— Ага. — Матербол. — Мы знаем, что такое знак Моджо.
— Аквавитус-динь-дон.
— Джакомо тоже, без него никак. Что там с ним?
— Джакомо на ставке, малыш.
— На какой ставке?
— На ставке у Моджо, малыш.
Гноссос в очередной раз лязгнул челюстью, на этот раз снизу вверх.
— Моджо пашоу уверх, — продолжал Будда, — Здаровы стау.
— Хорошо крутится. — Матербол. — Слушай Будду.
— Мистер Джакомо, ага, он всего лишь на ставке.
На запотевшем боку портативного миксера Гноссос нарисовал восьмерку — сперва в одну сторону, потом в другую. Все молчали, и в этой тишине Гноссос вдруг почти услышал, как все его внутренности вязко сочатся клетками гонококка. Фантазия вдруг сменилась смертельным ужасом: паяльные лампы в щелях, белладона в «баккарди». Он оценил ситуацию — один в компании трех невероятных существ, за дверью эскадрон каннибалят, улицы патрулируют убийцы в военной форме, в пыли валяется изрезанный рюкзак — без денег и с убывающими остатками его сущности.
— А вы, мужики? — спросил он наконец. — Как вы?
Пауза, потом Матербол с усмешкой ответил:
— Независимые.
— Мы в тени, — сказал Будда.
— Хватит крыш, — добавил Матербол. — У нас свое маленькое дело. И нас не купишь.
— М-да, — сказал Гноссос, — хочется верить.
— Ты очень долго падал. — Будда. — Значит, надо верить.
— Тирлим-динь-дон, Моджо-бом.
— Я знаю, что нужно Гноссосу, — практично сказал Матербол.
— Бабки. — Будда вновь прикоснулся к опалу.
— Поговорим о бабках, малыш.
Той ночью Луи Матербол плел свой магический круг, вертел свои ритмические фразы, вгонял в гипноз свой психоделический легион и говорил — прямо в пропитанные опиумом лица. Гноссоса окружали таксисты, проститутки, уцелевшие таосские индейцы, и только что получившие плату гномы. Каждый держал во рту персональную хирургическую трубку, соединенную с пульсировавшим в циклопической чаше регулятором. Мегафонный голос повторял:
— Храбро двинулись колонны, в барабан Бут бьет(Искупался ли ты в Агнца крови?) Мрачно скалятся святые, предрекая: «Он идет» (Искупался ли ты в Агнца крови?)
В тени за спиной Матербола на верхней из дюжины старых бочек трудилась девочка в красном платье и несколько ее подружек. Они раскручивали сотни полых кастаньет, они вытаскивали секретные затычки у искусно раскрашенных маракасов, они наполняли страждущие полости сладко пахнущим герычем.
— Неотмытых легионы на дороге в Рай(Искупался ли ты в Агнца крови?) (Банджо)
Ныряльщик, которому три дня назад Гноссос попал по голове серебряным долларом, опустил иглу фонографа, и сквозь дымный воздух на них обрушился мерный топот марширующих лицедеев. Чистые атлеты, мудрые пророки, Цари и генералы, попы и скоморохи! (Мощный хор всех инструментов. Мелодию ведут тамбурины)
Миссис Матербол руководила упаковкой, а похожие на евнухов ку ли складывали кастаньеты и маракасы на специальные лотки, привязывая к ним бирки с именами. Кубинцы и индейцы, подавшись вперед, тянули из трубок жидкость, молочная машина пыхтела, а Будда, полулежа на благословенном боку, одаривал всех своей непостижимой, полной самой щедрой любви, прекрасной улыбкой.
