Преподавательские корпуса, мужские общежития, квартиры в центре, большинство землячеств — за исключением Южных братств — от ярко-красного до киновари. Однако моей непосредственной заботой остается Кавернвилль. Он требует обращения.
Гноссос натянул оранжевый козырек бейсбольной кепки на глаза и с отсутствующим видом провел рукой по фотостату.
— Брось, Овус, в самом деле. Я? — Он закинул рюкзак за плечо, словно собрался уходить. — Ты в своем уме?
— Независимые Кавернвилля питают к тебе большое уважение. Ты в состоянии повлиять на их неспособность к коллективному мышлению.
— Потому они и независимые, старик, потому и не лезут в идиотские землячества. Немножко анархии никому пока не вредило. И главное — какому идиоту придет в голову представить меня в полит-авангарде? А теперь без балды, скажи, кто там тебя пасет, чтобы открыли дверь, или я захерачу в нее твоей «Ай-би-эм»-овской пишмашинкой.
— Подумай о мисс Клее.
Суть прояснилась: чувства по-прежнему обострены из-за того, что каждый вечер нужно в спешке провожать Кристин, и даже за сам приход ее могут отчислить. Но есть же другие методы.
— Не впутывай ее сюда.
— К тому же — Карбон. Он non compos mentis , Папс. Он собрался сносить Холл Овидия.
— Что?
— Холл Овидия — эстетически тестикулярное продолжение Часовой башни. Оба эти здания связаны неразрывно. Нельзя потворствовать кастрационной политике. Разумеется, Президент не имеет права этого делать без одобрения Комитета Архитектурного Надзора, но, как тебе известно, Карбон отказался продлить его полномочия.
— Я читал в «Светиле».
— Колонка Янгблада, да, я знаю. Я сам набрасывал ему тезисы. Архитектурный корпус, если ты обратишься к карте, представлен ярко-красным флажком.
Гноссос взглянул на карту, допил «метаксу», ничего не сказал. Овус давил:
— Карбон слишком amour-propre . Едва ли тебе известно, к примеру, что он может занять один из министерских постов в Вашингтоне.
— Перестань.
— Государственного секретаря, Гноссос, прикуси язык.
— Государственного секретаря?
— Очередной Даллес. А теперь готовься. Готов? Сьюзан Б. Панкхерст — Дочь Американской Революции.
— Ну да?
— Прямой потомок Джона Адамса.
— Не может быть.
— И всего, что мы знаем о Джоне Адамсе.
Гноссос сел.
— Стоит Карбону уйти — по какой угодно причине, скажем, принять пост в кабинете, — и она становится Президентом университета.
— Стоп.
— Таков регламент. Бумага лежит у тебя под локтем. — Овус достал из колоды пиковый туз и показал его Гноссосу. Затем опять заговорил в интерком:
— Сестра Фасс, еще двойную «метаксу». — Отложив карту в сторону, он глубоко вздохнул и временно погрузился в молчание. — Калвин Блэкнесс у нас в хунте. Так же как и ваш друг композитор Грюн.
— Врешь.
— Спроси сам.
Тихо вошла сестра Фасс и налила в пустой стакан Гноссоса новую порцию «метаксы», предварительно достав хирургическими щипцами из ведерка кубик льда. Затем пощупала у Овуса пульс.
— Вас ждут люди из хунты, сэр. И я могу заняться адресографом — начиная с одиннадцати ноль ноль.
— Через минуту.
Она вышла, виляя задом, и Гноссос сказал:
— Нет.
— Что нет?
— Я не могу. Это не моя сцена. Слишком много политики.
— Все когда-нибудь бывает de novo , дружище.
— А мне насрать.
— Мисс Клея тоже с нами.
— Что?
— Как и Фицгор. И твой кореш Хеффаламп, по крайней мере — пока не уехал на Кубу. Мы победим, Гноссос, и vae victus , когда это произойдет. Ты хочешь Prix de Rome ? А Пулитцеровскую премию?
