унитазы с доставкой и установкой
Будешь валяться на старых газетах в детройтской ночлежке, пялиться под неонками на свои дырявые вены и сосать маковую трубку.
— Возбуждает душу.
— Не надо о душе, Папс. Ты валяешь ее по 40-й трассе, собираешь всю грязь, что там есть, а потом прешься в Афину за очищением. Бедный монсиньор не знал, во что вляпался.
— Чувства, старик, он очистил мне чувства, а не душу. Греческие чувства нужно время от времени пробуждать. И вообще, он выполнял свою функцию.
— И что с того?
— А то, что он, по крайней мере, знает, в чем его функция, и в этом смысле он нам обоим даст фору.
— Слова.
— Видения, малыш, — вот что мне нужно. Чтоб ночник постоянно горел и видно было.
— Тебе мало солнца?
— Я сам хочу быть солнцем, тупица. Корпускулой, волной и источником света.
— И куда ты с этим добром втиснешься, Пифагор?
— Втиснусь, не волнуйся. В старый утробный мешок, если найдется подходящего размера. — Гноссос лезет в рюкзак и вытаскивает оттуда кусок вонючего козьего сыра из Греции с прилипшей к плесени старой заячьей шерстью и какой-то трухой. — Вот сюда, детка, посмотри, что оттуда выходит, пощупай. Чувствуешь запах? Не похоже на идиллию, правда? Кусок старого сыра с крупинками соли — вот и все, что я могу.
— Так вали в Афины, Микены, куча обалденных мест.
— С чем? Меня туда тянет примерно так же, как тебя — на британское корыто в Найроби. Нет уж, спасибо. Исключение, детка. Иммунитет посреди чумы. Немного отвлеченного знания — вот и все. Если повезет, видения примерно каждый седьмой день. Простая заточка чувств, врубись, а?
Хефф кивает, но без особой уверенности.
— Ну и конечно, правило большого пальца, без него никак.
— А?
— Не Вляпываться В Мелкое Дерьмо.
— А.
— Знаешь, о чем я?
— Не глухой.
— Ты вообще-то просек, зачем Вашингтон переходил Делавэр?
— Мне нужно в Гавану, старик, — я знать ничего не хочу про Джорджа Вашингтона. Кто он вообще такой, этот твой Джордж Вашингтон?
Гноссос закинул козий сыр в рот и пожал плечами.
— Все сказано. Пошли на балеху.
Они поднялись, мокрые и блестящие от растаявшего снега, отряхнули сапоги, и тут громыхавший мимо грузовик поймал их фигуры в конические пучки света. Несколько времени они смотрели, как откатываются их тени по густеющему за спинами туману. Поколебавшись, Хеффаламп достал из портсигара идеально сухой плотно набитый «Пэлл-Мэлл» с парегориком и протянул Гноссосу.
— Мир, — сказал он. — Пока я не начал бить тебе морду.
— Спасибо, старик, ты очень добр.
Они шли, передавая друг другу косяк и не произнося ни слова.
Уп-боп шебам.
7
Зомби, вампиры и девушка в зеленых гольфах.
Дождь пошел неожиданно, вылился из низколетящих облаков плотной мокрой простыней. Гноссос и Хеффаламп бросились бежать; несколько ярдов от дороги до ненадежной защиты сарая они неслись, не разбирая пути, лишь изредка поднимая голову навстречу хлесткому ветру — убедиться, что попали, куда нужно.
Они стояли в проеме дверей, дрожа, притопывая ногами и вытирая мокрые лица. Над головами сияли чердачные окна, мягкий оранжевый свет проникал сквозь квадраты мешковины, которыми были затянуты проемы. Лампы наверняка расставлены на полу, светят на стены, ненавязчивый хипстерский декор, всегда одно и то же. Как и говорил Моджо, неподалеку от сарая расположилась «Снежинка»: в этой близости морозильных автоматов — очень тонкая ирония. Приземистое угловатое здание с заколоченными входами и гигантским вафельным стаканчиком, шатко установленным на покатой крыше, имело вид вялый и бездеятельный. Как сплющенное стеклянное яйцо, бесцеремонно сброшенное на землю громыхающей алюминиевой наседкой.