Следующие четыре дня Гноссос продавал сувениры. Он выставлял лоток на перекрестках, в автобусах, на задних площадках трамваев и под пальмовыми навесами пляжа Варадеро; раскладывал свой товар перед рыбаками на марлиновых яликах Кохимара; предлагал парочкам, совершавшим в Санта-Клара свое paseo , услужливым мальчикам из «Гавана Хилтон», разодетым, словно фельдмаршалы, сержантам армии Батисты, бородатым студентам юрфаков, прятавшимся в канализационных люках, Супермену в антракте «Малого Театра», крупье в «Насионале» и всем сортам похотливых американских бездельников, что пыхтя, прогуливались по переулкам.
Он расплатился со священником за похороны, через благотворительное общество отправил в сьерру посылку для Джек (шоколадки «Хершис» и защитного цвета носки), вкатил себе три укола ауреомицина, чтобы разом покончить с триппером, и выиграл почти пятьсот долларов у близорукого мазохиста с Палм-Бич, который вообще не видел карт. Ветер, похоже, переменился, но и Гноссос не упускал шанса.
Он купил билет первого класса на самолет до Айдлуайлда. Провожать его пришли Матерболы с эскадроном гномов и командой конголезских музыкантов. Со ступенек трапа Гноссос бросил в воздух пачку новых долларовых бумажек, и на терминале началась паника. Стюардесса, отодвинув кривую дверь, вручила ему букет роз «Красота по-американски». На Гноссосе теперь были плетеные сандалии, белые льняные брюки, свеженакрахмаленная рубашка кубинских бойскаутов, все тот же, но разбухший рюкзак и шляпа «кампесино». В руках он держал разрешенную на таких рейсах четырехквартовую флягу с НЗ — «Летним снегом» — а на болтающемся индейском ремне пощелкивали шесть пар кастаньет. Под хлопки вспышек он поцеловал стюардессу чуть пониже ушка. Затем послал благословение контрольной вышке, и вспышки захлопали опять. Миссис Матербол стало дурно — видимо от жары и дневного света.
В рюкзаке лежала щепоть глины с могилы Абрахама Джексона Уайта.
Когда раскрученные моторы самолета заглушили сумасшедший оркестр, Гноссос размял пальцами комок и застонал — на этот раз беззвучно, одним лишь сердцем — от всей этой мучительной нелепости.
На помощь, Хеффаламп.
Слонасный Ужопотам. Потасный Слоноужам.

20

Ирма признается во всем. Среди вражды и смуты Гноссос заключает сделку. Бесплатный билет для Кристин.
Авеню Академа, 109
Афина
13 мая 1958 года
Избранный друг!
В этот тяжелый для Вас час меня переполняет самое искреннее участие. Пожалуйста, примите мои скромные извинения и поздравления.
Мандрил безусловно был ошибкой. Колдовство осуществлено согласно завещанию мистера Овуса. Требования дисциплины вопреки нашей воле компроментируются можжевеловыми ягодами, и мой муж не смог собрать воедино соответственную информацию. Мне стыдно. Передайте, пожалуйста, исправления Вашей мисс Макклеод, которая, видимо, пострадала от ошибки. К сожалению, и Ваша собственная личность не избежала изнурительных опасностей. Увы.
Джордж, закончив курс секретарского обучения в колледже администрации отеля, принял позицию в «Дорчестере», Лондон. В атмосфере трезвости мы, возможно, умерим наши вкусы. Сейчас, когда Вы это читаете, мы находимся в море. Пожалуйста, простите нас. Если демон продолжит поползновение, рекомендуется ежедневная клизма из «люкса» и теплого эля. Люблю Вас.
С огромными и пылкими соболезнованиями,
Ирма Раджаматту, Д. Б. И .
Гноссос чувствовал, что теряет остатки своего эгейского разума. Он поставил на проигрыватель Корелли, выпил стакан теплого «Летнего снега» и стал слушать поединок тутти и рипиено. Бестолку. Рыхлые волокна возбужденных внутренностей всосали в себя стимулятор и мгновенно сожгли его, не оставив ничего, кроме слабых паров тревоги. Гноссос периодически исторгал их наружу.
