..
— Понимаю, Надия, я все понимаю. Но что я могу поделать? Я боюсь вступать с тобой в какие-либо контакты. Они меня могут найти таким путем...
Она перебила его устало:
— Понятно. Значит, не увидимся...
— Да нет же! Мы можем встретиться.
— Правда? А как? Когда? Я люблю тебя, Азиз, люблю тебя.
— И я тебя люблю, Надия. Я даже не представлял себе, что смогу кого-нибудь так любить.
— Когда мы увидимся?
— Сейчас.
— Сейчас? Где?
— Слушай внимательно. Я куплю два билета на девятичасовой сеанс в "Риволи". Буду ждать тебя до того момента, как начнется фильм, и войду в кинотеатр, когда погасят свет. Билет я оставлю у контролера на твое имя. Ты можешь подъехать раньше и ждать меня на своем месте в зрительном зале.
— А как ты будешь уходить? — В голосе звучало беспокойство.
Он невольно улыбнулся. Всегда начеку.
— Уйду в темноте.
— Правильно. Я возьму билет и буду ждать тебя в зале.
— Тогда до встречи, Надия.
— До встречи, любимый мой.
Он осторожно опустил трубку, положил монетку на покрытый стеклом стол и вышел.
Потом встал в очередь в кассу, пряча лицо в толпе. Очередь двигалась медленно — он зорко наблюдал за всем, что происходило вокруг.
Маленький мальчик с восторгом разглядывал иллюминированную рекламу с портретом Чарли Чаплина. Сквозь дыры в ветхой галабее проглядывали крохотные плечики. Он трясся от холода. Азиз почти физически ощутил эту дрожь внутри себя. По тротуару прошла женщина. Ее лицо было покрыто косметикой, от нее пахло дорогими духами. Она переглядывалась с мужчиной, который шел вместе с ней. Его рука обнимала ее за плечи. На нем было плотное зимнее пальто, в углу рта зажата трубка. Они чем-то напоминали актеров...
Наконец подошла его очередь. Он взял два билета, сгреб сдачу и быстро выскользнул из толпы. Отошел в сторонку, написал имя на обратной стороне билета, отдал его контролеру и торопливо зашагал по главной улице к ближайшему переулку. До начала фильма оставалось еще два часа.
Сгорая от нетерпения, он бродил по темным закоулкам неподалеку от кинотеатра. Стрелки часов почти не двигались. Минуты растягивались, время становилось бесконечным. Хотелось разбить стеклышко наручных часов и перевести стрелки вперед.
В голову лезли тревожные мысли. А вдруг что-то непредвиденное задержит ее и она не придет? А что, если он от волнения перепутал и назвал не тот кинотеатр? Или она неправильно услышала? Ведь в телефонной трубке был треск. Боже мой, что делать, если он не обнаружит ее на месте? Бежать искать ее у входа в другие кинотеатры? В сотый раз он глянул на часы. Еще две минуты — целая вечность. Казалось, вся его жизнь зависела от этой встречи. Он просто умрет, если не увидится с ней. Да, умрет. У него остановится сердце. Он еще раз посмотрел на фосфоресцирующие стрелки.
Без пяти девять. Можно идти. Он быстро прошел к двери, на ходу вытаскивая билет из кармана. Перед тем как войти в зал, зажег спичку, прикурил так, чтобы ладони скрывали лицо. Глазами между тем обежал фойе, выслеживая, нет ли "хвоста". Он старался выглядеть безразличным, скрыть нервное напряжение, готовность мгновенно среагировать, если заметит что-либо подозрительное.
Он шел по темному проходу за зайчиком карманного фонарика, прыгавшим по полу. В темноте плохо ориентировался — сказывалась близорукость. А в нынешней его жизни, к сожалению, чаще всего приходилось действовать в темноте, и он испытывал хроническое беспокойство, боялся наткнуться на кого-нибудь во мраке или подвергнуться внезапному нападению... Он двинулся по проходу между рядами, стараясь не задевать чужие коленки. Сел между двумя темными фигурами на свободное кресло. Сказал себе: "Подожди, пока глаза привыкнут, чтобы не ошибиться". Слабый запах орхидеи, знакомый контур с гордой осанкой.
