— Тебе хочется потанцевать, так, может, покувыркаемся?
Пока Хип говорил, она смотрела на Гноссоса, потом безразлично сказала:
— Нет.
— Я секу в иностранном, — сообщила вампирица. — Чье это имя? Рави? Так экзотично.
— Армянское, — ответила девушка.
— Я Рави спрашиваю, — огрызнулась вампирица.
— Оооооооооо, — произнесла Джек, приходя в себя и глядя в обалдевшее лицо Хеффа. Хихикнула, и, откинув назад голову, потянула Хеффа так, что тот повалился прямо на нее.
— Тащится, дядя, — сказал Хип, имея в виду Джек; моментально забыв о девушке он теперь барабанил Хеффа пальцами по спине. — Может схилять хотите, где потише?
— Давай танцевать, — предложила вампирица, теребя воротник Гноссоса.
— А может, и покувыркаемся.
— Послушай… — начал он.
— Здесь есть еще комната, — сказала она.
— Эй, Джек! — кричал Хефф, затравленно елозя на месте, — да господи ты боже мой!
— Мне и тут нравится, — ответил Гноссос, оглядывая девушку, на этот раз откровенно, с головы до ног, чтобы она это видела, отмечая каждый дюйм: каштановые волосы собраны медным обручем, рукава голубой холщовой рубашки закатаны до локтей, черная юбка, зеленые гольфы, на ногах пока больше ничего. Когда он вновь поднял взгляд, ответом ему была терпеливая улыбка, голова чуть склонилась набок. Хорошо, слишком хорошо.
— О! — В теннисных тапочках прискакала Джуди Ламперс. — Ну наконец-то ты пришел. Хуан говорил, что ты должен быть, а я все не могла дождаться, я давно хотела сказать, как это было здорово, тогда у Гвидо, то есть, господи, все эти старые радиопостановки, я ведь совсем уже про них забыла.
— Вечер добрый, — трезвым голосом объявил Дрю Янгблад, воротник белой рубашки расстегнут.
— Скоро, — сообщил Хуан Карлос Розенблюм, — начнется революца.
— Здесь есть еще одна комната, дядя, — шептал Хип растерянному Хеффалампу. — А то мало ли чего. — Пальцы его левой руки все так же цапали воздух, в правой он держал косяк. Гноссос бесцеремонно забрал у него мастырку и глубоко затянулся. Действительность разваливается на куски, спокойно, назревают конфликты. Стань Ганди.
— Послушай, — сказала Джуди Ламперс, подталкивая его локтем, глаза горят, тон заговорщицкий, — это же не то, что я думаю, ну, в этой сигарете, да?
— Не знаю, детка, просто наш табачник придумал какую-то смесь, ха-ха.
— Ха-ха.
— Без никотина, — объяснила девушка в зеленых гольфах, отпив вина.
— Ха-ха, — не унималась Джуди Ламперс, явно ничего не понимая, потом подмигнула и понизила голос: — А как оно действует? Может заставить что-нибудь делать?
— Красоту, тетя. — Хип отвернулся от Хеффалампа и теперь улыбался Джуди, демонстрируя отсутствие зуба. Затем подвигал веком на здоровом глазу, и протянул ей косяк толще которого, Гноссос еще не видел.
— Ой, я не могу, — пискнула Джуди Ламперс, вытянула руку и оглянулась на Гноссоса за поддержкой. Почему нет?
— Валяй, — подмигнул он ей. — Это клево. — Он затянулся — примесей не чувствуется — и задержал в легких дым.
— Мы бы хотели, гм, с тобой как бы поговорить, — влез Янгблад, — пока ты еще не слишком, это…
— Эта Панхер, — объяснил Хуан Карлос Розенблюм, — Мы ее спиханем, увидишь.
— Может, действительно стоит попробовать? — спросила Ламперс; после такого вопроса Хип повел ее к свободной пенорезиновой подушке: сражение выиграно. — Я хочу сказать, эта штука разве не может заставить меня делать то, чего я не хочу?