— Эпицентр, — сказал Хефф, отряхивая свою промокшую куртку.
Гноссос кивнул, раздумывая, чем бы вытереть волосы. У края дороги как попало брошено множество машин: никакого порядка, точно у них своя балеха. Микроавтобус отогнали на клочок сухой земли под кронами платанов, и он стоял там полускрытый от глаз, свободный от снега и готовый в любую минуту сорваться с места. Осторожней, старина, фурии никогда не спят. Кем стать? Зеленой Стрелой, Билли Бэтсоном? Пластиковый Человек по-прежнему вне конкуренции: метаморфировать, стать одной стороной Мингуса, чувствовать, как в желобках вибрирует кристалл, штырь протыкает мозг, реинкарнация неразлучных любовников, фанк на три четверти в кресле-качалке.
По стертым, но на удивление опрятным деревянным ступеням они поднялись наверх и остановились перед тяжелой дубовой дверью. Для деревенского сарая все выглядело слишком чистым — пахло дезинфектантом, ни тебе навоза, ни клоков старого сена. Из-за двери — гвалт сборища, взрывы хохота, звяканье стаканов. Сначала легкий, потом все более отчетливый запах смалки. Хефф принюхался:
— Эй, старик.
— Ага, — согласился Гноссос. — Я тоже поймал этот ветер. — Успокаивающий ореховый аромат, дымок прелых листьев.
— Столько машин внизу — где он собрал народ?
— Кто его знает, может, в банкетной службе.
Дубовая дверь откатывалась в сторону на крепких роликах и оказалась такой тяжелой, что им пришлось толкать ее вдвоем. Небольшой тамбур по другую сторону защищал от зимнего холода, а дальше вторая, более привычная дверь открывалась прямо в сборище. Гноссос приложил ухо к деревянной панели, дождался очередного взрыва хохота и, пожав плечами, вошел.
Несколько секунд он не мог разглядеть ничего, кроме отсветов дымного марева. Хефф ткнулся ему в спину, зажмурился и замахал перед лицом рукой.
— Ого, — сказал он.
Комнату заполняли зомби.
С одной стены содрали штукатурку так, что показалась древняя кирпичная кладка. Бросив мимолетный взгляд на нечто вроде остатков лепнины, а может, комковатый фриз, Гноссос принялся осторожно озираться. В крыше имелись окна, затянутые изнутри полупрозрачным разноцветным пластиком, от которого верхний свет казался пятнистым. Балки у потолка — древние, но как-то уж слишком древние: наверняка не обошлось без паяльной лампы, сучки с наплывами придают атмосферу. Посреди комнаты на шелковой подушке скорчился волосатый человечек: майка с клиновидным вырезом, в неловких руках — гитара. Рядом на латунной подставке кипит наргиле, один из мундштуков тянется к губам уродца.
На полу соломенные тюфяки, прикрытые индейскими тряпками и мешковиной цвета жженой охры, на тюфяках — зомби. Японские бамбуковые циновки, кое-где — подушки из пенорезины с разводами пролитого вина, раздавленных фруктов, понапрасну истраченной любви. На подушках — зомби из микроавтобуса Моджо: подпирают кирпичную стену, словно коллаж на мезонитовых панелях, парят в дыму наргиле. Две вампирицы с нарисованными египетскими глазами стоят на коленях перед многоканальным динамиком размером с небольшой холодильник и тащатся от приглушенной мелодии, трудно разобрать, какой. На свободном пятачке танцуют пары — хотя не столько танцуют, столько колышатся вокруг общего центра, прилипнув друг у другу пупками.
— Милая домашняя обстановка, как ты считаешь?
— Душевно, — сказал Хефф.
