В бесчисленных телепередачах, круглых столах и интервью по всему глобусу обсуждалось то, что Маккейн объяснил Джону во время их самой первой встречи: одно дело, когда инвестиционный фонд или банк распоряжается сотнями миллиардов долларов, и совсем другое, когда одна-единственная персона действительно обладает этой же суммой денег.
– Разница в том, – подытожил известный лорд Питер Робурн в интервью одному из самых значительных журналистов в области мировой экономики, – что Фонтанелли в своих решениях плюет на рентабельность. Это делает его непредсказуемым. Можно даже сказать, свободным.
Такой размах свободы вызывает опасения. Министры экономики заговорили о социальной ответственности. Профсоюзные вожди задумались об опасности такой концентрации денег и влияния. Председатели правлений других крупных концернов тщились излучать уверенность и создавать впечатление, что они все держат под контролем.
Кто на очереди? – потирали руки сторонние наблюдатели. Некоторые журналы, в том числе серьезные финансовые издания, опубликовали реальные карты мира, на которых было помечено – фирменным логотипом и биржевой стоимостью, – как будет выглядеть всемирный концерн Фонтанелли.
– Они избавили наших аналитиков от половины работы, – довольно жмурился Маккейн.
Один не очень серьезный журнал подсчитал, какие страны Африки Фонтанелли мог бы купить со всеми потрохами и госсобственностью. Все прогнозы на будущее расходились. В принципе, казалось, можно было ожидать чего угодно.
* * *
На Рождество Маккейн пригласил Джона к себе и своей матери на домашний ужин.
Миссис Рут Эрнестина Маккейн, страдавшая прогрессирующим ревматизмом, скособочившись сидела в цветастом обширном кресле, но излучала непоколебимую решимость бороться с болезнью. Серо-голубые глаза смотрели проницательно, улыбчивое лицо обрамляли седые курчавые волосы поразительной густоты.
– Как вам нравится в вашем замке? – спросила она.
– Пока трудно сказать, – ответил Джон. – Я живу там всего неделю.
– Но ведь из него сделали красивое строение?
– Да, очень красивое.
– Вы должны знать, – вставил Маккейн с веселой улыбкой, – что моя мать прекрасно осведомлена обо всем, что пишет желтая пресса. Поэтому она знает ваш замок лучше, чем вы сами.
– А, – понял Джон. – Ну, это нетрудно.
Несколько номеров таких журналов лежали на столе рядом с ней. Бегло глянув на них, Джон с облегчением удостоверился, что леди Диана по-прежнему сохраняет за собой главенствующее место на обложках.
Ему странно было видеть Маккейна в домашней обстановке, расслабленным и благодушным. В офисе это была динамомашина, работающая на полных оборотах, рассыпающая искры от высокого напряжения.
Дом располагался на тихой улице спокойного предместья Лондона и казался почти неприметным среди других, куда более роскошных вилл. Для матери Маккейна, которая передвигалась с трудом, был сооружен современный стеклянный лифт, нарушивший архитектурную гармонию вестибюля, во всем прочем здесь сохранялась обстановка довоенных времен.
Еда была вкусная, но не изысканная, почти домашняя. Сервировала ужин пожилая домработница, единственная прислуга в доме, как узнал Джон, если не считать сиделки, которая приходила дважды в день, чтобы присмотреть за миссис Маккейн.
Когда Маккейн ненадолго вышел, его мать указала на акварель над камином, в простой раме из нержавеющей стали.
– Узнаете это?
– Флоренция? – спросил Джон. – Один из мостов через Арно.
– Понте-Веккио, да. – И она добавила заговорщицким тоном: – Это Малькольм.
– Неужели? – Никогда в жизни Джон не подумал бы, что Маккейн может держать в руках кисть.
– В юности он много рисовал, – рассказала миссис Маккейн. – Моего покойного мужа часто переводили по службе, знаете, и мы много переезжали. Тогда мы жили в Италии, Малькольм ходил в эту компьютерную фирму и вскоре перестал рисовать. – Ее глаза блеснули: – Только не говорите ему, что я вам об этом рассказала.
Джон смотрел на картину и не знал, что думать. Глупо было принимать это за особый знак, но вдруг? Значит, они оба рисовали, а потом перестали. Всего лишь мелкая деталь. Знак, что они должны были когда-то встретиться.
* * *
– Есть еще одно дело, которое мы постоянно откладываем на потом, – сказал однажды Маккейн, собираясь в Техас на переговоры с правлением Exxon. – Договор моего найма. Надо его наконец подписать, чтобы я представлял предприятие как его управляющий.
– Ах, да, – сказал Джон и схватился за ручку. – Конечно. Я про это совсем забыл.
