Было у шефа желание сгноить тебя в зоне. Сам знаешь, это просто делается: тебя задирают, ты отвечаешь и… новый срок.– Понимаю, не дурак. И свечку поставлю, – загадочно заулыбался Русич. Едва не сорвалась с губ фраза о том, что поставит не одну свечку: за упокой души Щелочихина.– Я, кореш, маленький человек, фраерок в большой колоде, шестерка, а более тебе знать не следует. Есть у «воров в законе» так называемый «общак» – касса взаимопомощи, она завсегда подсобит. Устроят меня на хлебную должностишку, а тут… едва не пропал со скуки… промеры, контроль, акты, партии брака. Пантюхин чужую волю выполнял. – С удовольствием сказал о себе в третьем лице. – А тебе ОТК по душе, вот и кантуйся. Покедова! – Пантюхин встал, оглядел тесный кабинетик. – Вроде ничего не забыл, окромя пустопорожней винной посуды, уборщица нехай сдаст. Покедова, правдолюб. И на будущее раскинь мозгой, как проживать далее. – Надвинул кепку на лоб.– Погоди, Пантюха, останься на минутку, – Русич придержал его за полу пиджака. – Сядь. – Ему так много нужно было выяснить у этого типа, который, без сомнения, является особо доверенным лицом у нынешнего первого секретаря обкома партии Петра Кирыча Щелочихина. Неужто и поныне «губернатор» продолжает использовать в своих тайных делишках этого субъекта? Русич готов был положить голову на спор: за этим неравным «браком» кроется нечто страшное, далеко уходящее в прошлое, от которого ни тому, ни другому не откреститься вовек. А рука у Кирыча поистине длинная и, как говорят, «мохнатая», если власть его дотянулась аж до воркутинской «девятки», заставила пересмотреть его дело. «Эх, был бы я независимым сыщиком, – подумал Русич, – копнул бы этого вождя. Уверен, вынырнуло бы такое…»– Ну, что еще выдашь на-гора, правдолюб? – остановился у дверей Пантюхин. – Может, в морду дать хочешь на прощание, а?– Не говори глупостей, – отмахнулся Русич, поманил Пантюхина. – Негоже как-то получается, ты выпил за мое возвращение, за свой уход, а я даже не успел пригубить. – Он взял кружку Пантюхина, разлил коньяк на две порции, придвинул недавнему хозяину кабинета. – Не пропадать же «солнечному напитку».– Христиане, я слыхал, впрямь так не поступают! – с удовольствием согласился Пантюхин, возвратился на свое место, машинально смахнул с табуретки воображаемую пыль. – А за что выпьем? Без тоста не принимает душа.– Ладно. Грузин Шалико не ночевал дома. На следующее утро жена Шалико получает двести телеграмм: «Шалико ночевал у меня». Так выпьем за мужскую дружбу!– Поехали!Пожалуй, эта порция была для Пантюхина лишней. Он сразу затяжелел, замотал башкой, шрам на щеке, обычно бледный, забагровел.– Перебрал, видать! Пожалуй, до дома не догребу. Зови таксуху!– Машину вызовем, а пока… Посиди со мной, потолкуем, остынь. Я тебя до дома довезу лично, обещаю! – Русич притворился тоже «перебравшим». Он понял, что Пантюхин чего-то вдруг испугался. Как бы там ни было, но теперь можно было исподволь, осторожно начинать «главный» разговор. Слишком удобный случай выпал. За глаза люди о Пантюхе такое толковали… Будто бы он и сына Русича Игоря засадил.– Ты, кореш, того… – погрозил толстым пальцем Пантюхин и глянул на Русича протрезвевшим на мгновение взглядом. – Шефу нашему не капни про коньяк да про наше толковище. Было да сплыло.– Боишься Петра Кирыча? А чего он тебе? В партии не состоишь. – Алексей кинул пробный камень.