Лабарьентос сделал каменное лицо.
– Нет, – сказал он. – Кредит выдан на двадцать пять лет. По истечении срока он должен быть либо погашен, либо мы его взыщем по исполнительному листу.
– Это значит, – перевел Джон, – если через пятнадцать лет все деньги, какие еще не выплачены, то есть саму ссуду плюс еще не выплаченные проценты, вы не вернете им за один раз, то банк заберет ваш дом или что там у вас заложено в качестве гарантии.
– Но как же я смогу это сделать? – в ужасе воскликнул Балабаган. – Откуда я возьму деньги? Мой дом? И дом, и магазин должен унаследовать мой сын. А что банк будет делать с рыбным магазином?
– Они могут сдавать его в аренду вашему сыну, – сказал Джон. Постепенно он начал понимать условия игры. Он нагнулся, посмотрел на банковского клерка, с трудом сдерживая гнев. – Мистер Лабарьентос, как ваш банк пришел к тому, чтобы требовать за ссуду такие проценты? Скажите мне. Скажите мне, обычная ли это практика?
Тип-тип-тип на компьютере. Казалось, он делает это, чтобы выиграть время, чтобы заставить их нервничать.
– Это была ссуда, – неторопливо объяснил Лабарьентос, – выданная в момент высоких ссудных процентов, по фиксированной ставке. Ссуда выдана под слабую гарантию, это означает для банка высокую степень риска. В таких случаях ставка повышается, это абсолютно обычная практика.
– Это все? – спросил Джон, вспомнил про рыбаков с динамитом, про их оторванные руки и ноги, вспомнил мужчину, который сидел в мешке, подвешенном к потолку, о дочери, которая уехала в Гонконг, чтобы обменивать свое тело на деньги для семьи. – Это все, что играет роль – банковский риск?
Лабарьентос посмотрел на Джона, облизнул губы и положил ладони на стол.
– Как банк, – сказал он, ничуть не оробев, – мы в первую очередь выполняем обязательства перед нашими вкладчиками. Перед вами, например, мистер Фонтанелли. У вас в нашем банке один из самых крупных счетов, какие мы ведем. Вы доверили нам много миллионов песо. И вы, конечно, не хотите, чтобы мы эти деньги потеряли, и вы, конечно, хотите получить проценты на свой вклад, не так ли? Вот этим мы здесь и занимаемся. Мы зарабатываем ваши проценты.
* * *
Лицо Джона горело от стыда, когда они ехали назад. Он мог бы стать первым человеком, получившим ожоги кожи от краски стыда. Он криво отвалился на спинку заднего сиденья, закрыл лицо локтем, и ему было дурно от ужаса.
Все это ему следовало бы знать все время. Все это было так очевидно, так просто, так ясно. Лежало на поверхности.
Вопрос: как умножаются деньги? Ответ: вообще никак.
Каким надо быть идиотом, чтобы думать иначе.
И все же – с раннего детства человеку внушают, непрерывно повторяют как благочестивую мантру, более страстную, чем «Отче наш»: деньги умножаются в сберкассе. Это перетирают в своих заповедях мельничные жернова рекламы, родители, учителя, друзья, все лепечут одно и то же: отнеси деньги в банк, чтобы их стало больше. Даже Пол Зигель, который закончил Гарвард с summa cum laude и был умен, как никто другой, напоминал ему: твои деньги должны работать на тебя.
Но деньги не работают. Работают только люди.
Если бы было иначе: что мешало бы напечатать достаточно денег, чтобы каждый стал миллионером? Ничто. Только некому было бы печь булочки для завтраков миллионеров, некому было бы выращивать зерно для булочек, жать его и молоть в муку.
Деньги не работают. Работать всегда приходится людям.
И деньги не умножаются. Каждый доллар, каждый отдельный цент, на который подрастает твой счет, кто-то когда-то заработал своим трудом. Кто-то, имеющий долги, должен отдавать заработанные деньги своему кредитору.
Долги – это означает: платить арендную плату за использование денег. Долги и проценты были тем гигантским, рафинированным механизмом, транспортирующим деньги от тех, у кого их мало, к тем, у кого их много. Этот транспорт действует в гомеопатических дозах, которые для большинства безболезненны, и действует с математической, просчитанной точностью.
Так возникло его состояние. Вплоть до капитала, с которого все началось, с тех смешных десяти тысяч долларов, каждый отдельный доллар из тысячи миллиардов был взят у какого-то другого человека.
