— Я не это имел в виду.
— Клянусь жопой. Кругом скребутся проклятые шайтаны, примериваются чтобы вцепиться вену. Облом, ребята, это горло не для вас.
— Я только хотел узнать, может там есть что-то еще, может, случайное, может, рядом.
— В хате? Из-за чего вся эта катавасия?
— Скажем, катализатор.
На секунду задумавшись и не рассчитав последствий, Гноссос выпалил:
— Может, твоя картина? — Фигура, отрезающая собственную голову, держит кусок себя нетвердой рукой.
— Моя картина?
— Нет, вряд ли, я просто ляпнул, не подумав. Она свалилась на меня, когда Памела заявилась с ножом.
Блэкнесс, не вставая с табурета, подался вперед. Затем высвободил одну ногу из лотоса и тяжело вздохнул; ущипнул себя за переносицу, протер глаза. Несколько секунд изучал шарик от пинг-понга, потом поднял голову.
— Кто знает? Все может быть. Как бы то ни было, сегодня тебе лучше остаться здесь. Поспишь в комнате Ким.
— А Бет как, ничего? То есть, она в курсе?
— Я передал ей только то, что ты сказал по телефону, без подробностей. Не хотел пугать.
— Знаешь, старик, — блин, это вообще-то моя забота. Я лучше к Хеффу или еще куда. Просто подумал, вдруг ты вправишь мне мозги.
— Не дури, Гноссос, это опасно. Если есть хотя бы возможность ошибки, тебе лучше быть здесь. Я знаю, что говорю.
Гноссос завернулся в шаль и передернулся.
— Возьми свечу. Сейчас я найду спички. И хочешь совет?
— Ну?
По пути к двери Блэкнесс ослабил воротник.
— Если вдруг оно появится опять, какой бы ни была причина, не отворачивайся.
— Опять, старик? Если оно появится опять, мне крышка.
— Нет, прошу тебя, это ничего не даст. Ты должен бороться — попробуй загнать его обратно в пещеру.
— Черт, старик, оно приходило за ней, ты не забыл?
— На всякий случай.
— Не обещаю, могу облажаться. У тебя нет пистолета, или, может, тесака лишнего?
Блэкнесс нахмурился и зажег свечу.
— У Бет, наверное, найдется пара запасных одеял. Если что понадобится, я в студии.
— Уже поздно, старик, ты вообще спишь когда-нибудь?
— Там есть фотоальбом, мне нужно его просмотреть.
— Я просто не хочу идти один, старик, там темно.
— Не так уж темно, Гноссос. Я же сказал: здесь ты в безопасности.
Премного благодарен. Может позвонить Розенблюму, пусть тащит свой «стен». Маленький такой огнеметик, пшшшик, мартышка-пепел.
Посреди ночи он проснулся от собственного голоса. Снова и снова, сначала во сне, потом в полусознании он громко повторял:
— Иди на хуй. — Не потому что вернулся мартышка — он и не думал возвращаться — просто на всякий случай. Ставки сделаны, все в твоих руках, проиграл, значит пиздец, ставок больше не будет. (Начиная свое движение, оно видело их обоих. Сквозь эфирное пространство их переплетенного внутреннего глаза оно выбрало ее. Если план вдруг изменился, Гноссосу конец, и последний совет Калвина предусмотрительно булькал сквозь сон у него в мозгу.) Он обнаружил, что лежит на спине, снова мокрый с ног до головы и рассыпает для храбрости проклятия. Это была комната Ким — свеча мерцала, отбрасывая свет на всякие двенадцатилетние штучки, фигурки из слоновой кости, балетные тапочки. Ким спала у окна: закутана в индийский халат, светлые волосы разметались по щеке. Очнувшись, Гноссос начал понимать, почему он здесь. В ее присутствии — аромат Невинности.
— На хуй, — все же сказал он, обхватив себя руками за плечи. Некоторое время он наблюдал за дрожащими на стенах тенями, потом набрался храбрости и заглянул под кровать.