– Ну, забот и без того хватало, – сказал Маккейн и достал из своей кожаной папки многостраничный договор в трех экземплярах. – Но вы же понимаете, иногда я должен подумать и о себе. Предположим, если сейчас мы не придем к согласию об условиях этого договора, это будет означать, что в течение нескольких месяцев я работал на вас бесплатно. И я окажусь на улице, а вы не будете мне должны и ломаного гроша.
Его тревога удивила Джона. Неужто британец до такой степени в нем сомневался?
– Ну, уж я думаю, мы как-нибудь договоримся, – попробовал он отшутиться и протянул руку: – Давайте сюда.
– Прочитайте как следует, прежде чем подписать. – Маккейн сел, закинул ногу на ногу и скрестил руки, приготовившись к долгому ожиданию.
Джону пришлось заставить себя прочитать одну за другой все страницы, лишь приблизительно понимая, что значила вся эта юридическая казуистика.
И лишь дойдя до параграфа, где значилось вознаграждение, он очнулся. Сумма, которая там стояла, была вполне однозначной. У Джона отвисла челюсть.
Маккейн требовал годовой зарплаты в сто миллионов долларов!
23
Глядя на цифру, красующуюся на бумаге как нечто само собой разумеющееся, Джон почувствовал, как в нем поднимается горячая волна. Это нахальство его разозлило, но вместе с тем он непостижимым образом чувствовал, что должен проглотить свою злость.
– А вы, м-м, не погорячились малость?
Маккейн поднял брови:
– Что вы имеете в виду?
Джон слегка приподнял лист. Он вдруг показался ему очень тяжелым.
– Я читаю параграф о зарплате, и у меня такое чувство, что вы по ошибке приписали лишний нуль.
– Нет, точно нет.
– Но сто миллионов долларов… Во всем мире нет управляющего, который зарабатывал бы хоть что-то близкое к ста миллионам в год!
– Да бросьте вы, Джон, – ответил Маккейн с налетом досады в голосе. – Сто миллионов – это проценты с вашего состояния за один-единственный день. А ведь я повышаю ваши доходы. Я легко их удвою. Это значит, что я возмещу вам мою зарплату более чем трехсоткратно. Покажите мне другого служащего на этой планете, который мог бы утверждать нечто подобное.
– Но ведь мы делаем все это не для того, чтобы огрести побольше денег, так? Я думал, мы здесь для того, чтобы выполнить задачу? Чтобы направить судьбу мира в другое русло?
Маккейн разглядывал свои ногти.
– Вы знаете, что я делаю все это не ради денег, Джон. Моя зарплата – это символ. Она показывает, что я – шеф самой крупной фирмы мира. С большим отрывом крупнейшей фирмы мира. Потому и зарплата моя должна быть самой большой в мире, с отрывом, это вы понимаете? Такие вещи не удержишь в тайне. И я не хочу держать это в тайне. Когда я буду сидеть напротив кого-то из этих ребят, которые обычно воображают о себе черт знает что, я хочу, чтобы он знал, что я зарабатываю в пятьдесят раз больше, чем он. Такова игра, Джон. Он будет это знать и чувствовать себя маленьким и сделает все, что я ему скажу.
Джон снова глянул на число. Сто миллионов долларов. Разумеется, теоретически он может не подписывать этот договор. Деньги принадлежат ему, фирма принадлежит ему, все здесь принадлежит ему – стул, на котором сидит Маккейн, бумага, на которой распечатан договор, ручка, которой он должен был поставить свою подпись. Он мог зачеркнуть число и написать другое, двадцать миллионов, например, или двадцать пять, а то и десять, что уже целая куча денег, и если Маккейн с этим не согласится, то их пути разойдутся.
Теоретически. Практически он только что купил мультинефтяную компанию, офисное здание в много миллионов, нанял людей и наподписывал договоров… Он затеял дела, с которыми одному ему не управиться. Обо всем, что касается бизнеса и экономики, у него более смутное представление, чем у Мурали, хозяина пиццерии. Он был бы не в состоянии вести дела газетного киоска, не говоря уже о предприятии, собственный капитал которого был больше, чем вместе взятый капитал трехсот следующих за ним по величине предприятий.
Он почувствовал, что ладони у него вспотели. Как будто от бумаги исходил жар. Он бросил на Маккейна взгляд, но тот сидел, отвернувшись.
В конце концов, высокая зарплата – лишь часть рафинированного плана поскорее выйти на большие деньги? Джон почему-то чувствовал себя загнанным в угол. Собственно, дело было даже не в деньгах, а в чувстве, что ты целиком в чьих-то руках. А в своих аргументах Маккейн, должно быть, даже прав.
Выбора у него не было.
Джон снова взял ручку, которая выпала у него при чтении договора.
– Ну да, – он сделал слабую попытку придать этому вид суверенного решения. – Вы правы. Если подумать о масштабах, то все соответствует. – Он раскрыл последнюю страницу и черкнул свою подпись на отведенной для нее строке, быстро повторил процедуру на двух остальных экземплярах, один положил себе в папку, а остальные протянул Маккейну, который взял их без видимого волнения чувств.