Но что-то здесь недонастроено, что-то замерло. Вымученная энергия в этом задымленном пространстве всего лишь потенциальна. Слишком много прямых, как палки, студентов, курят невинные сигареты. Они же наверняка знают? Вот эта, с буферами, танцует, с, не помню, как звать, редактором. Ламперс, Джуди Ламперс. И южноамериканец в тореадорской рубашке с блестками, они явно не обдолбаны. Оргия?
— К чему же это все? — сказал Хеффаламп, видимо, подумав о том же.
— Не знаю, может мы попали не на то сборище. — Но через секунду он все понял. Моджо, одетый так же, как накануне утром, все с тем же портфелем, прикрученным к запястью пастушьим кнутом, вел какую-то девушку сквозь дымный туман к дверному проему в дальнем конце комнаты. Когда Гноссос их заметил, девушка уже переступила порог, и он не успел разглядеть, кто она. В ту же секунду сменилась пластинка, зомби в наступившей тишине разом притихли, голоса без привычного шума заглохли. Моджо не успел сориентироваться в этой тишине: не уменьшая амплитуды своих модуляций, он достал из кармана твидового пиджака тонко скрученный косяк и предложил его девушке, уже стоявшей по другую сторону железной дверцы. В проеме мелькнула чахоточная рука, а его беспокойный срывающийся голос отчетливо произнес в наступившем молчании:
— Как будто целуешься, милочка, вот как; обхвати чувственными губками и соси.
Сперва хихиканье, потом — короткий прерывистый смех. Моджо нервно улыбнулся, продемонстрировав отсутствие зуба, сделал шаг в сторону и резко, будто хорек, шмыгнул за дверь. Она закрылась, заиграла новая пластинка, разговоры возобновились с прежней громкостью. И тем не менее Гноссос расслышал звук, смысл которого невозможно было не понять: надежное, основательное звяканье задвижки.
Он обернулся сказать что-то Хеффу, но тот с ужасом таращился на кирпичную стену. Гноссос взглянул туда же и почуствовал, как по вязким жидкостям его внутренностей злобной рыбой поплыл комок обжигающего холода. Фриз на стене не был фризом.
То была мартышка-паук.
— Пруст. — Рядом материализовался Хип.
Гноссос и Хефф чуть не подпрыгнули при этом звуке.
— Что?
— Имя, ребята. Так зовут обезьяну.
— Пруст? — переспросил Хефф.
— Он астматик, бесится, когда к нему лезут. И пузырь слабый. Близко не подходите.
Ни в коем случае, радость моя, проскочила мысль, и Гноссос хватается за собственный пах, чтобы не впустить туда порчу из преисподней.
— Мы его заводим, — зашептал Хип, цапая воздух во вчерашнем ритме. — Но медленно и не сразу. Он очень хороший, дядя, только смесь его уже не берет. Подсел на лизергиновое говно, врубаетесь, да? Если перемешать с банановым пюре, в жизни не просечешь. На завтрак жрет герыч с «Киксой», так сказать. Но нюхать не может, бронхи слабые. На следующей неделе мы его подсадим на иглу. — И наклонившись поближе, шепчет совсем тихо, — Вот будет приход, скажу я вам. — Стеклянный глаз смотрит прямо сквозь голову Гноссоса.
— И как ему, катит? — серьезно спросил Хефф, не сводя глаз с Хипа, которого видел впервые в жизни.
— Немножко дряни покатит всем, — ответил подросток, веко над здоровым глазом подвигалось, а пальцы для пущей выразительности защелкали еще громче.
— Особенно Прусту, дядя.
Гноссос в последний раз сдавил рукой мошонку — космическая страховка. Отошел от стены, чтобы увеличить дистанцию между собой и мартышкой, и по-идиотски улыбнулся одной из вампириц — та с интересом смотрела на его теребившую яйца ладонь. Гноссос быстро сунул руку в карман и внимательно оглядел стены и тени, проверяя, нет ли там еще каких мандрилов. Никогда не знаешь наверняка, разве не так?
