В одно тревожное мгновение, вдруг протрезвев от бетеля, джина и гранатового сиропа, индуска выговорила с профессиональными ужимками тайной любовницы на солидном приеме:
— Больше осторожности.
Теперь записка лежала у него в руке, и он не выпускал ее, пока не вышел на улицу. Первый теплый ветер весны дул все так же сильно, машины землячества давно разъехались. Луны не было, и он добрел до ближайшего фонаря, надвинув бейсбольную кепку на самые брови. Безмозглые индусы, вечно на чем-то залипают. Больше осторожности — от чего? Ведьма, зубы красные, как у нутрии, моложе, чем я думал.
Послание было написано несмываемыми лиловыми чернилами. Оно гласило:
утверждение на обратной стороне ложно
Он с любопытством перевернул листок. Бумага слабо пахла ладаном и розовой водой.
утверждение на обратной стороне истинно
Он задумался над этим ровно настолько, насколько нужно, затем перевел взгляд на кампус — просто так, в никуда.
Будешь мне рассказывать.

КНИГА ВТОРАЯ
11

Овус. Каша густеет.
Г. Алонзо Овус, еще один парадокс.
Но не без плана. Старый бесформенный студень вот уже десять лет кряду водит внешний мир за нос, играя на вражеской территории. Ускользнуть от него так же трудно, как в Лас-Вегасе от эстрадной музыки. Двадцать пятый кадр, ходячий слоган; роговая оправа на ухмыляющейся совиной физиономии преследует тебя повсюду. Иллюстрация в учебнике: Овус за титрованием; доска объявлений: Овус пьет «Красную Шапочку»; кампусный календарь: Овус под кленом беседует с летними студентками. Гигантское панно «Кодака» на Центральном Вокзале: восьмидесятикратно увеличенное в «техниколоре» лицо пристально смотрит вдоль ряда бинокулярных микроскопов — МОЛОДАЯ АМЕРИКА ЗА РАБОТОЙ. Приложение к «Ежедневному Светилу», посвященное факультетским достижениям: в спортивной куртке и с медицинболом, подписывает у декана Магнолии заявку на столь необходимый для лечения микоза кальций. Наглядная агитация в студсоюзе: в оливковой рубашке с черным трикотажным галстуком пожимает руки кандидатам — ясноглазым андроидам из тех, что не проигрывают никогда. Фото телеграфных агентств: чуть позади президента Карбона на церемонии закладки первого камня. Кинохроника: всегда впереди на любой зрительской трибуне — парады, футбольные матчи, официальные похороны. Все его знают, но никто не помнит откуда. Что это за молодой человек с зонтиком, мисс Панкхерст, вы не подскажете, где-то мы его уже видели?
Наконец-то Гноссос топоча спустился с холма проверить состояние Овуса. Запоздалый визит был спровоцирован ранним звонком Янгблада и запахом беспорядков, носившимся в теплых воздушных потоках, дрожжевым привкусом бунта. Хеффаламп как-то раз описывал ему эту персональную больничную палату. Аромат антисептика и туалетной воды «Старая пряность», сказал он, единственная в университете голливудская кровать с надувным матрасом, который держали для больных воспалением простаты, сынков южноамериканских диктаторов. Что-то еще о конторской атмосфере: шкафы на колесиках, полки с отъезжающими дверцами, набитые политическими трактатами, электрические пишущие машинки постоянно жужжат, счеты, арифмометр, диктофон, трафареты для мимеографа, хромированные фотостаты, банка из-под арахисового масла с заточенными карандашами, стенографические блокноты, небольшой сейф с цифровым замком, адресограф, три телефона. Один, с красной сигнальной лампочкой, запирается на висячий замок.
Гноссос прошел через все стерильное викторианское здание, открывая двери палат, влетая в приемные для амбулаторных больных, натыкаясь на пробирки с кровью и мочой, на ощупь находя дорогу. Неимоверное количество занудных проверок, бланков для заполнения, вопросов для ответов, и в конце, вполне возможно: к сожалению, молодой человек, врачи не позволяют мистеру Овусу принимать посетителей, вы можете подписать уверение в лояльности и прийти осенью.