Она. Он прошептал:
— Надия...
Взял ее руку. Она была холодной, как ледышка. Он стал согревать ее теплом своей руки, чувствуя, как рассеивается волнение, беспокойство. Два тела, две одиноких души соединялись, сливались через переплетенные пальцы. Мир вокруг них стал исчезать — они остались вдвоем. Не было ни вчера, ни завтра. Ни прошлого, ни будущего.
— Надия, я люблю тебя, — шепнул он в темноте.
— Я тоже очень люблю тебя, Азиз. Где ты пропадал все эти месяцы?
— Где я только не был... Но всегда ты была со мной.
— И ты. Ты тоже всегда был со мной.
Люди вокруг стали поглядывать на них с недовольством. Он наклонился к ней и, уткнувшись лицом в ее волосы, шепнул: "Надия". Они замолчали.
Два часа промелькнули как миг, и вот он уже снова в темном проходе, у выхода из зала. На экране дело двигалось к развязке, и ему надо было спешить. Скользнув мимо кассы, он вышел на улицу. Сердце сжималось от тоски. Страдания и надежды всего мира, казалось, переполняли его. Ладони еще хранили тепло ее пальцев.
Потом Азиз долго шел по мокрому асфальту, заново переживая эти счастливые два часа. Он готов был бродить так всю ночь до утра.
Он шел не останавливаясь. Ноги болели, каждый шаг отдавался болью в пояснице. Хотелось передохнуть, но ноги сами несли его дальше словно уже не подчинялись его воле.
Он шел по холмистой местности, спускался в узкие долины, пока петляющая тропинка не привела его наконец к асфальтированной дороге. Черной лентой она рассекала желтую пустыню, уходя за горизонт.
Дорога была бесконечной. Много раз он хотел остановиться, но ноги с бесстрастностью автомата несли его дальше и дальше. Он приказывал себе сесть на обочине, но тело не слушалось его команд. Он сделался роботом с дистанционным управлением и уже не принадлежал самому себе.
Внезапно появилось ощущение, что он не один. Рядом с ним шел человек в синем мундире с латунными пуговицами, в тяжелых черных башмаках. Странное лицо было у его спутника! Оно непрерывно менялось, но всякий раз, в очередной своей ипостаси казалось знакомым. Особенно часто менялись глаза. В какой-то миг Азиз узнал в них глаза матери — в них застыло беспокойство. Но лицо рядом идущего вдруг начало бледнеть и покрылось развевающейся черной вуалью. Азиз ощутил, как его собственную одежду начал трепать ветер, словно она была ему велика. Металлический диск стетоскопа раскачивался, ударяя его по животу. Вокруг не было ни души. Но через некоторое время дорога, горизонт и даже, кажется, само небо неожиданно заполнились людьми. Они куда-то исчезали и появлялись вновь, бегали и кривлялись перед ним. Он увидел чье-то тело, лежавшее бесформенной массой на асфальте в луже крови. Люди стали трясти кулаками и кричать, неожиданно толпа расступилась, и на дорогу выкатилась на колесиках больничная кровать, на которой лежал тощий как скелет человек с огромными темными глазами, посаженными в глазницы голого черепа. А на обочине сидел ребенок. Из его раздутого живота через маленькую дырочку вытекала желтая жижа.
Он продолжал шагать и вскоре обнаружил, что за ним гонится огромное существо, почти великан. Лицо у него было странное: нельзя было понять, мужчина это или женщина, человек или зверь. Великан тянул к нему свои ручищи и подпрыгивал под грохот барабана, который будит мусульман во время великого поста перед рассветом. Под барабанный бой металлический женский голос выкрикивал: "У-бей-его! У-бей-его!"
