– Джон почувствовал, как у него напряглась спина. И голос прозвучал холоднее и дистанцированнее, чем он ожидал. – В Северной Дакоте и Миннесоте есть парни, которые строят себе в лесах хижины, вооружаются до зубов и клянут правительство. Так же и вы.
Маккейн ничего не ответил, только пронзительно посмотрел на него – так, будто в глаза у него был инсталлирован рентгеновский аппарат. Он медленно разжал кулак, опустил руку и так же медленно пошел к окнам, и где-то на середине пути ярость, переполнявшая его, куда-то исчезла, растворилась в воздухе.
– Джон, – сказал он тоном, похожим на удар хлыста. – Вы все еще не поняли, что поставлено на кон. Иначе бы вы не приводили такие смехотворные сравнения. – Он повернулся. – Таких людей, как ваши парни в Северной Дакоте, я знаю. И все их песни. Они считают, что дальше так продолжаться не может. И если все рухнет, они хотят иметь надежную крепость, в которой смогут жить. Крепость, которую они будут защищать с оружием в руках. Их позиция такова: к черту остальной мир, лишь бы выжили мы!
Джон мрачно кивнул:
– Правильно.
– Но правительства, – продолжал Маккейн, – демократически выбранные правительства – того же поля ягода! Кто их выбрал? Народ! Правительства выступают за интересы народа. А большинство народов живет по принципу: черт с ними, с другими, лишь бы нам было хорошо.
Джон открыл рот, но не знал, что сказать. Он только хмыкнул, злясь на себя, что ненаходчив в такого рода разговорах.
– А мы работаем над тем, чтобы из сильной позиции направить ход вещей в нужное русло. Мы же ничего не хотим для себя. У нас есть больше, чем достаточно. Вы же понимаете: мы настолько благополучны, что подозрение, что мы хотим разбогатеть, вообще не возникает. И наши намерения подчинены абсолютно рациональным критериям. В первую очередь мы получим в свое распоряжение компьютерную модель мира, самую подробную, какая только есть. С ее помощью мы сможем просчитать последствия любого шага, принимая во внимание все взаимодействия с остальным миром. Мы сможем обосновать любое из наших решений. И единственной мерой всего станет выживание человечества, наилучшее самочувствие для наибольшего числа людей. – Маккейн встал перед ним, подняв руки к груди заклинающим жестом. – Неужто вы не понимаете, что любой вид чьих-то групповых интересов – наш враг? Неважно, правительства то, профсоюзы, объединения лоббистов – все они имеют в виду только выгоды своей группы. Они выступают против несправедливости – в свою пользу! Вы понимаете?
Джон невольно отступил на шаг. Находиться так близко к Маккейну – все равно что встать на пути двадцатитонного локомотива. Но то, что он сказал, было не лишено своей внутренней логики.
– Так я на это еще не смотрел, – с неохотой признал Джон.
– Мне это ясно.
– Я не пропустил ни одних выборов. По крайней мере пока жил в Нью-Йорке. Мой дед учил меня не пренебрегать избирательным правом. Мол, многие погибли за то, чтобы я мог избирать. Он тогда…
– …сбежал от Муссолини, я знаю. И он был прав, ваш дед. Демократия – великое достижение, кто же спорит. Но не все могут себе ее позволить! – Маккейн набрал воздуха, отступил на шаг и посмотрел на Джона, как бы прикидывая, чего от него можно требовать, а чего нет. – Вам не понравится то, что я сейчас скажу.
– И то, что уже сказали, не очень понравилось.
– Куда деваться. Таков мир. Когда запахнет жареным, не до пространных рассуждений. В тяжелые времена нужен человек, способный взять командование на себя. Вождь. Знаете ли вы, откуда взялось слово «диктатор»? Из латыни. В Древнем Риме в критической ситуации на ограниченное время выбирали властителя, приказам которого подчинялись, не рассуждая. Это был диктатор. Когда возникает опасность, демократия отходит в сторону. Всегда, во все времена. Взгляните на историю непредвзято, и вы увидите, что я прав.
Джон почувствовал, как в нем поднимается испуг:
– Вы хотите, чтобы мы стали диктаторами?
Маккейн громко рассмеялся:
– А как бы вы назвали то, что мы все это время замышляли? Два человека приводят себя в позицию, из которой они могут отдавать приказы всему миру. Ведь именно такой план был с самого начала?
– Но раньше вы не называли это «диктатурой».
– Если бы я произнес это слово, вы бы встали и ушли.
– Разумеется. Я и сейчас раздумываю, не поступить ли так.
– Пожалуйста. Никто вас не неволит. Это ваш триллион, но, Джон, вы должны исполнить прорицание. Прежде чем вы встанете и уйдете, скажите мне, пожалуйста, как вы собираетесь это сделать. Вашей хваленой демократии до сих пор не удалось сделать даже такую малость, как остановить производство фторохлороуглеводов, не говоря уже о серьезных, действенных мерах. Пожалуйста, скажите мне, что вы собираетесь делать. Если вам придет в голову лучший путь, скажите, я его приму! Но я искал его четверть века и не нашел.