В темном углу на двух тюфяках ничком лежала Джек. Гноссос перевел взгляд на Хеффа —проверить, видит ли он ее, — но тот не отрывал глаз от Хипа, силясь понять, что это такое. Джек явно была не в себе: глаза стеклянные, в пальцах дымится тонкий, как спичка, косяк. Одета в вареные «ливайсы», желтую оксфордскую рубашку, на ногах мокасины. Стрижка Жанны д'Арк спуталась, а свободная рука небрежно заброшена на бедро другой девушки.
То была девушка в зеленых гольфах.
— Пруст, — подхватила Джек вслед за Хипом, который только что вновь прошептал это имя. И хихикнула. Это ж надо так удолбаться, старик, просто фабрика эйфории. В ушах фильтры, звуки сдвигают смысл слов, те обретают прекрасный вкус, катятся, проваливаются в евстахиеву трубу, ударяются о зев, какое сладкое звучание.
Но девушка в зеленых гольфах.
Берегись мартышки-демона, возникла вдруг непрошеная мысль.
— Ппппррруст, — повторила Джек, выталкивая изо рта все эти «п», пряча хохоток в грудной клетке так, чтобы он входил в резонанс с ее телом. Свингуй, солнышко, только ты сейчас знаешь правду.
— П-п-п-пруууууууууууууууууууусс… т.
Мартышка-паук висел вверх ногами, зацепившись хвостом за торчавший из кирпича железный прут, игрался сам с собой, вращал глазами и выгибал толстую верхнюю губу к самому носу.
Как выяснилось, девушка в зеленых гольфах тоже успела его рассмотреть. Она легонько стиснула рукой горло, словно загораживаясь от зубов или бритвы. Но когда мартышка-паук, отвернувшись от них, свернулся невинным калачиком, девушка спокойно и мягко уронила руку между колен. Жест танцовщицы.
Она взглянула прямо на Гноссоса и сказала:
— Он действует на тебя точно так же, я вижу. Это дьявол, правда.
Он кивнул, не сводя глаз. Да уж, точно не херувим.
Джек в последний раз затянулась чинариком и аккуратно положила его на закрытую «Красную Шапочку», пальцы остались гулять по бедру девушки. Отсутствующий взгляд, в движениях ни намека на секс, рука ощупывает только ткань, будто само прикосновение — что-то отдельное. Из огромного динамика несется рага, народ пытается под нее танцевать, все так же трутся друг о друга, но Джек слушает только таблу:
дум … бадуум … дууооум … бум-доуюм-дуум … сзсзсзсзиииинннг.
— Ммммм, — мычит она; забыв про чужое бедро, лупит в такт музыке по тюфяку.
Обрадовавшись, что перестала быть объектом внимания, девушка в зеленых гольфах поднялась, оглянулась разок на выбивающие дробь пальцы Джек и подошла поближе — вот так запросто.
— Эй, что с Джек? — воскликнул Хефф, оказавшись неожиданно между ними, руки в карманах.
— Похоже, укурилась.
— Ой, бля, Папс, за каким чертом?
— Ты меня спрашиваешь, старик? Сам должен знать.
— Она не нарочно, — сказала девушка, и стакан с белым вином переместился к ее губам. — Она тебя не дождалась.
— Вот видишь? Черт возьми, что я тебе говорил? Надо было стопить машину.
Смотрит на меня поверх бокала. Неужели?
— Эй, Джек, — окликнул Хефф, проводя пальцем по ее бровям. — Джеки, малышка?
— Ооооо, — был ответ.
— Красивая. — Рядом опять материализовался Хип в сопровождении вампирши с египетскими глазами. — Оставь ее.
Поигравшись с молнией на мокрой парке Гноссоса, вампирица поинтересовалась:
— Ты кто?
— Рави Шанкар, — ответил он.
