шесть глаз, а может быть, десять, двадцать. Они смотрели сквозь прищуренные веки остро, пронзительно. Приближались к нему, не оставляя никакой возможности выскользнуть из ловушки. Множество длинных цепких рук тянулось к нему. Мохнатые черные лапы с острыми когтями вонзались в его беззащитную плоть.
Он услышал треск разрьюаемой на нем одежды, съежился от соприкосновения обнаженной кожи с холодным сырым воздухом. Он чувствовал совсем рядом их горячее дыхание. Перед глазами мелькнул взметнувшийся черный хвост трехглавого зверя. Не хвост, а змея, готовая наброситься на него. Плеть со свистом рассекла воздух над его головой. Обжигающая боль пронзила спину. Тело, его судорожно забилось в их могучих цепких лапах.
Он упал на колени на каменный пол. Снова свист плети, и еще одна полоса жгучей боли на спине. Попытался поднять лицо. Перед глазами замелькали, размножаясь, толстые пальцы с темными пятнами волос, а между ними, извиваясь, взлетала вверх черная змея. Ее шипение постепенно перешло в пронзительный свист, от которого закладывало уши. Огненные полосы множились на спине, сливались друг с другом в сплошной огненный слой.
Перед его глазами плыли туманные пятна. Четко он видел только гигантскую руку — она то поднималась к потолку, то как молот обрушивалась вниз. Она росла, заполняя собой все помещение, вытесняя из него все, кроме длинной черной змеи. В ушах стоял пронзительный свист.
Мучительная боль достигла крайнего предела — хуже уже ничего не могло быть. С каждым ударом плети огненная волна пронизывала его плоть, заливала его с головы до пят лавой расплавленного стекла, проникала в сердце, в каждую пору измученного тела.
Стены перед его глазами ходили ходуном, готовые вот-вот обрушиться. Чудовище было многолико: его носы, уши, рты, оскаленные зубы дергались вокруг, словно куклы на невидимых нитях. На квадратные плиты пола падали капли крови. С каждым новым ударом расплескивался в его глазах ослепительный свет лампы над его головой, во все стороны разлетались черные блики. Наконец его тело не выдержало. Способность к сопротивлению иссякла. Он обмяк, растянулся на полу — бесчувственный, слепой, оглохший. До его сознания уже не доходил смысл повторяющихся выкриков:
— Говори! Где Эмад?!
Он уже не чувствовал ударов. Нервные клетки исчезли, и само тело словно распалось. Только где-то на периферии зрения мерцала одинокая звездочка посреди кромешного мрака, пульсировала, как бы наблюдая все со стороны.
В этой далекой светящейся точке сконцентрировалась теперь вся его жизнь. Там нашли убежище иной его разум и иное сердце. Оттуда, поднявшись над собственным телом, над этими людьми, он наблюдал с холодным отвращением то, что творили с распростертым на полу человеком. Кровавые струйки на шероховатых камнях уже не были его кровью. Он видел, как тоненькие алые струйки стекали с шеи, образуя лужицу, быстро густеющую на полу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52