Мартышки не было. Он выпростал из-под одеяла руку и показал кулак окну, утихомирив таким образом страх.
— Только подойди! — Предположим, оно рискнуло. Желтое, клыки сочатся бешеной слюной, косые глаза, синяя кожистая морда, корявые когти тянутся к яремной вене. Сев на кровати, Гноссос потряс кулаками, одеяло закрутилось вокруг влажных замерзших ног, босые ступни высунулись наружу. — Давай, ну. Вот я здесь, в простой койке. Ну, где же ты?
Ему вдруг стало весело — он понял, что бросает вызов в пустоту. Замахал руками и запрыгал на кровати. Но лодыжки запутались в одеяле, он качнулся, потерял равновесие и боком съехал на пол. Уже падая, он бешено молотил кулаками и орал:
— Наааа хууууй!!
— Гноссос, — раздался голос.
Он подскочил — одеяло болталось на голове, как капюшон сутаны, — и не сразу сообразил, что голый. Отодвинул складки материи и увидел, что на кровати, поджав колени и закрываясь индийским халатом, сидит Ким. Она смотрела на Гноссоса с полусонным изумлением. У него была устрашающая эрекция.
— Это ты, Гноссос?
Он быстро прикрылся — однако недостаточно быстро. Ее взгляду хватило времени, чтобы навсегда зафиксировать в сознании этот объект.
— Спи, старушка, это всего лишь я.
— Папа говорил, что ты будешь здесь спать, я теперь вспомнила. Тебе что-то приснилось? Почему ты на полу?
— Шш, быстро спать, утром поговорим. Тебе померещилось что-то плохое, вредно для нервов. Раз, два, три, считай баранов, четыре, пять… — Он поднялся и направился к двери.
— Куда ты?
— Семь, восемь… чуть-чуть погуляю, посмотрю на луну, соберу грибов, все в порядке. Спи давай, никаких кошмаров, девять, десять… — Он подобрал с пола цветастую шаль и обернул ее вокруг тела, как набедренную повязку шраманы, затем, гримасничая и прижимая в знак молчания палец к губам, словно козлоногий сатир в старинном хороводе, проскакал по коридору.
Была полная луна. Гноссос нацелился на звезды воображаемыми рожками, и эта выходка частично вернула ему самообладание. Потом побрел через мрачное болото Блэкнессов, шатаясь, постукивая пальцами по болтавшимся маскам, шикая на пурпурные и фиолетовые пни, бормоча дурковатые ругательства, клятвы и суеверно поплевывая всякий раз, когда ему казалось, будто над плечом монструозным малярийным комаром завис фантом.
Он дошел до ручья — дальше идти было некуда — уселся на землю, выдернул два пучка травы и принялся смотреть на воду. На этом месте Калвин приманивал пчел и зимородков, закатывал глаза и растолковывал Гноссосу свой фундаментальный этос.
Какой этос, старик?
Простой.
Так объясни мне.
Ты будешь слушать?
Постараюсь.
Хорошо. Я могу пребывать в иных формах.
В формах?
В объектах.
Как?
Пришлось научиться. Если мимо пролетала птица — цапля или журавль — я мог взять ее внутрь себя, лететь вместе с нею над рекой, нырять за пропитанием, страдать от ее хрупкой боли. Если в пустыне застывал камень, я мог слиться с его тканью, собирать солнечный жар, рассветный холод, каждой своей клеткой чувствовать ветер, превращаться в пыль, смешиваться с потоком. Если на земле лежала мертвая кобра, я мог войти в ее плоть, гнить, пока кожа не сползет с мякоти, стать пищей для мух, вернуться в землю.
Довольно жутко, старик.
Вот так же беспокоилась моя душа. Освободи сознание от бремени образов, Гноссос. Отбрось опыт. Вину или страх. Даже голод или любовь. Теперь видишь?
Может быть, старик, не знаю. Говори еще.
Ты перестаешь быть собой, ты входишь в другое. В плоть, мрамор, кожу. В вены, волосы и кости. Вот и этос.