Письмо торчало из заляпанного засохшим гранатовым сиропом горлышка бутылки, оставленной на полу пустой хаты бенаресцев. Вечерний бриз хлопал оконными занавесками, по пустому полу катались шарики пыли. Мебель, книги, горшки и кастрюли — не осталось ничего.
Но в его собственной квартире явно что-то происходило. На индейском ковре валялись какие-то списки, пепельницы топорщились фильтрами сигарет, повсюду мятые пивные банки, через тройники в одну розетку воткнуты четыре пишущих машинки, в углу жужжит адресограф «Питни-Боуз». Живот урчал от голода, но в холодильнике было хоть шаром покати, а за окном у поребрика терпеливо ждала машина проктора Джакана, та, что следовала за Гноссосом от самого аэропорта.
В торопливо нацарапанной записке Розенблюм написал, чтобы Гноссос, как только появится, сразу шел в кампус: он позвонил узнать, зачем, но никто не ответил. Даже телефон общежития Кристин, который он приберег на самый крайний случай, загадочно пикал не меньше десяти минут. Гноссос налил себе еще на три пальца Матерболовского пойла, проглотил, час провалялся в ванне, сунул руки в брошенные домашние тапочки, походил на четвереньках, постоял на голове, скинув при этом со стены латунную тарелку, позвонил в бюро погоды, рассказал автоответчику похабный анекдот, погладил свою старую подушку, пытаясь нащупать яремную вену на шее Кристин, развесил герычевые кастаньеты на медные пастушьи рога и проверил, на месте легавые или уехали. Когда стемнело, украдкой пробрался к Раджаматту, вылез в окно и отправился в «Гриль Гвидо». Там не оказалось ни одного знакомого лица, и Гноссос убив некоторое количество времени пицца-бургером и вишневой шипучкой, сделал последнюю попытку — позвонил в землячество Фицгора. Уборщик сказал, что братья ушли на демонстрацию.
Демонстрация. О, милая дева Мария.
Чем ближе он подходил к галерейному плацу, тем сильнее набухал гул голосов, приветственные крики и грохот бас-барабанов, тонувший в рокоте толпы. Время от времени из домов с факелами в руках выскакивали фигуры. В сторону женских общаг с воинственным кличем неслись какие-то психи. Небо над головой злобно мерцало, в свете пламени танцевали облака. Гноссос устремился на шум: рюкзак на плече, «кампесино» расплющивает кудри.
Содрогнулась сигнальная ракета, разорвалась сернистыми осколками — снизу ей ответили оглушительными воплями. От юрфака, агрономического плаца, инженерного корпуса — поднималось вверх мощное эхо. Судя по звуку — несколько сот человек.
Но когда Гноссос подошел ближе, их оказалось несколько тысяч. Машины блокировали мост через ручей Гарпий, на капотах выстроились студенты с мегафонами, яркие флаги развеваются на ветру, факелы дымят, по газонам скачут возбужденные студентки, хор землячеств скандирует речевки. Вокруг ковыляют люди с микрофонами, пытаясь добыть хоть какую-то информацию. Фотографы дрожащими руками запихивают в камеры пленку. Репортеры носятся кругами, прыгают от одного центра к другому, попутно строча в блокнотики. Один, наткнувшись на рюкзак Гноссоса, застыл, словно где-то вдруг вкрутили лампочку, и тут настал момент узнавания.
— О боже, — произнес он. — Паппадопулис!
Защелкали «лейки», «роллисы», «спид-графики».
— Эй, ребята. — Первая реакция. Чтобы вырваться на свободу, Гноссос принялся распихивать их локтями, чувствуя первые признаки удушливой паники.
— А ну валите отсюда…
Они нажимали — перешептываясь, таращась на его одежду, выкрикивая вопросы.
— Лицом, пожалуйста. — Щелк. Клик.