Джек закинула ноги, пока еще в джинсах, Хеффу за спину, плотно прижимая его к себе.
— Я хочу трахаться, — объявила она, хохоча, как ненормальная, прямо в его вытаращенные глаза. — Трахни меня.
Еще одна затяжка — может, сбежать, угнать чью-нибудь машину.
— Хорошая дрянь, а? — спросила вампирица.
— Динамит, детка, только вытащи свои лапы из моего кармана.
Мартышка-паук развернулся и теперь скалился в их сторону.
Что у меня в руке?
Он опустил глаза на собственный бок и обнаружил, что его пальцы переплелись с чужими. Другая рука принадлежала девушке в зеленых гольфах — та, однако, смотрела не на Гноссоса, а на мартышку-паука.
Она действительно держала его за руку.
Наконец, перевела взгляд на Гноссоса и попросила мягко, но с нажимом:
— Уведи меня, пожалуйста, отсюда ненадолго.
У дальней стены незнакомая пара, переступив через волосатого уродца с наргиле, исчезла за металлической дверью. Вновь лязг задвижки.
Сквозь гул разговоров вдруг прорвались четвертые доли ситара и тут же умолкли. Мартышка-паук пронзительно взвизгнул и обдал стену струей мочи.
Джуди Ламперс поднесла ко рту косяк и затянулась. Посмотрела на Гноссоса и покачала головой, словно говоря, что пока ничего особенного не происходит. Гноссос провел большим пальцем по ее брови и застегнул парку.
— Если у тебя есть минута… — начал Янгблад.
— В другой раз, старик.
Редактор перевел взгляд на южноамериканца, тот кивнул:
— Мы ждем.
— Дышите глубже, — сказал он им. Затем девушке:
— Пошли, старушка. — Берет ее за руку, уводит в ночь.
Никогда не упускать шанса.
8

Любовь среди Черных Лосей. Гноссос рассказывает еще одну историю. Моджо и мазохистский микроавтобус.
В «Черных Лосях» не было ни одного белого.
Они приехали туда прямо из сарая Моджо на угнанной «англии», притормаживая только у знаков «стоп» и на светофорах. Чувствовать карту, не терять масть. Гноссос не показывался у них больше года, однако стоило ему появиться в дверях, его тут же вспомнили и устроили целое представление. Все принялись жать руки, и напряжение улетучилось, подобно запаху тухлых яиц, что вырывается из спускного клапана и растворяется в мощном порыве морского бриза. Он отсыпал Моджовской смеси Толстому Фреду Фавну, стоявшему на посту у дверного глазка, немного Пауку Вашингтону, лабавшему на вибрафоне, и еще Южанке, принимавшей у посетителей шляпы, неважно имелись они или нет. Святой Николай кормит кисок.
— Обалденная девчонка, — объяснил он шепотом, — у нее бритва в бюстгальтере.
— А у тебя?
— Она от меня тащится, детка, со мной все в порядке.
А те «Лоси», которые его не знали, узнали его довольно скоро. Они столпились вокруг со словами:
— Мы слыхали о тебе, старик. — А потом: — Как дела? — И он отвечал:
— Это Кристин Макклеод, она тут еще ни разу не была. — Раздавая траву; а они, бросив взгляд на ее зеленые гольфы, говорили, ну и ништяк, все прям-таки клево, приятно провести время, тебе и Софоклу — так они называли Гноссоса. Но Винни-Пух — звала его она, точно так, не обращая внимания на громкие протесты, какой там хранитель огня, нет, она этого не потерпит, об очаге должны заботиться весталки, не его это дело. Не покидавший дверного глазка Толстый Фред Фавн, которому как-то довелось выслушать восьмидесятиминутный монолог о мембранах, усмехнулся и сказал ей:
— Давай-давай, все правильно, ему только того и надо, если весталки, то это как раз про Софокла.