— Эй? — Перепачканный указательный палец Хипа ткнулся в плечо девушки в зеленых гольфах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Возбуждает душу.
— Не надо о душе, Папс. Ты валяешь ее по 40-й трассе, собираешь всю грязь, что там есть, а потом прешься в Афину за очищением. Бедный монсиньор не знал, во что вляпался.
— Чувства, старик, он очистил мне чувства, а не душу. Греческие чувства нужно время от времени пробуждать. И вообще, он выполнял свою функцию.
— И что с того?
— А то, что он, по крайней мере, знает, в чем его функция, и в этом смысле он нам обоим даст фору.
— Слова.
— Видения, малыш, — вот что мне нужно. Чтоб ночник постоянно горел и видно было.
— Тебе мало солнца?
— Я сам хочу быть солнцем, тупица. Корпускулой, волной и источником света.
— И куда ты с этим добром втиснешься, Пифагор?
— Втиснусь, не волнуйся. В старый утробный мешок, если найдется подходящего размера. — Гноссос лезет в рюкзак и вытаскивает оттуда кусок вонючего козьего сыра из Греции с прилипшей к плесени старой заячьей шерстью и какой-то трухой. — Вот сюда, детка, посмотри, что оттуда выходит, пощупай. Чувствуешь запах? Не похоже на идиллию, правда? Кусок старого сыра с крупинками соли — вот и все, что я могу.
— Так вали в Афины, Микены, куча обалденных мест.
— С чем? Меня туда тянет примерно так же, как тебя — на британское корыто в Найроби. Нет уж, спасибо. Исключение, детка. Иммунитет посреди чумы. Немного отвлеченного знания — вот и все. Если повезет, видения примерно каждый седьмой день. Простая заточка чувств, врубись, а?
Хефф кивает, но без особой уверенности.
— Ну и конечно, правило большого пальца, без него никак.
— А?
— Не Вляпываться В Мелкое Дерьмо.
— А.
— Знаешь, о чем я?
— Не глухой.
— Ты вообще-то просек, зачем Вашингтон переходил Делавэр?
— Мне нужно в Гавану, старик, — я знать ничего не хочу про Джорджа Вашингтона. Кто он вообще такой, этот твой Джордж Вашингтон?
Гноссос закинул козий сыр в рот и пожал плечами.
— Все сказано. Пошли на балеху.
Они поднялись, мокрые и блестящие от растаявшего снега, отряхнули сапоги, и тут громыхавший мимо грузовик поймал их фигуры в конические пучки света. Несколько времени они смотрели, как откатываются их тени по густеющему за спинами туману. Поколебавшись, Хеффаламп достал из портсигара идеально сухой плотно набитый «Пэлл-Мэлл» с парегориком и протянул Гноссосу.
— Мир, — сказал он. — Пока я не начал бить тебе морду.
— Спасибо, старик, ты очень добр.
Они шли, передавая друг другу косяк и не произнося ни слова.
Уп-боп шебам.
7
Зомби, вампиры и девушка в зеленых гольфах.
Дождь пошел неожиданно, вылился из низколетящих облаков плотной мокрой простыней. Гноссос и Хеффаламп бросились бежать; несколько ярдов от дороги до ненадежной защиты сарая они неслись, не разбирая пути, лишь изредка поднимая голову навстречу хлесткому ветру — убедиться, что попали, куда нужно.
Они стояли в проеме дверей, дрожа, притопывая ногами и вытирая мокрые лица. Над головами сияли чердачные окна, мягкий оранжевый свет проникал сквозь квадраты мешковины, которыми были затянуты проемы. Лампы наверняка расставлены на полу, светят на стены, ненавязчивый хипстерский декор, всегда одно и то же. Как и говорил Моджо, неподалеку от сарая расположилась «Снежинка»: в этой близости морозильных автоматов — очень тонкая ирония. Приземистое угловатое здание с заколоченными входами и гигантским вафельным стаканчиком, шатко установленным на покатой крыше, имело вид вялый и бездеятельный. Как сплющенное стеклянное яйцо, бесцеремонно сброшенное на землю громыхающей алюминиевой наседкой.