Джон окинул своим внутренним взором чудовищное сплетение, систему кровеносных сосудов, большие вены которой разветвляются на меньшие вены, а те на более тонкие вены и затем на волосяные капилляры, которые опутывают весь земной шар, проникая в каждую страну, в каждый город, в каждую деревню, в жизнь каждого отдельного человека, который живет на Земле, только по этим сосудам текла не кровь, а деньги, центы и сотые доли центов, по капиллярам, откуда они стекаются в четвертаки в более крупных сосудах и в доллары в еще более крупных, в сотни, тысячи и миллионы и, наконец, объединяются в этот чудовищный поток денег, который постоянно и с нарастающей силой течет на его счета, сорок миллиардов долларов в год, свыше ста миллионов долларов каждый день.
Он следовал по паутине в поисках паука, и вот: он сам и был тем пауком. Он исследовал цепочку питания и установил: он сам стоял на ее конце. Он был босс всех боссов. Он был последним эксплуататором. Он был наследником состояния Фонтанелли и верил, что решит проблемы мира. На самом деле он был причиной этих проблем.
– Остановите, – прохрипел он. Машина затормозила. Он выбрался наружу, и его вырвало так, будто он должен был освободиться от всего, что съел за последние два года.
34
Наконец они доставили его назад, на борт яхты. Как-то он продержался ночь и утро, а потом снова пожелал сойти на берег, потому что у него остались там дела. Они отвезли его на мотоботе в Туай, где все еще стоял джип, и спросили, не понадобится ли он еще. Нет, отрицательно покачал он головой, можете снова погрузить его на яхту. Они заикнулись о том, что «Прорицание» слишком большое судно, чтобы причалить сюда, на что он лишь кивнул, у него все болело внутри, да, яхта действительно слишком велика для одного человека. И пока они буксировали машину на мотобот, он тяжелыми шагами побрел вверх по дороге, которая представляла собой просто утрамбованную землю с втоптанными в нее камешками и вела к рыночной площади, хотя бы заасфальтированной, посмотрел на высокую церковь, постоял перед нею с таким ощущением в горле, будто там застрял крик, который не может вырваться, и в конце концов направился к дому скупщика рыбы.
Джозеф Балабаган сидел на ящике и смотрел на мальчика, который разбирал мотор мопеда. Заметив Джона, он вскочил и пошел ему навстречу. Он сказал, что звонил в больницу, у его жены все хорошо, и сегодня вечером он туда снова поедет, в крайнем случае на автобусе, если не удастся починить мопед, и он еще раз поблагодарил его за все, что он для него сделал.
Джон подошел с ним вместе, кивнул мальчику, который ему вежливо улыбнулся, пальцы перепачканы в мазуте. Рыботорговец послал одну из дочерей принести стаканы и достал из ящика со льдом две бутылки кока-колы. Джон сел на стул, который ему предложили, достал чековую книжку и шариковую ручку, которая, хоть с виду и не скажешь, стоила больше, чем все имущество Балабагана.
– Сколько у вас долгов? – спросил он.
Балабаган выпучил глаза.
– О нет, – выдавил он из себя. – Это… это я не могу…
Джон только смотрел на него, чувствуя себя глухим и раненным изнутри, и сказал:
– Мистер Балабаган, я самый богатый человек на земле. Вы мне помогли, теперь я хочу вам помочь. А вам нужна помощь, потому что своими силами вам никогда не расплатиться за этот кредит. Итак?
Рыботорговец смотрел перед собой, на лице его читалась борьба, пока одна сторона в конце концов не одержала победу – видимо, инстинкт выживания. Он тихо назвал сумму, и Джон, без усилий пересчитав ее в доллары, написал вдвое большее число, вырвал чек и отдал ему.
– Было бы хорошо, если бы вы больше не продавали динамит, – сказал он.
– Но… – начал Балабаган.
– Прощайте, – сказал Джон и встал. – Передайте привет вашей жене. И спасибо за кока-колу.
И он ушел. Снова пахло дымом, небо на западе было затянуто серой пеленой, потому что в Индонезии жгли леса, потому что они там работали на него, его подданные, сами не зная того, что платят ему дань. Повсюду в мире было так, повсюду мужчины и женщины вкалывали, потели, напрягались, выполняя опасную, тяжелую или просто скучную работу, и, даже не догадываясь об этом, изрядную часть времени работали на него, вносили свой вклад в рост его состояния, делали его все богаче и богаче, хотя он их не заставлял.
Ибо, как стало ему плачевно ясно сегодня утром, это были не только те его подданные, его крепостные, его рабы, которые сами имели долги. Машинерия денег работала гораздо тоньше, рафинированнее. Они с Марвином когда-то платили за квартиру мисс Пирсон, владелице дома, но в действительности она не оставляла эти деньги себе, она должна была отнести их в банк, чтобы расплатиться за ссуду, с помощью которой купила этот дом. «Капитальные затраты» – выражение, которое он видел во множестве калькуляций, совершенно не задумываясь о его смысле. Покупая что бы то ни было, каждый человек оплачивал и кредиты производителя. Гигантскую долю налогов, взыскиваемых с человека, поглощали проценты за долги государства. И все эти деньги в итоге, пройдя извилистый путь, оседали на его счетах. Ну, не все, но все большая и большая их часть. Самое большое состояние обладало в этой системе самой большой силой притяжения, было как магнит, который увеличивает свою силу за счет притянутых предметов. Как сказал когда-то Маккейн: однажды ему будет принадлежать весь мир.