– В партии? – покосился на Русича Пантюхин. – Наша, брат, партия, э, тебе не уразуметь, умишком не вышел. Партия ваша хоть и зовет себя умом и совестью эпохи, но… Вот стало тебе худо, кто подсобил? А у нас…– Я давно Петра Кирыча не видел, – соврал на всякий случай Русич, – о чем с ним говорить? Большое начальство бывших сослуживцев напрочь забывает. Сам-то тоже Петра Кирыча не встречаешь?Пантюхин ответил не сразу. Долго соображал, чесал в затылке, даже приподнялся, обводя нетрезвыми глазами запыленные полки с папками – бумажное царство. Наконец поманил к себе Русича, горячо задышал.– Зачем про Кирыча выспрашиваешь, а? Не записался ли в сексоты? Зазря это. Учти, Русич, у нас, у людей, всюду свои, даже в сортире, в киношке, в ГБ – везде. Коли что не так… Раскусим, как гнилой орех. Раз тебе подфартило, в другой раз не отканаешься.– О чем ты подумал, – попытался успокоить Пантюхина Алексей. У самого сердце готово было выскочить из груди: напал, напал на след! След, правда, тонкий, как на льду, но… Существует нечто выше, чем КПСС, чем госбезопасность. Уголовное братство? Это только в криминальных романах бывает. Что же еще? Скорей всего это – мафия! На мгновение мелькнула мысль. – Опять ищешь приключений на свою голову? – Ладно, – резко дал задний ход, – без умысла спрашиваю.– Сыночка своего не забыл еще? – неожиданно спросил Пантюхин. – Как я переживал, когда их замели! – Пантюхин вытер глаза рукавом. – Толковал молодняку, не лезьте в «Лигму», там менты, а Игорь… Упрямый! Козел!– Вот Игорь вернется из зоны, все и просветит! – с угрозой произнес Русич, заметив, как дернулся щекой Пантюхин.– Про Игорька спрашивай, – мотнул башкой Пантюхин, – а Петра Кирыча не трожь, орешек не по твоим гнилым зубам, правдолюб!– Зубы у меня, смотри, как у тигра! – Русич попытался отвлечь Пантюхина от главной мысли. – Ты меня не опасайся, мы ведь с тобой одни университеты проходили, на нарах, на лесоповале.– Э, нетушки! – погрозил пальцем Пантюхин. – Гусь свинье не товарищ! Мне тюрьма мать родна, а тебе, мужику, мачеха! Я по одним верхним статьям шел, а ты по ослиному говну привлекался.– По ослиному, так по ослиному! – добродушно согласился Русич. Он был доволен: Пантюхин постепенно раскрывался, туго, со скрипом, но все же появилась ниточка. В преступном мире он, несомненно, ходил «в авторитетах», кемарил на верхних нарах, возле окна. Но почему все-таки приблизил его к себе Петр Кирыч, за какие заслуги? На чем они сошлись? – Это не давало покоя Алексею.– Однако я пойду! – вновь попытался подняться Пантюхин. – У меня сосед злой, как поздно возвращаюсь, он… – Снова прикусил губу. – Все, все!– Последний вопрос и… по домам! – Русич качнулся в сторону собеседника.– Валяй, да побыстрей!– Скажи, кореш, за что ты наколол меня острой заточкой в темном подъезде? Чем я тебе, гаду ползучему, насолил, а? Вроде бы мы куски не делили. Тайна умрет между нами, но я хочу знать, какая тварь приказала проучить меня.– Ну, ты даешь, правдолюб! Совсем рехнулся! – Пантюхин хоть и был сильно пьян, но напрягся. – На кой хрен ты мне сдался? Волей клянусь, не трогал я тебя ни напильником, ни финарем. Не тро-гал! – Пантюхин отвернулся, будто ему стало противно смотреть на рожу этого правдолюба. – Живи, кореш, спокойно… покудова.– Э, нет, спокойно жить меня не учили! – Алексей рывком смахнул на пол кружки, схватил Пантюхина за грудки, сильно встряхнул. – Хватит играть в кошки-мышки, давай потолкуем начистоту. Говори правду, если жить хочешь, мне терять нечего! – На Русича и впрямь накатила безудержная ярость, с силой сжал горло Пантюхина. – Все выкладывай, крути на полную катушку, иначе за все на тебе, паскуда, отыграюсь. Придушу и пойду в зону с чистой совестью.