Не понимаю.
Перерождение.
А-а.
Это просто. Рассказывать дольше.
— Нет.
— А?
— Так нельзя.
Он отвернулся от журчащего ручья и обнаружил у себя за спиной Бет — босую, в сари. Силуэт четко вырисовывался в ночи, но лицо оставалось в тени, и ветер бросал ей в глаза волосы.
— Нельзя тебе здесь. Ты себя губишь.
— Что ты тут делаешь, Бет? Сейчас ночь. Ты слышала, как я встал? — Он дрожал от холода, ему вдруг стало неловко от мысли, что она незаметно шла за ним следом. Вместо ответа Бет осторожно подняла палец и указала на дом. В жесте чувствовалась неистовая и напряженная решимость.
— Никогда, — сказала она. — Он не даст тебе даже намека на осмысленный ответ. Никогда, Гноссос.
Свихнулась. Бред полуночницы.
— Кто? Который час? Чего ты тут бродишь, да еще в таком виде?
Она перевела взгляд на его набедренную повязку и саркастически рассмеялась.
— Жалкий слепец, ничего не видишь.
— Что я должен видеть?
— Калвина, дурачок. Тень брамина, в которую превратился мой муж.
Ветер бросал ей волосы на щеки и в рот, но она даже не пыталась отвести их в сторону. Сари распахнулось, и в тусклой темноте сверкнули ноги. Гноссос не смог отвести глаза. Ноги были как мел.
— Почему тень? — спросил он, пытаясь загладить этот взгляд. — Что вообще происходит?
— Ты сам растравляешь свою рану.
— Пожалуйста, Бет, иди спать, а? Мне тут надо кое в чем разобраться.
— Будь он проклят, — безжалостно прошептала она и закрыла глаза. — Что бы ни случилось, будь он проклят.
По бедру бежали мурашки, и он потер их рукой.
— Что происходит, старушка? Я тихо сижу у воды, никому не мешаю, пытаюсь кое в чем разобраться.
— Ты погибнешь, вот что.
— Погибну? С чего вдруг все заговорили о гибели? На всякий случай, если ты еще не знаешь — тут в округе бродит сумасшедшая обезьяна.
Бет откинула волосы за спину и упала рядом с ним на колени; потом неожиданно, импульсивно, таким же резким движением, каким Грюн хватал его за руку, сжала ладонями его виски и посмотрела прямо в глаза. Несколько секунд тишину нарушал лишь ветер и бормотание ручья.
— Зачем ты здесь ? — прозвучал вопрос. — Сейчас, на этом берегу, зачем? Отвечай.
Не лгать.
— Не знаю.
— Знаешь.
— Ну, чтобы во что-то вникнуть.
— Во что?
Не лгать.
— Формы. Объекты, существа…
— Камень, — язвительно перебила она. — Цапля и рыба.
Он мягко отвел ее руки — внутри поднималась зудящая злость.
— Знаешь что, подруга, это ведь ты меня спрашивала, правда?
— Калвинский этос.
— Ага. И что теперь?
Вместо того, чтобы убрать руки, она еще крепче сжала его голову; пальцы двигались рывками, убирая волосы за уши.
— Он уводит тебя в сторону. Ты уходишь от себя.
Гноссосу было очень неудобно, однако возражать он не стал.
— Знаешь что, Бет, правда, сейчас ночь…
— Послушай меня, куда бы он тебя ни вел, ты не должен там оставаться. Ты обязан вернуться.
— Да отстань ты от меня!
— Ты должен вернуться — ты меня слушаешь?
Он вдруг резко вспыхнул.
— Ага, слушаю. — Затем, после уместной паузы: — Повтори, пожалуйста.
— Вселяйся в булыжники или в артишоки, если тебе так хочется, но ты должен вернуться к себе самому. Источник боли — внутри тебя, это самое главное.
— Источник боли?
— Калвин всю ночь разглядывает картинки с мартышками, ты знаешь об этом, он тебе говорил?