Джон смотрел на него с нарастающим ужасом, и глаза его в любую секунду могли лопнуть. Ему пришлось отвернуться, он вдруг ощутил громадную тяжесть.
– Да, у меня никогда не было ясного представления о моей жизни. Но то, что мне никогда не хотелось стать диктатором, – это однозначно.
А ведь ему уже давно пора было понять, что дело идет именно к этому.
– Джон, – сказал Маккейн тихо, почти мягко, – мы гнушаемся таких людей, как Саддам Хусейн, вовсе не потому, что они диктаторы. Мы их гнушаемся потому, что они действительно губят людей. Вот то, что делает их тиранами. Мы, Джон, не будем уничтожать людей, мы будем их спасать. Мы обладаем такого рода властью, какой еще никто никогда не обладал, и мы единственные, кто еще способен удержать человечество перед пропастью, к которой оно мчится сломя голову.
Джон поднял глаза. Помедлил. Мысли в его голове пришли в полный хаос.
– Я знаю, что это нелегко. У меня было двадцать пять лет времени, чтобы привыкнуть к этой мысли, но даже это было нелегко.
– Конечно, – собственный голос показался Джону чужим и охрипшим.
– Я тоже всегда ходил на выборы. – Маккейн безрадостно рассмеялся: – Но за Джона Мейджора я не голосовал.
Джону припомнился ужин. Холодное неприятие, продемонстрированное премьер-министром.
– Думаю, я как-нибудь справлюсь.
– Значит, продолжим?
– Да.
– Я должен быть уверен, что вы прикрываете меня с тыла.
Джон вздохнул, чувствуя отвратительный привкус предательства на языке.
– Да. Я вас прикрою.
– Спасибо.
Пауза. Тишина. Сквозь открытые окна слышались удары колокола с Биг-Бена.
– И что будем делать теперь? – спросил Джон.
Маккейн стоял у края письменного стола, вяло отбивая пальцами тихий, беспокойный ритм. Взгляд его блуждал в неопределенной дали.
– Битва началась, – сказал он. – Значит, будем сражаться.
* * *
В следующие дни в Лондон слетелись директора, председатели правлений и руководители предприятий со всего мира. Конференц-зал на верхнем этаже резиденции Fontanelli Enterprises впервые был заполнен так, что потребовались дополнительные стулья.
Верховный босс всех этих директоров, председателей правлений и руководителей предприятий, Джон Сальваторе Фонтанелли, богатейший человек мира и обетованный спаситель будущего, открыл собрание коротким елейным докладом об угрозе природным основам жизни и о центральной роли, которую играет защита окружающей среды в целях концерна. Доклад венчала фраза:
– Подумайте о том, что защита окружающей среды – роскошь, которая далеко не всем по карману. Одними благородными намерениями сыт не будешь. Только если мы радикально сократим наши издержки и исключим расточительство, мы сможем подумать о будущем.
После этого Джон удалился в свой кабинет, передав детальную работу Маккейну. Великого оратора из него пока не получалось. От волнения перед этой своей маленькой речью он не выходил из туалета, ночью почти не спал, в полусне повторяя заготовленное обращение, а сейчас настолько взмок от пота, что ему пришлось принять душ и полностью переодеться. А ведь посмеивался, когда Маккейн настоял на том, чтобы при их кабинетах было по собственной ванной и гардеробной.
– Мне кажется лживой эта речь о защите окружающей среды, – признался он Маккейну, который заглянул на минутку за документами для доклада. – Ведь суть в том, чтобы просто зарабатывать побольше денег.
Маккейн ипохондрически взглянул на него.
– Вы меня разочаровываете, Джон. Они-то ладно, – он указал пренебрежительным кивком в сторону ожидающего собрания, – от них я не жду понимания взаимосвязей. Но вы-то!
– Такая, видно, судьба. Всех-то я разочаровываю.
– Ну, хорошо. Еще раз медленно, для конспектирования. Мы самый крупный в мире концерн, так? Пока, во всяком случае. Мы должны позаботиться о том, чтобы остаться им. Чего нельзя допустить – так это образования равных нам по величине блоков. Тогда мы попадаем в ситуацию равновесия, а это нам уже не позволит осуществить задуманное. – Маккейн сложил пленки для проектора и держал их перед грудью Джона, будто хотел уколоть его углом этой стопки. – Неужто это так трудно понять? Мыслите с перспективой, Джон. Долгосрочный взгляд выигрывает.
С этими словами Малькольм Маккейн вернулся в конференц-зал, оглядел там всех присутствующих, которые смотрели на него испуганными кроликами, поправил микрофон и сказал то, что в следующие дни ему пришлось говорить на многих подобных собраниях:
– Господа, я хочу от вас только трех вещей. Первое, доходов. Второе, доходов. И третье, доходов.