Надеясь сбить его с темы, Гноссос крикнул Пауку Вашингтону, чтоб тот сыграл «Ночь в Тунисе», — но крикнул, тщательно подбирая слова, поскольку три года назад Паук расквасил губу блондинке Дики в льняном костюме: этот клуб ему нужен черным.
— Он не похож на подонка, — прошептала Кристин.
— Малыш, плохих ребят не бывает.
Паук играл для них, и они танцевали: Гноссос показывал движения, но не слишком настаивал.
— У нас неплохо получается, — сказала она, осторожно прижимаясь.
— Ага, — отвечал он, пытаясь совладать с дурацкой улыбкой во весь рот и чувствуя, как с каждой минутой ему становится все лучше.
А Кристин, тоже улыбалась:
— Мне нравятся твои друзья. Лучше, чем толпа в сарае. — Она курила простой «Филип Моррис», обнимая Гноссоса рукой за шею и почти касаясь губами уха всякий раз, когда нужно было затянуться. Гноссос уже ничего не курил, но голова плыла перекатами.
— Гнилая толпа. Мартышки, малыш, мартышки и волки, когда-нибудь я тебе все про них расскажу. — В обшитом клепкой зале было темно, если не считать одинокой неоновой трубки, освещавшей лиловый потолок; угловатые разноцветные узоры разбегались по его трещинам, отражаясь от ленты мятой фольги, единственного здесь украшения. Дважды мимо окна на нижнем этаже прогромыхал поезд — в шести футах от здания уходит в никуда долина Лехай, гудки зловещим диссонансом мешаются с альт-саксофоном. «Лоси» и их женщины одеты в узкие костюмы с плоскими бабочками — высокие каблуки и жокейские сапожки, «матушки Хаббард» и короткие юбки, маленькие шляпы, как у Толстого Фреда, поля опущены на уши, гости танцуют или просто сидят, расслабляясь.
Наконец они тоже сели за столик, коснулись друг друга коленями, заказали выпить. Кристин сжала его руку — этими же пальцами она цеплялась за Гноссоса, когда вампирша совала свою лапу ему в карман, — и притянула поближе, чтобы можно было говорить шепотом. Но он слишком резко подался вперед, и они стукнулись лбами, сломав пространство, разделявшее их глаза. Толстый Фред чуть не скатился на пол, а Паук Вашингтон до такой степени потерял контроль над своим вибрафоном, что пришлось забросить соло.
— Ох, черт, — сдавленный смех.
— Ой, прости…
— Как по железяке, ой…
— Я нечаянно…
Потирая лоб:
— Ничего, подумаешь, голова.
— Ты так считаешь?
— Все в порядке. Вытри слезы, терпеть не могу, когда женщина плачет.
Она засмеялась и вытерла слезы рукавом.
— Все равно здорово, что мы всех развеселили.
Гноссос вглядывался в ее лицо, вслушивался, выискивал намеки, любые отголоски фальши, он почти надеялся их найти, почти желал обнаружить изъян. Но — ничего. Посеешь цинизм, полные карманы щелока. Глаза цвета карего мрамора отвергали его вымученные метафоры. Вместо этого — движущиеся картинки в позолоченных барочных рамах. В постели, в застегнутой до самой шеи муслиновой ночной сорочке с цветами, сброшенные на пол мокасины завалились набок. Атласные простыни, уют громадного стеганого одеяла; бабушкины заплатки, как песчаные поляны в окне. Под подушкой — монетки, на счастье, совсем стертые, их хорошо находить утром, медь, нагретую ее телом. Только не ронять на ковер, а то счастье засосется в пылесос.
— Тебе здесь нравится? Не напрягает?
— С тобой — да. То есть, нет, не напрягает.
— Здесь все честно, малыш, они выкладываются на всю катушку, их все время пасут, слишком много врагов. Об этом лучше спрашивать кошака Хеффалампа, а не меня. Пойдем еще потанцуем, мне нравится, как ты крутишься.
— У нас получается, — повторила она.