...Азиз почувствовал, как его трясут за плечо, услышал чей-то голос:
— Вы что так кричите?
- Кричу? Что? Что?..
— Я проходил мимо двери, слышу — вы кричите. Открыл вот и зашел.
Азиз сел на край кровати и спросил:
— Почему пришли именно вы?
— Я дежурю этой ночью. Отчего вы так кричали?
— Кошмар... Кошмарный сон приснился. Прямо как наяву. Будто играл в пьесе, поставленной самим дьяволом...
— Доктор Азиз...
— Зовите меня товарищ Азиз. Сегодня мне очень важно, чтобы меня называли товарищем.
— Товарищ Азиз... — Мухаммед сделал паузу, будто что-то обдумывал. — Я оставлю вас, а дверь запирать не буду. Но скоро вернусь. А свет лучше выключу, чтобы никто не заметил.
Он вышел из камеры и прикрыл за собой дверь. Камера погрузилась во мрак. Спустя некоторое время Азиз услышал приближающиеся шаги. В дверях появился темный силуэт — Мухаммед что-то нес в руках. Войдя, он ногой прикрыл за собой дверь.
— Вот, попейте чаю.
Азиз осторожно вытянул руку в темноте, нащупал горячий стакан.
— Хотите сигарету?
— Спасибо. Я бросил курить.
— Одна сигаретка не повредит.
Азиз поставил стакан на стол, взял сигарету. Вспыхнувшая спичка выхватила из темноты лицо Мухаммеда.
Он сделал затяжку, почувствовал приятное головокружение.
— И давно вы бросили курить?
— С тех пор, как меня арестовали.
— А почему?
— Чтобы не иметь сильной привязанности, которой меня могут лишить.
— Но ведь вас и так лишили многих необходимых вещей.
— Когда лишают табака, это особенно невыносимо.
— Знаете, я пришел к вам, чтобы поговорить. Вы не возражаете?
— Что вы! Напротив. Я рад, что вы здесь. А вы не боитесь, что кто-нибудь заметит?
— Аллах не допустит.
Они замолчали. Некоторое время Мухаммед напряженно вслушивался в тишину. Успокоившись, он заговорил:
— Доктор Азиз, то есть товарищ Азиз. По каким болезням вы специализировались?
— У меня нет специализации. Я по всем болезням.
— А почему вы не выбрали себе узкую специализацию?
— Когда меня арестовали, я как раз собирался продолжить учебу.
— Так рано?
— Первый раз меня арестовали, когда мне было двадцать пять лет.
— А ваши родители, они что предприняли?
— Что они могли сделать? Я всегда сам делал выбор.
— Но они из-за этого страдают.
— Разумеется.
— А что они вам говорили?
— В основном молчали. Но иногда, когда становилось совсем невмоготу, говорили, что я эгоист и не думаю о других. Что ради достижения своей цели я готов пожертвовать близкими людьми. Когда я бросил медицину и перебрался в Александрию, отец провожал меня на станцию. Помню, шел рядом со мной по платформе и говорил о всяких пустяках. Мы пожали руки через окно вагона. За всю жизнь мы ни разу не обнялись. Он сказал: "Сынок, я желаю тебе удачи". Потом повернулся и ушел не оглядываясь.
— Вы знаете, я видел его на прошлой неделе.
— Где?
— Здесь. Он принес для вас чистую одежду.
— А почему вы решили, что это был мой отец?
— Он очень похож на вас, только старше. — Мухаммед тихо засмеялся. — Элегантный, красивый, с седымиволосами.
Азиз спросил с беспокойством:
— А как, на ваш взгляд, он выглядит? Заметно что-нибудь внешне?
— Мне он показался спокойным человеком с хорошим здоровьем.
Они помолчали. Мухаммед задвигался на табуретке.