— А как насчет травы? Я просто спрашиваю, учти?
— Наше доверенное лицо только что выиграло попечительство в Сандозе.
— В Сандозе?
— Одноименная лаборатория. Крупнейший в мире производитель синтетического мескалина. Хочешь заняться исследованиями?
— Стоп! — Гноссос подпрыгнул и зашагал по ковру от стены к стене. Перевернул бейсбольную кепку задом наперед, потом козырьком в сторону и наконец опять прямо. Остановился и щелкнул костяшками счетов. — Ты злостное дерьмо, ты знаешь об этом, Овус?
— Au contraire, Гноссос, я творю добро. — Овус выпрямил спину и снял очки. — Закрытое сообщество — вот наше убежище и спасение. Ответы на вопросы непосредственной выгоды, как тебе известно, применимы и к микрокосму. Почти по определению, nicht wahr ?
— Хватит. Я ухожу.
— Подумай как следует.
— Я занят. Пока. Уколись стрептомицином, перестанешь капать. Триппер действует и на голову тоже.
— Все может быть. Sholom aleicheim , Гноссос.
Дверь широко распахнулась и вплыла сестра Фасс все в том же полосатом халате. Но вместо сестринской шапочки на голове у нее теперь был закручен узел с воткнутыми в него карандашами. Она без слов села около адресографа, ловко засунула в него подносик с табличками и наступила на педаль стартера. Следом появились Джуди Ламперс в бирюзовом ангорском свитере, Дрю Янгблад в белой рубашке, Хуан Карлос Розенблюм в огромном «стетсоне», и декан Магнолия в мятом льняном костюме.
— Добрутро, мстр Паппадопулам. — Магнолия с натянутой улыбкой.
Говорить Гноссос уже не мог. За деканом вышагивал Джордж Раджаматту, прижимая ухом транзисторный приемник и держа в руке термос, в котором брякали кубики льда.
Когда общество заполнило комнату, сестра Фасс ко всеобщему удивлению почтительно произнесла:
— Готовность номер один.
На запертом телефоне мигала лампочка — судя по всему, уже несколько секунд. Овус отстегнул ключ от платиновой цепочки, висевшей у него на шее. Потом замер и перевел многозначительный взгляд с Гноссоса на сестру Фасс, которая тут же объявила:
— К сожалению, мистер Паппадопулис, вам придется уйти.
Ему указывали на дверь.
В коридоре на больничной каталке его ждал Хеффаламп. Увидев Гноссоса, вскочил и вытащил из кармана часы.
— Быстро, Папс, у нас нет времени.
— Боже, что еще?
— Некогда болтать, пошли, рис и все остальное я уже купил.
— Рис?
— Свадьба, старик.
От этого слова у него мерзко закружилась голова. Скользя мимо органов чувств, больничные стены валились прямиком в безумие.
— Вы с Джек, старик, нет, только не это, она же лесби.
— Утихни, Папс.
— Мне плохо.
Хефф усадил его на каталку и повез к выходу.
— Это английская цаца, как ее там? Памела.
— Уотсон-Мэй?
— Ага, мы уже опаздываем. Джек взяла у Фицгора «импалу».
Гноссос тер пальцами глаза и так в кресле выкатился через викторианские двери на яркое солнце. Машина с опущенным верхом стояла у обочины, Джек впихнула его внутрь, улыбаясь и ни о чем не спрашивая. Когда они отъехали, он жалобным голосом произнес:
— Сумасшедшая сука. Сказала мне, что Симон отравился выхлопом.
— Так и есть, старик. — Хефф с переднего сиденья. — Это уже другой.
— Другой?
— А ты не слыхал? Фицгор разве не говорил?
— Кто, черт побери?
— Моджо.
Услыхав это имя, он мягко повторил его в пространство рядом с собой — так, словно там сидел еще один Гноссос:
— Моджо.
— Насколько я знаю, он хотел, чтобы ты был у него шафером, но тебя не смогли найти.
— Моджо?