* * *
Одной из немногих женщин среди участников всех этих конференций, замаскированных под хозяйственные мероприятия, была Глэдис Ван, руководительница медиаконцерна Polytone Media, образованного слиянием нескольких европейских фирм звукозаписи, с резиденцией в Брюсселе. За прошедшие три месяца два важных фигуранта концерна – поп-певица из Израиля и одна английская группа – перешли к EMI Electrola, что чувствительно снизило квартальный доход: цифры сползли в красную зону. Компакт-дисковая дама с дымчато-седыми волосами, соответственно, получила по первое число.
Вернувшись в Брюссель, она немедленно созвала похожее собрание, чтобы похожими словами дать понять серьезность положения шефам различных подразделений.
– Но без созидательного труда не обойтись, – возразил руководитель испанского дочернего предприятия. – Мы должны инвестировать в людей искусства. Конечно, это требует времени, пока артист пробьется на рынок, но если мы не дадим ему этого времени, мы лишимся артистов.
– Если мы будем работать нерентабельно, артисты лишатся фирмы звукозаписи, – резко заявила Глэдис Ван, которая твердо решила, что больше не позволит неуклюжему британцу делать из себя девочку для битья. – Что не приносит прибыли, то вылетает.
Менеджеры брендов пригнулись и усердно рылись в своих бумажках. Руководитель Cascata Records, фирмы звукозаписи из Милана, которая вот уже полгода как принадлежала Polytone, уныло разглядывал скорбные цифры продаж компакт-диска с названием Wasted Future.
* * *
– Мы переживаем спад, – сказал Маккейн. – Это плохо, но в жизни такое случается. Спады неизбежны, и они отделяют мальчиков от мужчин.
Джон только кивнул. Они ехали в аэропорт, и их бронированный лимузин застрял в пятничной пробке. Если глянуть вперед, казалось, будто грузовики и красные двухэтажные омнибусы стоят впритирку друг к другу. Моросил дождь, и вдоль улицы покачивались антрацитовые зонты.
– Именно сейчас мы не должны упускать из виду наши цели, иначе мы утонем в мелочах. И одна из наших ближайших целей – Международный валютный фонд.
Вот преимущество личного самолета: можно не беспокоиться, что опоздаешь на рейс. Джон как раз обдумывал то, что сказал Маккейн, и напряг лоб.
– МВФ? – повторил он. Он уже читал об этой наднациональной организации, призванной обеспечивать функционирование финансовой системы по всему миру, чтобы валюты оставались конвертируемыми одна в другую и так далее. Описание наводило смертную скуку. – Вы должны мне это объяснить, – попросил Джон. – Какое отношение это имеет к нам.
– В МВФ в настоящий момент 180 членов. Каждая страна-член делает свой взнос, так называемую квоту, и квота тем больше, чем богаче страна. Квота также определяет право голоса, то есть кто больше вносит, тот и задает тон. Сейчас это США с восемнадцатью процентами голосов. – Маккейн поднял растопыренную ладонь и приготовился загибать пальцы. – Это первый пункт, который подходит к нашей концепции: богатство есть влияние. Открытое влияние, нескрываемое, заложенное в уставе.
– Ну-ну, – сказал Джон. – Влияние, но на что?
– Это второй пункт, интересный для нас. МВФ может заглянуть в документы всех своих членов, может затребовать от правительств информацию об их денежной и налоговой политике, правда, не может давать указания. В нормальном случае. Другое дело, если страна получает от МВФ кредиты. Такие кредиты выдаются только под строгие обязательства, и выполнение обязательств контролируется. Нет более прямого влияния на политику государства, чем через МВФ. – Маккейн загнул уже два пальца. – Понимаете? Через Валютный фонд мы можем воспрепятствовать тому, чтобы развивающиеся страны гробили окружающую среду в своей дикой индустриализации.
Джон посмотрел на Маккейна, как будто видел его впервые. Сам он никогда в жизни не додумался бы до такой мысли, в этом он мог признаться без зависти.
– Через МВФ, да, – кивнул он. – Но как вы собираетесь влиять на МВФ?
Маккейн пожал плечами:
– Сладкоречивыми заверениями. Предложениями о кооперации. Или – что было бы самой смелой моей надеждой – тем, что Fontanelli Enterprises стал бы первым членом МВФ, не являясь нацией.
Джон невольно хватил ртом воздух:
– Действительно смело.
– Ну уж не настолько. Сейчас МВФ располагает за счет взносов общей суммой разве что 190 миллиардов долларов, половина которой – в неконвертируемой валюте, то есть ни на что не годные деньги. Для нас было бы пустяком дать им даже больше, чем США.
Джон почувствовал, как в нем поднимается чувство непобедимости, которое не покидало его все лето и которое было лучше, чем секс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96