— Ничего себе, но ведь…
— Но ведь, черт возьми, Гноссос, он никогда ничего не найдет, потому что, прости, если я нарушаю вашу солидарность, ты создал его сам!
— Оно приходило за Кристин, а не за мной. Этот чертов демон — ее, не только мой.
— Ты создал его сам, Гноссос, только ты. — По-прежнему не выпуская его голову. — Поэтому он никогда ничего не найдет в своих оккультных компиляциях.
— Зачем ты его опускаешь, что вообще, черт побери, происходит? Ты всегда с ним соглашалась, он ведь, черт побери, твой муж!
— Меня от него тошнит, — призналась она свистящим шепотом, — Он мне до смерти надоел. — Ее рука тащила его руку внутрь сари, в складку, что вдруг распахнулась на ветру. Она провела его ладонью по животу, ниже пупка, вниз, туда, где ей было, о чем говорить.
О, нет, милая дева Мария, я касаюсь ее…
Но почти так же быстро она отпустила его руку и встала. Сари закрылось складками. Гноссос так и сидел в полном лотосе, рука по-дурацки торчала в воздухе.
— Булыжники и кости, значит? — насмешливо спросила Бет. А потом повернулась и пошла по болоту, растворяясь в сырой темноте деревьев.
И пока она не скрылась из виду, Гноссос сидел на мокрой траве, таращился в пространство и не мог шевельнуться. В какой-то миг он почти решился пойти за ней, но не пошел — впрочем, желание вселиться в пчел и рыб тоже сильно поколебалось.
Нелегкое это дело — вставать, затем тащиться по дорогам и полям к дому на авеню Академа. Но опасность растворялась вместе с ночью; демон с удобством, а может, с неудовольствием устроился у себя в пещере — и потом, что еще ему оставалось делать?
Дрожащий и измученный, он подошел к дому и обнаружил на обочине патрульную машину, в которой, уронив голову на руль, спал проктор Джакан. Когда Гноссос в своей набедренной повязке прошаркал по обсаженной цветами дорожке, проктор проснулся, но лишь для того, чтобы записать несколько слов в блокнот, не снизойдя даже до циничного «доброго утра»
Правильно, детка — из-под сонных век. Потом. Но не скоро.
16

Посеяны семена сомнений.
Отпечатанное на машинке анонимное письмо ставило под сомнение верность Кристин, но Гноссос все равно сидел, словно поперечный срез поглощенного собой камня, на полу стерильного салона Овуса. Она стояла рядом в летних гольфах серого цвета, вяло переминалась с ноги на ногу и отводила взгляд.
С питмановским блокнотом под рукой, как воплощенное внимание, у кровати сидела сестра Фасс. Хуан Карлос Розенблюм стоял на страже у железной двери и поигрывал опасной бритвой. Хефф ходил по ковру, отмеряя шагами нейтральную зону между Джек и Джуди Ламперс и не подпуская их друг к другу. Декан Магнолия, расположившись на шикарном, обитом красной кожей узком диване, которого раньше здесь не было, вертел в руках куски кальцитового мрамора. Байрон Эгню выразительно смотрел сквозь дымчатые очки на сестру Фасс. В углу бормотал что-то невнятное Джордж Раджаматту, поминутно присасываясь сквозь толстую двойную соломинку к стакану на шестнадцать унций с джином и гранатовым сиропом. Отощавший на двадцать фунтов Фицгор лежал на носилках у стены и ел из баночки мед. И Овус: под идеально подогнанной пижамной курткой от Джона Льютона — рубашка из длинноволокнистого хлопка и галстук из шалли.
Внимание Гноссоса, однако, почти целиком поглотил краснокожий диван, само присутствие которого вызывало весьма неприятные подозрения.
Но до того, как он успел объяснить себе причину, раздался условный стук в дверь, и Розенблюм вытянулся во фрунт, как парламентский пристав. На пороге стоял Дрю Янгблад — в коричневых мокасинах, толстых носках, отглаженных летних брюках и чистой белой рубашке (рукава подтянуты вверх резинками).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39