Но все же он был встречен загадочной рыжей медсестрой на оранжевых шпильках. Оглядев его с ног до головы, она произнесла:
— Комната сто один. За мной, пожалуйста.
— А вы кто?
— Сестра Фасс. Сюда, пожалуйста, последняя дверь налево. Алонзо вас ждет.
Она пошла вперед, покачивая задом, рост почти шесть футов. Отперла дверь четырехдюймовым ключом, кивнула и пропустила его вперед.
Овус в младенчески-голубой пижаме полусидел на огромной кровати. На лацканах — беленький кантик. За то время, пока они не виделись, он, кажется, растолстел и даже укоротился; пухлые детские пальчики, аккуратно обработанные лунки ногтей, свежая эспаньолка. Внимание полностью поглощено колодой игральных карт. Овус увлеченно вытаскивал из нее королей и тузов. Не глядя на вошедшего, сделал знак рукой, как бы требуя тишины, пока он не доберется до последней карты. Пауза дала Гноссосу возможность рассмотреть на прикроватной тумбочке запертый на замок телефон. На шее Овуса висела платиновая цепочка с ключом.
Кгхм. Совиные глаза моргнули.
— Паппадопулис, так-так! — И еще раз моргнули. — Я уж и не чаял. Ты застал меня in extremis и несколько en deshabille .
— Белки его глаз были мутно-желтыми, а не белыми. Выражение озабоченной напряженности на лице сменилось снисходительным интересом.
— Привет, Овус. Давно не виделись, приятель.
— Chacun a son got . Тебе передали от меня привет?
— Янгблад позвонил в семь утра, старина. Сказал, что ты хочешь на меня посмотреть перед смертью, что-то вроде.
— Великолепный парень, Янгблад. Идеальный particeps criminis , я бы сказал. — Роговая оправа сползла на самый кончик миниатюрного носика, пальцы продолжают пересчитывать карты. — Давай в покер, на пять карт?
Гноссос покачал головой и похлопал по рюкзаку, в котором слабо звякнули остатки серебряных долларов.
— Ты сказал Хеффу, что я замерз, старик, — откуда ты узнал?
— А, obiter dictum то здесь, то там. Как она, кстати?
— Кто?
— Твоя муза из Рэдклиффа.
Гноссос на секунду задумался.
— Obiter dictum , хрена лысого.
— Sotto voce, Гноссос, sotto voce . Тут есть две санитарки, они слишком подозрительны.
— Их можно понять. — Переворачивая карту — пиковая дама — и засовывая ее обратно в колоду. — Как твои кости?
— Пролежни, Гноссос. Ты не поверишь. Иногда я думаю, стоит ли оно того. И посмотри на мои глаза.
— Желтуха?
— Убедительно, правда? Так все и думали ab initio .
— Так что же у тебя?
— Маловероятно. Вообще все заболевание крайне маловероятно. Кстати говоря, я слышал, у тебя роман.
— Господи боже, Овус.
— Лучше всего взывать к Венере. Афродите, в твоем случае. Клея ее фамилия? Христина Клея?
— Кристин Макклеод. И что значит «убедительно»? У тебя разве не желтуха?
— У меня ее никогда и не было, старина. Даже моно не было. Вообще ничего не было, пока я не подхватил от Иэна триппер.
— Триппер? Кто такой Иэн?
— Конечно, я подхватил его не от Иэна, но сказал, что от него. Он здесь оперировал простаты. Неплохой парень, кажется, канадец. У нас была одна ванная на двоих, пока меня не поселили отдельно, так вот.
— Так у тебя нет триппера?