— Эй, я серьезно, а ну пустите…
— Информационные агентства считают, что собралось не меньше семи тысяч человек, мистер Паппадопулис…
— Как вы собираетесь ими управлять? Планируете ли произнести речь?
— Я из «Взгляда», чувак, держись крепко, не дрейфь…
Гноссос натянул кубинскую шляпу на уши и выскочил из кольца, найдя убежище в кучке несущихся галопом студентов. Но через пару секунд они тоже стали толкаться на бегу локтями и громким шепотом повторять его имя.
— Тот самый грек, — сказал один. — Псих из Кавернвилля.
— Где там была платформа? Сажай его на платформу!
Они прогалопировали мимо Хуана Карлоса Розенблюма, который, приплясывая на крыше Фицгоровской «импалы», размахивал руками, месил воздух ковбойской шляпой и дирижировал речевкой. Гноссос развернулся кругом, пытаясь привлечь к себе внимание, но его вновь затолкали в середину. К черту — няньки и сиделки Мы не дети, а студентки…
Новые вопли, еще сильнее прежних. Он попробовал пронырнуть между ног, но вместо этого неизвестные руки оторвали его от земли и усадили на плечи мчавшейся рысью фаланги.
Гнос —сос … Гнос —сос Гнос —сос … Гнос —сос
Схватив рюкзак, он принялся свирепо лупить по головам, но весь демонстрирующий кампус увидел в этом сигнал и тоже принялся лупить себя по головам.
Мимо прошелестел малиновый транспарант с надписью «МАРШ МАТЕРЕЙ — ПРОТИВ СЕКСА». А за ним — в бешеном свете фонариков танцующая Джуди Ламперс: в сетчатом трико, на высоких каблуках, в футболке заводилы болельщиков, за руку ее держит Байрон Эгню, и оба вопят:
— Инь-Ян, Инь-Ян, Инь-Ян…
Опять ракеты, римские свечи, мигалки, бенгальские огни, хлопушки, сирены, барабаны, горны, ГНОС —сос… ГНОС —сос… Его несло в дальний конец толпы к, торчавшей над скачущими головами платформе. Там стояли микрофоны, прожекторы, кроваво-красные флаги и бок о бок две фигуры, слишком похожие на — не может быть — на Овуса и Кристин; Овус на коляске. «NON LOCO PARENTIS» — гласила надпись у них за спинами. С безмятежными улыбками они смотрели сверху на беснующуюся толпу.
Несколько секунд Гноссос беспомощно извивался, пытаясь освободиться от раскачивавших его тело рук, затем яростно выбросил вперед кулак и заорал — безо всякого сострадания к предателям, собрав воедино всю скопившуюся обиду и боль, что рвала на части его чувства:
— Веннндеттаа!
И вновь его не поняли — гнев был принят за призыв. Тысячи кулаков устремились в небо, и над головами мстительно загрохотало:
— ВЕНННННННДЕТТТААААААА!
В хор влился звук марширующего легиона: декан Магнолия выступал во главе скандирующей колонны мятежной профессуры: Раз-два, прочь слова. Три-четыре, мы решили. Пять-шесть, так и есть Семь-восемь, вас не спросим…
Тьма вырвавшихся из своих пещер анархистов готова взорвать, растоптать и растащить на части — все равно что. Кипящего от ярости Паппадопулиса вынесло из самой их глубины, подняло над плотно сбитой толпой и оставило там болтаться, как мягкий мешок фасоли. Он крепко стискивал зубами рюкзак и натягивал на уши шляпу. Чем ближе его прибивало к платформе, тем тверже и осмысленнее становились крики, сливаясь в единый ритмичный звук его имени. Затем, качнувшись, движение затихло, и он сообразил, что стоит на ногах, клонится вперед и ненадежно болтается, силясь погасить инерцию. На секунду прямо у него перед носом оказались Овус и Кристин, но тут с рампы соскочил Янгблад, быстро встал между ними, и семитысячную толпу вдруг накрыла поразительная тишина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39