Джон остановился, посмотрел на бухту и на ландшафт, такой райский на вид, но с запахом гари и отбросов. Не он ли сам, не его ли деньги, в конечном счете, виноваты в этом кризисе? Все было бы по-другому, если бы столетиями не накапливалось это гигантское состояние с его ненасытным голодом на проценты, не давило бы на все, как кошмар? Как Молох, которому весь мир должен был приносить жертвы, так что на удовлетворение потребностей людей и природы оставалось слишком мало?
И если все было так – а он должен был перепроверить, пересчитать, должен был как следует обдумать все это, пока не убедится, – то единственное, что он должен был сделать во исполнение пророчества – уничтожить это состояние?
Что за мысль?! Настолько парадоксальная, что звучала чуть ли не подкупающе убедительно.
Ничего удивительного, что Вакки так и дошли до такого решения. Уничтожить состояние означало бы снять с мира груз жадного до наживы, скаредного к процентам триллиона долларов. Так ли это? Таков ли был ответ?
Он представил себе обширную площадь, просторную равнину, в одной из пустынь на Западе США, скажем. Надо, чтобы туда была дорога. Наверняка соберутся ротозеи поглазеть. Триллион долларов в купюрах, сколько это будет грузовиков? Наверняка не один. Какое зрелище. Оно войдет в историю, как грузовики один за другим выгружают деньги, пачки долларовых банкнот, их сложат в костер, какого мир еще не видывал. Потребуется вооруженная охрана, конечно же. Он скажет короткую речь, объяснит то, что он узнал и почему деньги надо уничтожить, потом возьмет в руки факел и засунет его в изображения Бенджамина Франклина и Джорджа Вашингтона, а потом вместе со зрителями будет с жутким облегчением следить, как самое огромное в мире состояние превращается в дым и золу – пепел, который ветер еще долго будет разносить на мили вокруг…
Джон поморгал, потер лоб, снова вернулся в действительность, на главную улицу Туая. Люди странно посматривали на него.
Что-то в этом представлении было не так. Каким бы волнующим оно ни было. Он критически обследовал его, как ощупывают языком зубы, предполагая, что в одном из них появилось дупло.
Ему припомнилось посещение одного центрального банка, теперь он уже забыл, в какой стране. Они с Маккейном стояли за бронированным стеклом и смотрели, как работают люди, сортируя старые, изношенные купюры, бросая их в измельчитель и заменяя свежеотпечатанными купюрами.
Что такое денежная купюра, идентична ли она деньгам? Сможет ли он уничтожить свое состояние тем, что снимет со всех счетов деньги наличными и сожжет их? Во многих странах уничтожение купюр наказуемо, вспомнил он. Во многих местах запрещено причинять купюрам вред, потому что на них зачастую печатают портреты королей или национальных героев. Но помимо этого что помешает центральному банку заменить уничтоженные деньги на новые купюры? Ведь это всего лишь бумага.
И если подумать: зачем все эти хлопоты и расходы с грузовиками, груженными деньгами? Он ведь мог просто попросить Федеральный резервный банк, в виде исключения, напечатать для него одну купюру номиналом в один триллион долларов. Эту бумажку можно было бы сжечь в пепельнице, удобно и несенсационно. Боже мой, да просто выписать чек! Но даже это – зачем? Дело, в конце концов, упирается в то, чтобы обнулить все его счета. Это можно сделать, если ему вручат наличные деньги или чек, – ведь и то, и другое в принципе всего лишь ордер на получение денег. В этом случае были бы сделаны бухгалтерские проводки, и все свелось бы к нулю. Но точно так же он мог перевести все свое состояние в собственный банк, потом просто отправился бы в расчетный центр и сказал программисту или оператору: «Вот это место в памяти компьютера, на котором стоит триллион – или два триллиона, или сколько там еще, – сотрите и забейте туда нуль». И тогда состояние можно считать уничтоженным. Или нет?
Джон помотал головой, убрал волосы со лба. Как все это было запутано. Если деньги можно было так легко уничтожить, то что мешает кому-нибудь так же просто создать их? Вбить в это место компьютерной памяти сто миллионов или сто триллионов – но будут ли это деньги? И если нет, то почему? Что, собственно, такое – деньги?
Ноги несли его дальше, в жаркую тень под деревом. Он сел, не сводя глаз с моря и яхты, но не видя их.
Деньги. Допустим, будет уничтожено не только его проклятое состояние, но вообще все деньги, какие существуют на земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96