Какое-то время длилась неловкая пауза.
– О'кей, – сказал Джон с деланой легкостью, откинулся и хлопнул в ладоши. – Когда начнем? Какие у нас намерения с техасцами?
Маккейн поднялся из кресла:
– Мы приветливо поговорим с правлением, всем пожмем руки и потом половину из них уволим.
– Что? Почему? – Джон моргал. Ему показалось, что в помещении стало градуса на два холоднее. – Ведь они хорошо работали, если Exxon оказался таким прибыльным?
– Наверняка. Но это не основание. Основание состоит в том, что мы должны внятно дать им понять, что слово теперь за нами.
– То есть?
– Мы поставим несколько наших людей.
Джон поднял руку:
– Погодите. Мне это не нравится. Я не хочу заниматься этими абсурдными играми во власть.
Маккейн холодно смотрел на него сверху вниз.
– Джон, в вашем сознании крепко засело одно представление, от которого вам нужно как можно скорее избавиться. Это представление, что мы можем делать то, что задумали, и при этом оставаться милыми, приятными для всех ребятами. – Он отрицательно покачал головой. – Забудьте об этом. То, что нам предстоит, – не прогулка и уж точно не приятная. Нас будут ненавидеть. Наши имена станут ругательствами лет на сто, а то и навсегда. Черчилль в свое время пообещал нам кровь, пот и слезы, но эта метафора уже поизносилась; второй раз людей ею не проймешь. Мы можем ни у кого не спрашивать разрешения, мы должны добиться того, чего должны добиться, а это лишь вопрос власти, так точно. О власти, Джон, вам еще многое предстоит узнать. В этом я вижу часть моей задачи – научить вас всему, что знаю сам. – Он поднял вверх оба экземпляра договора о своем найме. – Вот это – первый урок. Что вы из него извлекли?
Джон наморщил лоб:
– Что вы имеете в виду?
– Я подсунул вам договор с чрезмерно завышенными требованиями по зарплате, и вы его подписали, хотя нашли их решительно неприемлемыми. Почему?
– Потому что ваши аргументы по некотором размышлении убедили меня.
Маккейн тонко улыбнулся:
– Неправда.
– Почему же? Не восставать же мне из-за нескольких миллионов…
– Это вы сами перед собой оправдываетесь. А правда такова: вы нашли мою зарплату чрезмерно высокой, но подумали, что у вас нет выбора и остается только принять мои условия. Другими словами, я был в более сильной позиции, хотя вы богатейший человек мира, а я голь перекатная. – Маккейн повернулся, сделал несколько шагов, остановился. – Хотите знать, как я это сделал?
У Джона отвисла челюсть, и ему не сразу удалось закрыть рот. Мало того, что Маккейн повозил его мордой об стол и огреб себе зарплату, которая в двести раз выше зарплаты американского президента, теперь он еще похваляется этим и хочет растолковать ему во всех подробностях, как он этот фокус проделал?
– Было бы интересно, – сипло сказал он.
– Вы сделали большую ошибку вначале, которую никогда больше не должны повторять. Элементарное правило, касающееся любых договоров. Вы затянули с заключением договора. За это время свершились многие факты, а свершившиеся факты не могут быть предметом переговоров. Я мог спокойно ждать, когда вы окажетесь в ситуации, когда вам не так просто встать и уйти. Но если вы начинаете переговоры без этой возможности – просто встать и уйти, – вы автоматически оказываетесь у короткого конца рычага. – Маккейн походил на профессора, который объясняет элементарные основы своего предмета. – Допустим, вы переезжаете в новую квартиру, не договорившись о квартплате. Если вы сначала переедете, то арендодатель может потребовать от вас чего угодно – любую плату, ежегодный косметический ремонт и так далее, потому что у вас нет альтернативы, какая была до вселения: закончить разговор и подыскать другую квартиру. Теперь ваша альтернатива – дорогой, хлопотный съезд с квартиры. Понимаете? Вы допустили, что состоялся факт, который ослабил вашу переговорную позицию.
– То есть нам следовало еще при первой встрече поговорить о вашей зарплате?
– В идеале, да, – кивнул Маккейн. – Тогда ваша позиция была оптимальной. Я всю свою жизнь посвятил идее, осуществить которую мог только с вашего согласия. Вы были богатейший в мире человек и не были во мне заинтересованы. Черт, да если бы вы потребовали, я согласился бы работать на вас бесплатно.
Джон вспомнил тот день, когда они с Марко прилетели в Лондон, впервые без ведома Вакки.
– Да, я не знаток в таких вопросах.
– Это не та способность, с которой рождаются на свет. Этому можно научиться. Курс как раз начался.
– У вас жесткие методы обучения.
– Но и предмет не менее жесткий, – сказал Маккейн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96