— Почему вы на кровать не сядете? — предложил Азиз. — Здесь удобнее.
Мухаммед сделал вид, что не расслышал.
— Скажите мне, товарищ Азиз, что привело вас в тюрьму? — спросил он.
— Вы лучше меня знаете ответ.
— Не смейтесь, пожалуйста. Вы знаете, что я имею в виду. Мне хочется знать, что заставило вас отказаться от всего ради той жизни, которую вы ведете. Я уже давно раздумьюаю над этим вопросом.
— Точно и сам не знаю, Мухаммед.
— Точно не знаете? Прошли через такое и точно не знаете, ради чего?
В тишине отчетливо слышалось их дыхание.
— Здесь нет чего-то одного, понимаете? Одно ведет к другому, и в итоге оказываешься на дороге, по которой должен идти. Это почти как судьба.
— Значит, все дело в судьбе.
— Нет, не в судьбе.
— Я не понимаю вас. Это судьба и в то же время не судьба?
— Я мог в любой момент остановиться и бросить все это.
— Почему же не остановились?
— Потому что хотел продолжать.
— А почему хотели продолжать?
— Видимо, что-то во мне сидит такое...
— Я совсем запутался...
— Иногда я даже самого себя понять не могу.
— Ну хорошо. Тогда попробуйте хотя бы объяснить: что в вас сидит такое?
— Что-то врожденное, какая-то особая клетка. Оно постоянно жжет изнутри, то вспыхивает, то затухает. Бьется, как сердце. Это некое живое семя, которое не может пребывать в неподвижности. Оно непременно должно расти, заполнять собой окружающую реальность, впитывать ее в себя. Оно не может молчать и должно постепенно самовыражаться. Это семя от бога.
— Значит, вы и есть бог? Я теперь понимаю.
— Не обижайтесь, пожалуйста. Я говорю без иронии. Сам пытаюсь нащупать, в чем тут суть.
— Нащупать? Вы и сейчас пытаетесь нащупать это в себе?
— Да. И буду искать этого бога, который внутри меня, и пытаться понять его.
— А вы считаете, что внутри нас есть бог?
— Нет, не во всех.
— Значит, люди не одинаковы. Есть два вида, так?
— Что-то вроде того.
— В одних есть частица бога, а в других — нет.
— Пожалуй, не совсем так. В одних есть бог, а в других он умер.
— А что вы имеете в виду под семенем бога?
— Это семя страданий, которое восстает против незыблемости и молчания, против того, что стало обычным, неизменным, закостеневшим. Оно восстает против так называемых вечных истин, которые в действительности вовсе не истинны и не вечны. Восстает против систем, которые угнетают человека и убивают бога внутри его.
— А еще что?
— Это нечто такое, что заставляет человека прорубаться сквозь стены, которые окружают его. Оно побуждает разрушать один барьер за другим, срывать одну маску за другой, чтобы добиться правды.
— Но ведь в нашем мире большинство людей страдают и испытывают боль.
— Верно. Но они стараются не думать об этом, забыть, зарыться в иллюзиях, неправдах, найти спасение в наркотиках или в надеждах на благоденствие в мире ином.
— А вы не верите в жизнь после смерти?
— Я верю в то, что жизнь на этой земле принадлежит нам, а жизнь после смерти принадлежит небу.
— Азиз, расскажите мне о боге, который внутри человека.
— Это бог, который побуждает людей бороться, открывать и познавать.
— Что познавать?
— Познавать, куда мы идем.
— И что пользы от этого?
— А то, что мы больше не будем соломинками на ветру.
— Разве такое возможно?
— Пока нет. - Азиз грустно вздохнул.
— А когда же такое станет возможным?
— Когда мечта человека станет реальностью.
— Какая мечта?
— Странная, удивительная мечта, рожденная безумной фантазией.
— Я что-то опять запутался.
— Наступит время, когда человек перенесется из мира, где господствует закон необходимости, в царство свободы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52