— Увы, есть. Меня им наградила сестра Фасс вот на этом надувном матрасе. Бог знает, где она его добыла. Возможно, от тебя. Большое дело, noblesse oblige , сестра Фасс. Очень au fait . Умеет работать с адресографом и вообще много чего умеет. Это не ты наградил ее триппером — а, Гноссос?
— Ты просто свихнулся на интригах, что ты мелешь? И почему у тебя желтые глаза?
— Ты ведь знаешь Розенблюма, правда? Великолепный парень. Особый тип agent provocateur . Он химик, крайне полезная специальность, готовит уникальную инертную охру, которой я вынужден пользоваться.
Гноссос осторожно смерил его взглядом. Затем медленно прошелся по комнате, касаясь мимоходом разных конторских штучек и словно удостоверяясь в их присутствии: взвесил на руке блокноты, послушал зуммеры незапертых телефонов, ткнул пробельную клавишу машинки. Овус наблюдал за ним со снисходительной улыбкой на бледных губах — при этом он перекладывал на розовом шелковом одеяле карты, выбирая из колоды королей и тузов. В конце концов, прочитав полдюжины имен на табличках адресографа, Гноссос остановился.
— Хорошо, старик, что дальше?
— Смотря что ты имеешь в виду, Папс?
— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Вся эта дерьмовая канцелярия, персональная палата, ты совершенно здоров, при этом весь чертов кампус уверен, что вот-вот помрешь от гепатита или чего там еще.
— Ты ко мне несправедлив, Папс. Я, как уже сказал, in extremis. У меня триппер. Это очень неприятно. Кап-кап-кап.
— Для триппера есть пенициллин. Я хочу знать, что дальше.
— На афинский триппер пенициллин не действует. Нужно пробовать один из мицинов.
— Так попробуй. Зачем тебе столько телефонов?
— Доктора предлагают ауреомицин, но вдруг он меня вылечит, а этого мы себе позволить не можем. Слишком большой риск. Я здесь в безопасности, Гноссос. Мы все здесь в безопасности. Хочешь выпить? «Метакса», лед, долька лимона, чуточку «ангостуры»? — Овус перевернул бубновый туз, наклонился к интеркому и щелкнул выключателем:
— Двойную «метаксу» a la grecque ; мне как обычно. И побыстрее, пожалуйста. — Он снова посмотрел на Гноссоса, улыбнулся и по одной карте перекинул колоду из ладони в ладонь — расстояние не меньше девяти дюймов. — Тебя ведь не особенно удивит, Папс, если без всякого риска, лишь в обмен на некоторое сотрудничество ты получишь Исключительный Статус в размерах, вполне достаточных, чтобы сохранить твой Иммунитет, Защиту и Неионизированность, скажем, до следующего поколения?
Карты полетели в обратном направлении, как меха сжимающейся концертины. Гноссос не успел ответить — дверь открылась, и по комнате прогарцевала сестра Фасс с бокалом «метаксы», полупинтой «пинья-колады» и ведерком льда. Оранжевые шпильки шикарно утопали в мягкой ткани керманского ковра. Полосатый халат сидел на ней в обтяжку.
— Это мистер Паппадопулис, сестра Фасс, — продолжал Овус, внимательно глядя на обоих и выискивая признаки давнего знакомства. — Не этот ли человек наградил вас тем самым триппером, который вы потом передали мне? Отвечайте честно.
Сестра Фасс довольно цинично окинула Гноссоса взглядом — от бейсбольной кепки до чужих военных сапог.
— Нет, сэр, — ответила она.
— Очень хорошо. Проследите, чтобы нас никто не беспокоил за исключением хунты.
— Хунты? — переспросил Гноссос. Сестра прошлась по ковру и закрыла за собой дверь. На ногах у нее были ажурные чулки.
— Сядь, — сказал Овус. — Давай поговорим en famille .
Гноссос опустился в свободное кожаное кресло у кровати. Что ж, поиграем — и посмотрим, что получится. В комнате не было окон, только дверь. У него крутило живот, но это могли быть похмельные травмы кишечника, результат бурного вчерашнего испражнения. Он глотнул «метаксы» и выдавил из себя самое умное, что пришло в голову:
— Рискни.