— Эпицентр, — сказал Хефф, отряхивая свою промокшую куртку.
Гноссос кивнул, раздумывая, чем бы вытереть волосы. У края дороги как попало брошено множество машин: никакого порядка, точно у них своя балеха. Микроавтобус отогнали на клочок сухой земли под кронами платанов, и он стоял там полускрытый от глаз, свободный от снега и готовый в любую минуту сорваться с места. Осторожней, старина, фурии никогда не спят. Кем стать? Зеленой Стрелой, Билли Бэтсоном? Пластиковый Человек по-прежнему вне конкуренции: метаморфировать, стать одной стороной Мингуса, чувствовать, как в желобках вибрирует кристалл, штырь протыкает мозг, реинкарнация неразлучных любовников, фанк на три четверти в кресле-качалке.
По стертым, но на удивление опрятным деревянным ступеням они поднялись наверх и остановились перед тяжелой дубовой дверью. Для деревенского сарая все выглядело слишком чистым — пахло дезинфектантом, ни тебе навоза, ни клоков старого сена. Из-за двери — гвалт сборища, взрывы хохота, звяканье стаканов. Сначала легкий, потом все более отчетливый запах смалки. Хефф принюхался:
— Эй, старик.
— Ага, — согласился Гноссос. — Я тоже поймал этот ветер. — Успокаивающий ореховый аромат, дымок прелых листьев.
— Столько машин внизу — где он собрал народ?
— Кто его знает, может, в банкетной службе.
Дубовая дверь откатывалась в сторону на крепких роликах и оказалась такой тяжелой, что им пришлось толкать ее вдвоем. Небольшой тамбур по другую сторону защищал от зимнего холода, а дальше вторая, более привычная дверь открывалась прямо в сборище. Гноссос приложил ухо к деревянной панели, дождался очередного взрыва хохота и, пожав плечами, вошел.
Несколько секунд он не мог разглядеть ничего, кроме отсветов дымного марева. Хефф ткнулся ему в спину, зажмурился и замахал перед лицом рукой.
— Ого, — сказал он.
Комнату заполняли зомби.
С одной стены содрали штукатурку так, что показалась древняя кирпичная кладка. Бросив мимолетный взгляд на нечто вроде остатков лепнины, а может, комковатый фриз, Гноссос принялся осторожно озираться. В крыше имелись окна, затянутые изнутри полупрозрачным разноцветным пластиком, от которого верхний свет казался пятнистым. Балки у потолка — древние, но как-то уж слишком древние: наверняка не обошлось без паяльной лампы, сучки с наплывами придают атмосферу. Посреди комнаты на шелковой подушке скорчился волосатый человечек: майка с клиновидным вырезом, в неловких руках — гитара. Рядом на латунной подставке кипит наргиле, один из мундштуков тянется к губам уродца.
На полу соломенные тюфяки, прикрытые индейскими тряпками и мешковиной цвета жженой охры, на тюфяках — зомби. Японские бамбуковые циновки, кое-где — подушки из пенорезины с разводами пролитого вина, раздавленных фруктов, понапрасну истраченной любви. На подушках — зомби из микроавтобуса Моджо: подпирают кирпичную стену, словно коллаж на мезонитовых панелях, парят в дыму наргиле. Две вампирицы с нарисованными египетскими глазами стоят на коленях перед многоканальным динамиком размером с небольшой холодильник и тащатся от приглушенной мелодии, трудно разобрать, какой. На свободном пятачке танцуют пары — хотя не столько танцуют, столько колышатся вокруг общего центра, прилипнув друг у другу пупками.
— Милая домашняя обстановка, как ты считаешь?
— Душевно, — сказал Хефф.