– Пусти, пусти, говорю, фраер поганый! – прохрипел Пантюхин, его волосатая рука стала лихорадочно шарить по столу, ища либо точку опоры, либо тяжелый предмет. – Опять беду кличешь на дурную башку, баран недорезанный? – Пантюхин изогнулся, попытался вывернуться, однако Русич был трезвее, да и посильней, «накачался» на лесоповале. За годы пребывания в заключении он досконально изучил психологию таких «паханов», как Пантюхин: «Молодец против овец, а против молодца сам овца».– Чего надо, требуй! Рыжики? Баксы? Все дам! Дыхалку-то не дави, не казенная!– Денег твоих поганых мне не нужно. Про Петра Кирыча колись, ну! Я многое знаю, нужно подтверждение. Слово даю, он никогда не узнает про наше сегодняшнее «толковище». – Русич развернул Пантюхина, придавил пах коленкой. – Колись! Времени у меня мало!– Ногу! Ногу-то не ломай! Подлюка! – застонал Пантюхин, лицо его скривилось от боли, уродливые красные пятна выступили на горле. – Новый срок получишь, змей! Одумайся!– Ты одумайся! Будешь говорить? – Русич усилил нажим, сам почти потерял способность рассуждать.– Ну, спрашивай, что надо, тварь? Могилу себе копаешь! Учти, жить тебе осталось часы. – Пантюхин ворочался, исходил потом, а тут еще завонял, как хорек, с испуга: этот психованный вгорячах может и придушить. Только житуха наметилась.– Что ж, тогда поговорим. Но… без фокусов! – предупредил Русич. – Чуть что и… ты меня знаешь, подонок. – Резко отпустил правую руку, ловко подсек коленку, как учили урки в северной зоне. Пантюхин, как подкошенный, рухнул на пол. – Вставай, вставай, а то простудишься!Пантюхин, кряхтя, поднялся, держась за правый бок, зло позыркал по сторонам: нет ли чего тяжелого поблизости, врезал бы психу по черепку.– Для начала хочу предупредить, подставишь меня или соврешь, я про тебя Петру Кирычу такое надышу, что… – взглянул в побледневшее лицо Пантюхина.– А чо, чо ты про меня шефу нарисуешь? Я служил ему верой и правдой, а ты… зря он тебя пожалел, гада. Зря!– Кирычу все опишу: как завалил ты ОТК, как нагло брал взятки за пропуск бракованной продукции, как за казенный счет дом Машке-любовнице построил в Селках, как благодетеля своего заложил черту.– Ты… про писателя? – ужаснулся Пантюхин. – Откуда знаешь?Русич ни сном, ни духом не ведал ни про какого «писателя», но мгновенно запомнил «промашку» Пантюхи.– Копию прокурору отнесу. Если начистоту, то милиция на тебя давно папочку завела, по которой светит тебе, друг ситный, за хищения в особо крупных размерах «червонец». Да и Кирыча за собой потянешь.– Чего брешешь про папочку? – нашел силы спросить Пантюхин. – Где видел?– В руках держал, – продолжал фантазировать Русич, дивясь самому себе. – Бумажки там в двух экземплярах. Один в милиции, а второй… тебе до него не дотянуться.– Ведь в зоне был, когда же успел накопать? Или у тебя тут подельщики? – Пантюхин все принял за чистую монету. – Давай попробуем столковаться: я нарисую, что вспомню, а ты… – Пантюхин все-таки вывернулся из рук Русича, с трудом овладел собой, но с каким наслаждением он убил бы этого дурака, будь что под рукой. – А ты папочку с бумажками мне взамен притартаешь. Договорились?– По рукам! Итак, кто ты сам в цепочке у Петра Кирыча?– Я же сказал, «шестерка», самая обыкновенная.– И много у него таких?..– Кто считал, думаю, тысяча.– Все в Старососненске?– Слушай, правдолюб, это же форменный допрос? Может, ты в легавые записался? – Пантюхин быстро приходил в себя, хмель вылетал из головы. – Ну все, ставим точку. Папочку притартаешь, и тогда договорим.