— Ancient regime скоро падет, Гноссос.
— Ну да?
— Beau monde готов опрокинуться.
Гноссос кивнул.
— Грядет coup d'e tat . B te noire обречен.
— B te noire?
— Президент Карбон.
— А-а.
— Всего лишь «а-а»?
— Я про это уже слышал.
— Янгблад?
— Меня это не интересует, — вставая и отыскивая глазами свободную поверхность, куда можно поставить стакан. — Я вне политики, сечешь?
Овус — терпеливо и сверхдоверительно:
— Гноссос?
— Что?
— Хочешь «Форд»?
— Чего?
— Грант. Десять тонн. Личный секретарь, офис для исследований?
— Не заводи меня.
— Гуггенхайм в Париже, Флоренции, в любом балдежном месте, например, в Танжере?
— В Танжере?
— Хочешь Нобелевскую премию Мира?
— Чего?
— Я готов платить. Ты помогаешь мне, я помогаю тебе.
— Овус, старик, у меня есть только голая реальность, а она тебе нафиг не нужна.
— Au contraire, дружище, au contraire . — Овус отодвинул шторку, свисавшую, словно над окном, у него над кроватью. На стене болталась карта Афины, утыканная миниатюрными бумажными флажками разных цветов. — Ты принесешь мне Кавернвилль, — сказал он.
— Кавернвилль?
— Entre nous, Гноссос, на случай, если ты не в курсе, знай, что в Кавернвилле тебя считают jeunesse dorйe . Фигурой. Антигероем.
— Херня, старик. К этому говну у меня иммунитет.
— Снова entre nous , Гноссос, у тебя и близко нет иммунитета к этому говну. Сознательно или нет, но ты их притягиваешь.
— Послушай, старик, я Исключение, и этим сказано все. Сам по себе. Я не люблю, когда люди подходят ко мне слишком близко. Особенно психи, которым позарез понадобилась моя жопа. Выкладывай поскорее, что там у тебя еще, мне некогда.
— Да, я знаю. Кстати говоря, как идет учеба? Уверен, что хорошо.
— Почему это?
— Тебе ведь не часто приходится заглядывать в деканат, да? Они всегда хороши, Гноссос, я имею в виду оценки. И что интересно, для всех это полная неожиданность. Ты как-то внушаешь людям мысль, что никогда не занимаешься, тебе не кажется? Похоже на твой же сиротский синдром.
— Что-то я не въезжаю, старик, скажи прямо.
— Навар, который ты снимаешь со своей безотцовщины. Кому придет в голову ассоциировать тебя с Бруклином?
Гноссос опустил стакан — в последних словах он почувствовал хитро замаскированную угрозу самой своей сути.
— Знаешь что, Овус, мой старый приятель? Янгблад, черт бы его побрал, позвонил среди ночи, только для того, чтобы вытащить меня к тебе. — Делая шаг к двери. — Однако ситуация начинает меня напрягать, слишком отдает средним классом для моего…
— Дверь заперта, Гноссос, снаружи. И ты не вполне в себе.
— Я ее вышибу, детка.
— Ты можешь вести себя логично или алогично — как тебе больше нравится, но слушай внимательно. Ты хочешь остаться в Афине. Но так, чтобы вмертвую не зависать на учебе, верно? Ты хочешь Иммунитета. Я это устрою. Ты хочешь Исключительности — я и это устрою. Посмотри на карту.
— Я смотрю. Я в любом случае Исключение, имей это в виду.
— Только субъективно. На деле ты беззащитен, пойми. Самые важные флажки, конечно, красные. В душе я традиционалист. Ex post facto , они должны смениться синими.
— Ex post какого еще facto?
— После coup d'etat. Как ты, возможно, успел заметить, районы женских общежитий, особенно группа Сирен, отмечены светло-розовым. То же и Кавернвилль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39