Но что-то здесь недонастроено, что-то замерло. Вымученная энергия в этом задымленном пространстве всего лишь потенциальна. Слишком много прямых, как палки, студентов, курят невинные сигареты. Они же наверняка знают? Вот эта, с буферами, танцует, с, не помню, как звать, редактором. Ламперс, Джуди Ламперс. И южноамериканец в тореадорской рубашке с блестками, они явно не обдолбаны. Оргия?
— К чему же это все? — сказал Хеффаламп, видимо, подумав о том же.
— Не знаю, может мы попали не на то сборище. — Но через секунду он все понял. Моджо, одетый так же, как накануне утром, все с тем же портфелем, прикрученным к запястью пастушьим кнутом, вел какую-то девушку сквозь дымный туман к дверному проему в дальнем конце комнаты. Когда Гноссос их заметил, девушка уже переступила порог, и он не успел разглядеть, кто она. В ту же секунду сменилась пластинка, зомби в наступившей тишине разом притихли, голоса без привычного шума заглохли. Моджо не успел сориентироваться в этой тишине: не уменьшая амплитуды своих модуляций, он достал из кармана твидового пиджака тонко скрученный косяк и предложил его девушке, уже стоявшей по другую сторону железной дверцы. В проеме мелькнула чахоточная рука, а его беспокойный срывающийся голос отчетливо произнес в наступившем молчании:
— Как будто целуешься, милочка, вот как; обхвати чувственными губками и соси.
Сперва хихиканье, потом — короткий прерывистый смех. Моджо нервно улыбнулся, продемонстрировав отсутствие зуба, сделал шаг в сторону и резко, будто хорек, шмыгнул за дверь. Она закрылась, заиграла новая пластинка, разговоры возобновились с прежней громкостью. И тем не менее Гноссос расслышал звук, смысл которого невозможно было не понять: надежное, основательное звяканье задвижки.
Он обернулся сказать что-то Хеффу, но тот с ужасом таращился на кирпичную стену. Гноссос взглянул туда же и почуствовал, как по вязким жидкостям его внутренностей злобной рыбой поплыл комок обжигающего холода. Фриз на стене не был фризом.
То была мартышка-паук.
— Пруст. — Рядом материализовался Хип.
Гноссос и Хефф чуть не подпрыгнули при этом звуке.
— Что?
— Имя, ребята. Так зовут обезьяну.
— Пруст? — переспросил Хефф.
— Он астматик, бесится, когда к нему лезут. И пузырь слабый. Близко не подходите.
Ни в коем случае, радость моя, проскочила мысль, и Гноссос хватается за собственный пах, чтобы не впустить туда порчу из преисподней.
— Мы его заводим, — зашептал Хип, цапая воздух во вчерашнем ритме. — Но медленно и не сразу. Он очень хороший, дядя, только смесь его уже не берет. Подсел на лизергиновое говно, врубаетесь, да? Если перемешать с банановым пюре, в жизни не просечешь. На завтрак жрет герыч с «Киксой», так сказать. Но нюхать не может, бронхи слабые. На следующей неделе мы его подсадим на иглу. — И наклонившись поближе, шепчет совсем тихо, — Вот будет приход, скажу я вам. — Стеклянный глаз смотрит прямо сквозь голову Гноссоса.
— И как ему, катит? — серьезно спросил Хефф, не сводя глаз с Хипа, которого видел впервые в жизни.
— Немножко дряни покатит всем, — ответил подросток, веко над здоровым глазом подвигалось, а пальцы для пущей выразительности защелкали еще громче.
— Особенно Прусту, дядя.
Гноссос в последний раз сдавил рукой мошонку — космическая страховка. Отошел от стены, чтобы увеличить дистанцию между собой и мартышкой, и по-идиотски улыбнулся одной из вампириц — та с интересом смотрела на его теребившую яйца ладонь. Гноссос быстро сунул руку в карман и внимательно оглядел стены и тени, проверяя, нет ли там еще каких мандрилов. Никогда не знаешь наверняка, разве не так?
