Однако на сей раз от Русича не укрылась мимолетная растерянность при его появлении в кабинете.– Садитесь, Алексей! – Посмотрела прямо в глаза. – Как здоровье?– Нормальное.– Дела у Пантюхина приняли?– Формально, да. Должен сразу сказать, Нина Александровна, дела в ОТК запущены, как сие ни прискорбно. Акты – филькина грамота, написаны одной рукой.– Знаю, все знаю, – мягко остановила его Нина Александровна. – Пантюхин не был моим протеже. – Подняла зеленоватые глаза на Русича, как бы спрашивая, все ли он понял. – Врубайтесь, Алексей, с ходу в дело. Составьте план оргтехмероприятий, наметьте сроки, подберите стоящие кадры, все отдаю в ваши умелые руки.– Заслуживаю ли я вашего доверия? Или это опять чье-то протеже? – С каким бы удовольствием вырвал Русич из собственной груди дух противоречия: думает одно, доброе, нежное, а говорит другое, колючее, ехидное.– Вы мой протеже! За вас боролась все эти годы. – Нина не хотела говорить об этом, фраза вырвалась помимо воли. – В ваше распоряжение поступают шесть военпредов, от капитана до полковника, задействуйте военных в полную силу. Договорились? – Она снова ожгла Русича своим колдовским взглядом.– Я все понял, Нина Александровна, разрешите идти?– По глазам вижу: осталась недоговоренность, а таковой быть между нами не должно.– Нина Александровна, я не жалуюсь, но хотел бы вас предупредить как своего руководителя: возможно, что ваш покорный слуга не сможет долго выполнять возложенные обязанности.– Подыщете лучшее место?– На кладбище! – вырвалось у Русича.– Алексей! Что стряслось, выкладывайте, меня провести трудно. Я жду.– Пантюхин… У нас нежданно-негаданно вышел крутой разговор, но не личного плана, это имеет отношение к Петру Кирычу, и скорей всего со мной постараются разделаться. Вас это, конечно, не касается, но я счел своим долгом…На внутреннем коммутаторе прямо посредине белой панели ярко вспыхнула красная лампочка. Нина Александровна жестом остановила Русича, утопила тонким указательным пальцем красный квадратик.– Слушаю!– Товарищ директор! – Русич услышал необычайно взволнованный голос секретаря. – К вам делегация, много людей.– Откуда они взялись на заводе?– Наши рабочие. Из термического, сборочного, железнодорожного цехов и еще какие-то люди, прежде их не видела, явно пришлые. Говорят, что из стачкома.– У меня имеются приемные часы! – жестко отчеканила Нина Александровна. – Объясните людям, скажите: директор занят. Все!– Нина Александровна, – секретарь понизила голос до шепота, обычную самоуверенность ее будто ветром сдуло, – это не просто вторая смена, люди возбуждены, я боюсь. Примите их, пожалуйста.– Что с вами делать, ладно, пусть заходят, я их быстро выпровожу. – Полуобернулась к Русичу. – Так и живем. И у нас, кажись, свои смутьяны появились. А вы, Алексей, останьтесь.– Из меня плохой помощник, могу только напортить, но… послушать любопытно, до чего вы тут докатились. – Он откинулся на спинку стула, напустив на себя безразличный вид, дескать, объясняйтесь, а я послушаю – зритель в бесплатном театре.Обе створки тяжелых дубовых дверей директорского кабинета распахнулись почти одновременно, и все пространство мгновенно заполнили люди в касках, войлочных куртках, в рабочих бахилах, с лицами, перепачканными сажей. Нина Александровна больше не улыбалась, не могла понять рабочих, ведь до последнего дня их «Пневматика» была в лучшем положении, чем все остальные предприятия города – не только не села на мель, наоборот, получила долгожданный заказ, редкость по сегодняшним временам. Чем еще недовольны? Многие заводы наполовину сократили производство; иные обанкротились, их изделия никто не покупает; на других люди вынуждены уходить в неоплачиваемые отпуска.Нина Александровна тряхнула головой, будто отгоняя посторонние мысли, подняла руку, требуя тишины:– Тихо! Вы забыли, что пришли в кабинет директора, а не в пивнушку! Кончай базарить! – рубанула ребром ладони по воздуху. – Ну-ка, вспомните, кто из вас раньше, при Петре Кирыче, бывал в этом кабинете? Молчите? При нем вы ходили, низко опустив голову, а теперь… Свобода! Ори, рви! Выкладывайте, что случилось? По какому поводу сбор? Знаете, блатные в тюрьме всегда сильны скопом, а поодиночке…– Погодь, погодь, – вперед выступил парень в войлочной шляпе с помятым лицом, – а ты откуда про тюрягу знаешь? – Парень навис над директорским столом, обдавая сивушным дыханием.– Для начала давай познакомимся! – Нина Александровна строго глянула на парня. – Фамилия, цех, кем работаешь?– А на что это? – несколько опешил парень, оглянулся на сотоварищей, которые ожидали, как дальше будут развиваться события.– Ты уволен! Доложишь начальнику цеха!