– Сбавь обороты, – Русич запоздало понял, в какие дебри завела его собственная буйная фантазия, – пока потолкуем без папочки, ты ее еще не заслужил. Запомни еще вот что: если со мной что-нибудь случайно произойдет, ты на эти штучки мастер, верные люди сразу передают все дела в прокуратуру Союза.– На понт берешь? – Пантюхин потер горло, трудно было дышать. – Не боись, живи!– На этом пока и кончим. – Алексею хотелось побыстрей завершить опасную игру, которую сам и затеял.– Ну, будь! – Пантюхин покачал головой, поковылял к двери, приостановился, видимо, хотел что-то сказать, потом передумал, махнул рукой…Заперев за Пантюхиным дверь на задвижку, Русич посидел немного в глубокой задумчивости, встал, машинально прибрал со стола остатки «пиршества», бросил в корзину бутылку, собрал копии актов, снова сел, пытаясь осмыслить «душещипательный» разговор. Своими непродуманными действиями он сильно осложнил свою жизнь, зато многое понял: Петр Кирыч Щелочихин, как он и предполагал, явно «крестный отец» некой обширной мафии, чьи интересы простираются, видимо, намного дальше Старососненска. Скопировал образ сицилийских вождей «Коза ностры». Он многолик: коварный, сердечный, всемогущий и жестокий. Как здорово подсобил и ему, высвободил из мест заключения, даже с работой помог. А он? Как глупо пытаться вывести эту крупную рыбу на чистую воду. Что же делать? КГБ, милиция, прокуратура наверняка знают о Щелочихине побольше его, но помалкивают, не желают связываться, себе дороже станет. Хотя… Русич вспомнил капитана Андрейченко, с которым они в свое время пытались разобраться с покушением на него. Обязательно нужно ему обо всем рассказать. А что, если и он за эти годы, как говорят, скурвился? Алексею стало жарко. Вполне возможно. Круговая порука – это их щит. Ему вспомнилось, как давным-давно на даче у Кирыча, когда он, Русич, еще не ходил во врагах Щелочихина, тот хвалился под пьяную руку: мол, у нас все схвачено, разоткровенничался, стал вслух перечислять тюрьмы, лагеря, «пересылки» от Владикавказа до Сахалина, где у него вечные кровники-должники. В то время Русич не придал значения полупьяной похвальбе, а сейчас… Сейчас все вставало на свои места.Как часто бывало с Алексеем Русичем, раскаяние в свершенном пришло вскоре после содеянного. Он закрыл лицо руками: «Почему я всегда оказываюсь в виноватых? Почему? Неужто человек, желающий просто жить по правде, в нашей стране обречен. За какие тяжкие грехи наша Россия несет крест из века в век? Неужто мы, русские, хуже прочих? По чьей это воле великой и богатой страной правят преступники, самозванцы, авантюристы? Да, он понимает, что не все хорошо было и прежде, во времена Леонида Ильича. Правдолюбов и тогда жестоко преследовали, отправляли в „психушки“, вынуждали покидать Родину, но… народ-то почему страдает?…Тяжкие раздумья Русича прервал телефонный звонок внутренней связи. Это было весьма кстати, ибо в голову Алексея впервые закралась страшная мысль о самоубийстве. Оказывается, не только он еще находился на службе.– Вас ждет директор! Немедленно!Захватив акты последних проверок, докладную начальника сборочного цеха, Русич направился в заводоуправление, не переставая думать о своем, наболевшем.Нина Александровна Жигульская с момента его освобождения из лагеря и возвращения на «Пневматику» вела себя с ним очень ровно, ни единым словом, ни жестом не напоминала об их однажды случившихся близких отношениях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62