В темном углу на двух тюфяках ничком лежала Джек. Гноссос перевел взгляд на Хеффа —проверить, видит ли он ее, — но тот не отрывал глаз от Хипа, силясь понять, что это такое. Джек явно была не в себе: глаза стеклянные, в пальцах дымится тонкий, как спичка, косяк. Одета в вареные «ливайсы», желтую оксфордскую рубашку, на ногах мокасины. Стрижка Жанны д'Арк спуталась, а свободная рука небрежно заброшена на бедро другой девушки.
То была девушка в зеленых гольфах.
— Пруст, — подхватила Джек вслед за Хипом, который только что вновь прошептал это имя. И хихикнула. Это ж надо так удолбаться, старик, просто фабрика эйфории. В ушах фильтры, звуки сдвигают смысл слов, те обретают прекрасный вкус, катятся, проваливаются в евстахиеву трубу, ударяются о зев, какое сладкое звучание.
Но девушка в зеленых гольфах.
Берегись мартышки-демона, возникла вдруг непрошеная мысль.
— Ппппррруст, — повторила Джек, выталкивая изо рта все эти «п», пряча хохоток в грудной клетке так, чтобы он входил в резонанс с ее телом. Свингуй, солнышко, только ты сейчас знаешь правду.
— П-п-п-пруууууууууууууууууууусс… т.
Мартышка-паук висел вверх ногами, зацепившись хвостом за торчавший из кирпича железный прут, игрался сам с собой, вращал глазами и выгибал толстую верхнюю губу к самому носу.
Как выяснилось, девушка в зеленых гольфах тоже успела его рассмотреть. Она легонько стиснула рукой горло, словно загораживаясь от зубов или бритвы. Но когда мартышка-паук, отвернувшись от них, свернулся невинным калачиком, девушка спокойно и мягко уронила руку между колен. Жест танцовщицы.
Она взглянула прямо на Гноссоса и сказала:
— Он действует на тебя точно так же, я вижу. Это дьявол, правда.
Он кивнул, не сводя глаз. Да уж, точно не херувим.
Джек в последний раз затянулась чинариком и аккуратно положила его на закрытую «Красную Шапочку», пальцы остались гулять по бедру девушки. Отсутствующий взгляд, в движениях ни намека на секс, рука ощупывает только ткань, будто само прикосновение — что-то отдельное. Из огромного динамика несется рага, народ пытается под нее танцевать, все так же трутся друг о друга, но Джек слушает только таблу:
дум … бадуум … дууооум … бум-доуюм-дуум … сзсзсзсзиииинннг.
— Ммммм, — мычит она; забыв про чужое бедро, лупит в такт музыке по тюфяку.
Обрадовавшись, что перестала быть объектом внимания, девушка в зеленых гольфах поднялась, оглянулась разок на выбивающие дробь пальцы Джек и подошла поближе — вот так запросто.
— Эй, что с Джек? — воскликнул Хефф, оказавшись неожиданно между ними, руки в карманах.
— Похоже, укурилась.
— Ой, бля, Папс, за каким чертом?
— Ты меня спрашиваешь, старик? Сам должен знать.
— Она не нарочно, — сказала девушка, и стакан с белым вином переместился к ее губам. — Она тебя не дождалась.
— Вот видишь? Черт возьми, что я тебе говорил? Надо было стопить машину.
Смотрит на меня поверх бокала. Неужели?
— Эй, Джек, — окликнул Хефф, проводя пальцем по ее бровям. — Джеки, малышка?
— Ооооо, — был ответ.
— Красивая. — Рядом опять материализовался Хип в сопровождении вампирши с египетскими глазами. — Оставь ее.
Поигравшись с молнией на мокрой парке Гноссоса, вампирица поинтересовалась:
— Ты кто?
— Рави Шанкар, — ответил он.
— Эй? — Перепачканный указательный палец Хипа ткнулся в плечо девушки в зеленых гольфах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39