– Это за какие грехи? – Парень сорвался на крик: – И эта баба давит рабочий класс! Зажрались тут. Уволен, ишь ты! А за что?– За пьянку в рабочее время.– Вот ты спрашивал про тюрьму, – не выдержал Русич, вышел на ярко освещенную середину кабинета, словно разрезал толпу надвое, – я могу ответить, как живут в зонах. Одни, самые отъявленные негодяи, как и на воле, жируют, а другие… Попавшие по навету сидят на полпайке.– Э, братцы, да это же Алексей Борисыч! Русич это! – обрадованно произнес усатый мастеровой. – Возвернулся? С прибытием вас! – первым протянул руку инженеру.– И правда Русич! – Кадровые рабочие, если и не знали лично Алексея, то были наслышаны о его бедах.– Так, господа-товарищи! – вновь взяла в свои руки нить разговора Нина Александровна, быстрым взглядом поблагодарив Русича за поддержку. – Я слушаю, за чем дело стало?– Бастовать надумали, товарищ директор! – подал голос все тот же парень. – Меня уполномочили заявить. – Он больше не напирал на стол, а разом обмяк, и голос сделался виноватым. – Как за границей, за свои права! Хватит терпеть!– Молодцы! – вновь сказал Русич. – Объявляйте стачку! И по домам! Рассказывайте детишкам сказки. Нынче по домам уже без работы сотни тысяч сидят. Отдыхай, братва!– Не в отдыхе дело, Алексей Борисович, – тронул Русича за рукав усатый мастеровой, что первым узнал его, – раньше, при Щелочихине, по правде сказать, страшновато было, но каждый месяц премии отваливали, тринадцатую зарплату, путевки разные, товары привозили, а теперь вкалываем, вкалываем, вроде тысячи получаем, а на них что купишь? Объяснить бы надобно. А про забастовку это мы так, для припугу.Кто-то из рабочих, не спросив разрешения хозяина кабинета, закурил, кто-то сочно выматерился, кто-то с досады плюнул на ковровую дорожку.– Петра Кирыча хвалите, – вышла из-за стола Нина Александровна, – да, жили вы тогда – не тужили, но времена изменились. – Она старалась найти наиболее верный тон, но чувствовала, это плохо удавалось, слишком разнородной была толпа. – А почему мы хорошо жили при Петре Кирыче? Он имел руку в столице, получал неограниченный кредит в министерстве, платил вам, бывало, за одно присутствие на смене, вы гнали брак и… получали премии. Я вынуждена платить только за добросовестную работу. Будете хорошо работать, вернется и высокая зарплата. Да вы присаживайтесь, коль пришли, потолкуем по душам, как вместе выбираться из ямы, – невесело пошутила.Люди сидели на стульях, на полу, у стен. Шумели, нервничали, срывались на крик. Их можно было понять: поломали привычный сызмальства ритм жизни, когда можно было пойти пожаловаться в партком, в завком, попросить материальную помощь, получить деньги не по стажу или расценкам, а по усмотрению мастера или бригадира. Платили за всевозможные коэффициенты, за новую технику, за план и соцобязательства. Нынче все полетело в тартарары. Старики вспоминали, что раньше, после революции, зарплату выдавали чугунными сковородками; их на рынке меняли на хлеб и картошку. А как сейчас жить? Деньги, даже если они и есть в кармане, ничего не значат: полки магазинов пусты. С утра до вечера в Москве заседали, лик Горбачева, казалось, не исчезал с экранов телевизоров. Вся страна пришла в движение, проснулась, все чего-то требовали, грозили друг другу страшными карами. Понятно, что народ тоже недоумевал: «На кой черт эта перестройка, если жрать нечего?»Неожиданно для всех в кабинет вошли девушки из буфета в белых фартучках и накрахмаленных наколках, внесли на подносах бутерброды с сыром, белые булочки, водку и пиво в бутылках.– Эва! – обрадованно крякнул кто-то. – Манна небесная! Живем, братцы!– Время позднее, заговорились мы, подкрепляйтесь, товарищи! – разулыбалась Нина Александровна.До чего же отходчив душой русский человек: чуток ослабили вожжи, пошли навстречу, отогрели теплым словцом, наобещали сто верст до небес и все лесом да болотами, налили стопку и… быстро пропала злость, растаяли обиды, смирился норов, и стал люд вновь доверчив, готов идти, куда прикажут. А тут еще эта директриса, будто гипнотизер, околдовала людей простыми и ясными словами, человеческим отношением, рассказала о неиссякаемой казне Петра Кирыча, о том, что, отдавая деньги «Пневматике», министерские тузы отбирали их у тех заводов, которые эти деньги заработали. Разъяснила она и про истоки свободы. Прежде-то за одно слово «забастовка» людей ссылали на Колыму, нынче стало даже как-то не модно не бастовать.