И без малейшего усилия они скользнули в «Молитвенное собрание по средам», Паук задавал плавные три четверти — любимый ритм Гноссоса, — все время выдерживая блюзовые аккорды и выпуская вперед Муртафа на корнете, и тот выводил тему, и она звучала, как на юго-востоке Нэшвилла, и все повторялось сначала. Они танцевали, выписывая головами синкопированные дуги, пока этот приход не кончился.
Питье ждало их на столе, и разглядев, что это такое, Гноссос воскликнул:
— Черт, не может быть. Вискач с мамашкиным имбирем, какая роскошь.
Он весело шлепнул себя по ноге и уселся за столик. Кристин заметила его радость, хоть и не поняла причины; встала у него за спиной, положила руки ему на плечи и засмотрелась на то, как он окунает в стакан палец. Гноссос попробовал питье кончиком языка, вкус тут же вызвал в памяти картинку бруклинского детства, но он прогнал видение и отпил глоток. Она убрала волосы с его ушей, и тут подошла Южанка с карточкой «За счет заведения». Гноссос понял по глазам, где она побывала совсем недавно.
— Такая сильная трава, — сказала она ему.
— Эта смесь, солнышко, ты не поверишь, называется «Смесь…»
— Шестьдесят девять, — пропищала она и повторила: — Шестьдесят девять, — ткнув в Гноссоса длинным пальцем в перстнях и шевельнув им так, что все трое одновременно рассмеялись. (Над разным, взглядом напомнил он Кристин, все над разным. Ее руки по-прежнему лежали у него на затылке, и она легонько сдавила ему шею, словно прочла мысли. Хорошо, слишком хорошо.)
— Южанка, — сказал он, — ты знаешь, кто это?
— Не-а, чувак, — протянула она, лениво поглядывая на все еще стоявшую Кристин.
— Это Пятачок, солнышко, ты знаешь, кто такой Пятачок?
— Пятачок? — переспросила она. — Что еще за Пятачок?
— Вот, гляди, — показав большим пальцем.
— На что?
— На Пятачка.
— И чего такого?
— Хочешь знать?
— А то.
— Сейчас скажу.
— Давай, выкладывай.
— Она меня заводит.
— Ну да?
— Она меня заводит, сестрица.
— Ага, — сказала Южанка, — видишь, что получается. Мальчонка, — поворачиваясь к Кристин, — нам все выложил, а мы подобрали. У него смесь…
— Шестьдесят девять, — сказала Кристин, по-прежнему стоя позади Гноссоса и животом сквозь прутья стула прижимаясь к его спине.
Лезет вверх, как перископ.
— Давай еще потанцуем, — сказала она.
Господи, да я встать не могу, куда уж длиннее.
— Посиди немного, вот тебе хайбол. — Южанка в белом льняном платье вдруг заливисто рассмеялась — пронзительные парящие звуки, почти на границе слышимости, — а отсмеявшись, принялась накручивать вокруг них круги. — Танцы? — произнесла она наконец, — танцы-шманцы? Эх, милая, да наш Софокл сейчас и шага не ступит. — Она плюхнулась на стул Кристин и отпила из обоих стаканов.
Смени тему, вспомни Санта-Клауса, бейсбол, заметят же.
— Шестьдесят девять, — начал было он, но стоило выговорить эти слова, как Южанка вновь зашлась от смеха и вдруг опрокинулась вместе со стулом на спину. И вот она хохочет уже на полу, каблуки торчат к потолку, руки держатся за живот. Паук играет «Проспект одиночества», пары танцуют. Гноссос бросился ее поднимать, Толстый Фред с нависающим над ремнем огромным, как нефтяная бочка, брюхом, поспешил ему на помощь. — Нет, солнышко, — заговорил он опять, смеясь вместе с Южанкой, — я только хотел спросить, откуда ты знаешь, как это называется.
— Чего называется?
— Смесь, деточка.
Она снова повалилась на пол, вереща от восторга, и на этот раз они не стали ее поднимать, поскольку ей явно нравилось такое состояние.
У дверного глазка, когда они уже одевались, Толстый Фред, обняв обоих своими тяжелыми ручищами, спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39