— Пришлось брать этого мальчика Хипа. — Они повернули на Авеню Академа. — Давай, Джек, быстрее, уже началось, наверное.
Гноссос закрыл полувоспаленные, тяжелые от стыда глаза, сполз вниз по кожезаменителю сиденья и приставил палец к виску, словно «смит-и-вессон» 38-го калибра. Но прежде чем спустить курок, он успел подумать о том, что
сорванные лепестки иначе
звались бы сбитыми.
Еще одна не любит.
Бах.
12

Ага, ура, счастливая пара. Как сойти с ума посредством прагматического метода.
И снова бах.
Чтоб уж наверняка. Осторожность не повредит, пули, говорят, застревают в безобидных комках малоизвестной ткани, в волокнах, прилаженных к жизненным венам и артериям. Нельзя же ходить со свинцовой болванкой в виске, как с пломбой в гнилом зубе. Ба-бах. Бабах-бах. Сколько — шесть, семь? Только не нарушать единство.
У самой вершины холма «Импала» свернула на широкую подъездную дорожку, дернулась и остановилась прямо перед университетской готикой Копролит-холла. Джек выключила мотор, и до них донеслись звуки электрической фисгармонии: диссонансы Шенберга, от металлических квинт, дребезжали витражи. Яркое солнце окутано дымкой, а на свежескошенном газоне проталкиваются сквозь траву остроголовые жонкилии и крокусы. Кучки любопытных студентов, очевидно, предупрежденных заранее, собрались под деревьями поглазеть на свежеиспеченных жениха с невестой, хоть мельком бросить взгляд на целую эпоху в жизни смертных. Но все, похоже, закончилось. Микроавтобус ждет у обочины, словно запоздалое механическое озарение сонного ума Моджо. Шрамы от хлыста замазаны красным графитом, крылья и фары убраны белыми розами и серебряными колокольчиками — и вот в дверях часовни появилась счастливая пара.
Их сопровождал сияющий монсиньор Путти и полдюжины зомби. Перед внутренним взором Гноссоса тут же встала арка из скрещенных пастушьих кнутов.
— Ну что за черт, — сказала Джек, — опоздали.
— У меня есть чечевица, — Хефф, — если вам рис не катит.
Гноссос переводил взгляд с одной на другого и инстиктивно, но безошибочно ловил поток агрессивных импульсов.
— А камней у тебя нет?
— Горько, — равнодушно сказала Джек, — куда уж горче.
Все вдруг затаили дыхание: шествие приблизилось к машине, и Памела в шелковом платье цвета слоновой кости высвободила из-под кружев руку. В пальцах зажат букетик зверобоя, уже готовый к полету. Защелкали вспышки. Памела замерла — и подбросила цветы в воздух. Общее одобрительное «Ооооооо», букет поднимается все выше и выше, как в замедленной съемке, выписывает дугу над пучками жадных пальцев, плывет в теплом бризе — и падает прямо в открытую «импалу». К ужасу Гноссоса цветы плюхаются ему на колени, оторванные лепестки разлетаются, словно крылья бабочек.
— Ааахх, — поставила свою подпись толпа.
Памела его узнала. Она шепнула что-то Моджо, помахала, бессмысленно хихикнула, затем повернулась и заспешила дальше. Хип в шоферской фуражке нес за ней шлейф. На удивление ловко, ничего не перепутав, он усадил всех в автобус и надавил на клаксон. Несколько человек захлопали в ладоши, задребезжали жестянки, Хеффаламп, пожав плечами, швырнул куда-то свою чечевицу, и микроавтобус медленно отъехал от обочины. На углу его встретили два университетских полицейских мотоциклиста из ведомства проктора Джакана и под вопли сирен повели вниз с холма.
Гноссос глупо таращился на букетик зверобоя. Какая-то сахарная тошнота обволокла все его органы чувств, словно он наелся леденцов и заварного крема, одновременно разглядывая неприличные открытки. Толпа на газоне по-прежнему махала руками, Джек с Хеффом обернулись и одновременно произнесли:
— Куда, страдалец?