Работяги чинно выпили, дивясь про себя эдакому чудо-случаю: раньше людей гнали в три шеи за один только запах, а тут… Осторожно брали с подносов бутерброды, уж больно тонки были кусочки хлеба и сыра. И вскоре «забастовщики» стали прощаться за руку с директором, с Русичем…Опасный инцидент был исчерпан. Стачка не состоялась, и можно было надеяться, что отныне эта встреча у директора войдет в устную летопись «Пневматики». Едва за последним «бунтовщиком» закрылась дверь, Нина Александровна почувствовала, как сильно устала, невольно опустилась в кресло, прикрыла глаза, мысленно благодаря судьбу, что сегодня, в минуту испытаний, рядом оказался Алексей.Звонок по правительственной связи, так называемой «вертушке», всегда можно было отличить от обычных телефонных звонков. Нина Александровна невольно стиснула зубы, нахмурилась. Она догадалась, кто именно может звонить в такое время. Видимо, Русич тоже догадался, но не ушел, наоборот, вжался в кресло.– Почему не берете трубку?– Хорошо, – покорно согласилась Нина, взяла телефонную трубку. – Директор завода у аппарата!– Нина, добрый вечер! А говорят, что нельзя верить интуиции. Дай, думаю, звякну. И точно, попал. Почему не дома? – Голос Петра Кирыча, самоуверенный, властный, чуточку вальяжный, заставил Русича вздрогнуть.– Задержалась немного. У меня тут рабочий класс проявлял недовольство, едва не началась забастовка.– Н-да, забастовки нам еще только не хватало. Это такая зараза, как цепная реакция: в одном месте начнется, и пошло-поехало. И как же ты выкрутилась?– Нашла общий язык.– Может, вызвать зачинщиков в органы? Пусть проведут профилактику.– Умоляю не делать этого! – испугалась Нина Александровна. Не хватало, чтобы в коллективе узнали, какая она двурушница. – Мне очень помог Алексей Борисович.– Русич? Он там?– Рядом.– В какой, извините, роли?– В какой роли? Начальника ОТК. Спасибо вам, у меня был шалтай-болтай на контроле, теперь – хозяин.– Нина, очень прошу, не превышай его полномочий. Ты меня, надеюсь, поняла?– Я догадливая, только не люблю, когда дают советы по телефону.– Критику принимаю. Заеду за тобой через двадцать минут. Причепурись, никуда ни шагу с завода.Нина Александровна начала было отнекиваться, но Петр Кирыч и слышать ничего не желал, положил трубку. А когда подняла голову, Русича в кабинете уже не было… * * * 1989 год. Грозный. Всесоюзная колония строгого режима Это зимнее утро не предвещало никаких осложнений в лагере. Все шло по жесткому расписанию. Заключенные позавтракали, потянулись на плац для развода – предстояло получить на ряды на «лагерные уроки».В это же самое время, а именно в семь часов тридцать минут утра, три вольнонаемных женщины явились на работу, войдя через служебный ход. Открыли медпункт. Двое стали раздеваться, третья медсестра вышла в подсобку за лекарствами. Весело болтали, вспоминая выходной день. И, естественно, не могли предположить, что случится с ними через считанные минуты. Откуда было им знать, что четверо особо опасных зеков во главе с Игорем Русичем, прозванным Длинным Джоном, проникли в раздевалку, отрезав путь к отступлению.– Валя, тебе не кажется, что в раздевалке кто-то есть? – насторожилась Аня Судакова.– Вечно тебе мерещится! – отмахнулась самая старшая и опытная Валентина Полухина. Навидалась в колониях всякого, но успокоить подругу не успела, дверь распахнулась, и… женщины были связаны.– Будете слушаться, останетесь живы! – пообещал Игорь Русич.– Ребята, опомнитесь, – взмолилась Полухина, – себе же хуже делаете. У меня дома двое детей, отпустите, пожалуйста.– Детей еще нарожаешь, молчи! – пнул медсестру ногой чеченец Дугаев. – Будешь слушать нас, детишек увидишь, не будешь слушать, могилу увидишь. – И потряс перед ее лицом остро заточенным напильником.– Игорь! Русич! – не унималась Валентина. – Я же тебя лечила, неужто забыл?В дверь раздевалки застучали. Игорь Русич мельком взглянул на часы, отобранные у Валентины. – Все идет по плану. Ровно 8.00.– Кто там? – подмигнул дружкам армянин Балаян. – Наши все дома.– Открывайте! Балаян, Русич, Дугаев, Сошников! Вы что там задумали? Отвечайте. Узнали, кто с вами говорит?– Как же, как же, дорогой гражданин начальник! – нервно захихикал Дугаев. – Проходи, пожалуйста, гостем будешь.– Я начальник колонии подполковник Тарасенко! – продолжал греметь за дверью начальственный бас. – Какого хрена вы там заперлись? Отвечайте, где медработники?– Целуются-милуются с нами! – Русич подмигнул дружкам.– Если хоть один волос упадет с их голов, я с вас живьем шкуру спущу! Вы меня, сучьи дети, знаете! – Тарасенко смачно выматерился. – Пусть скажут что-нибудь. Ну!– Эй, бабоньки, – захихикал долговязый Сошников, – отвечайте гражданину начальнику, как вам тут уютно. Живо! – Подтолкнул к забаррикадированной шкафами двери Валентину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62