Он вздохнул и закрыл глаза. Что тут скажешь?
— На свежий воздух, детки. Надо прочистить трубы.
— Может в «Снежинку»? — Джек. Он раздавил бы ее взглядом, если б смог.
Когда они ехали вдоль ручья Гарпий, Хефф, наконец, присвистнул и сказал:
— Столько денег. Ух.
— Подумать только. — Джек нажала на газ. — Без «Юнивака» не обойдешься.
Целую минуту они молчали. Потом Гноссос спросил:
— Каких денег?
— И речи быть не может, если дать себе труд хоть чуть-чуть подумать.
— Машина вписывалась в поворот, верх открыт, и она ничего не слышала.
Гноссос с увлечением запихивал в рюкзак цветы, волосы трепало ветром.
— Каких денег? — опять спросил он, на этот раз — громче.
— Просто жуть, — сказал Хефф — он тоже ни черта не слышал. — Только бабки его и удержат, да и то ненадолго. Доволен, как слон.
— Куда они едут? — спросила Джек.
— Фицгор говорит, в Монако, — ответил Хефф, Гноссос тем временем стонал и лупил себя по коленкам. — Никаких заморочек с налогами, близко от границ, Швейцария под боком, отсидеться в горах, если что, и так далее.
Гноссос пригасил раздражение, дождался, когда Джек притормозит перед поворотом, затем сунул голову как раз между ними и заорал:
— Каких денег, чертподери?!
Хефф оглянулся.
— У нее нефтяные бабки, старик. Что значит «каких денег»?
— Нефтяные бабки? — слабо повторил Гноссос.
— Фицгор тебе не говорил? Он их и познакомил, если ты не знаешь.
Молчание.
— «Холдинг Уотсон-Мэй», — объяснила Джек, вновь нажимая на газ. — Она единственный наследник.
— Наследница, — поправил Хефф.
— Восемьдесят миллиардов долларов. — Джек.
— Примерно. — Хефф. — В золоте.
— Подумай только. — Джек.
Гноссос на заднем сиденье, в полуобмороке, теребя пальцами почти уже безденежный рюкзак, с задумчивостью идиота пробормотал себе под нос:
Я и думаю.
Думаю, бля.
13

Блэкнесс, птицы и пчелы. Гардемарин Фицгор на полу туалета. Явленная Дефлорация. Дэвид Грюн объясняет третье измерение.
И все же, он был влюблен.
Любовь — утешение. Как ярмарочная панацея, что лечит симптомы, а не болезнь, она смягчала тревогу, боль и сомнения, успокаивала страх и бессонницу, разгоняла доступных демонов и даже служила мягким слабительным. Конечно, контрольные системы вернутся в прежнее состояние, едва скорость превысит звуковую. Тревога вцепится, подкравшись на шести когтистых лапах, боль завопит во всю глотку прямо во внутреннее ухо, из темноты вывалятся демоны с ядовитыми клыками, из заплесневелого буфета, шипя, поползут сомнения, бессонница прольется слезами, запор скрутит кишки. Пока же скорость оставалась под контролем, и Гноссос предпочитал держать ее там, где слышен звук собственного мотора.
Грезя на ходу, но четко ощущая, что пришло время для Явленной Дефлорации, он углубился в перелески. «Импала» давно отправилась в «Снежинку», а он брел по вздувшейся жирной грязи вдоль ручья Гарпий. В воздухе — аромат нетерпения. В ветре — звуки наркоза. Он ориентировался по невидимым дугам магнитного потока, ионизируясь больше, чем хотелось бы, и скоро вышел на болотистую, утыканную пнями площадку перед домом Блэкнессов. Несмотря на яркое солнце, земля под соснами была мрачной и сырой, а один из пней оказался не пнем, а Калвином Блэкнессом в полном лотосе. Он сидел под деревом в глубокой задумчивости, глядя в никуда и закатив зрачки внутрь погруженной в раздумья головы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39