Розенблюм что-то пел насчет кредитки. А как же цаца?
— На хуй. Временно, скажем так.
— Правильно. Ты с собой что-нибудь берешь?
— То, что ты видишь.
Хефф сидел на заднем сиденье между Джек и Джуди Ламперс, Хуан Карлос вел машину, а Гноссос по очереди уничтожал остатки парегорика, «смесь 69» и ирландский виски. В Делавэре он проснулся и окликнул Хеффа:
— Эй, мы где?
Хефф теперь был за рулем.
— Делавэр, старик, — сказал он.
— Охренеть, как смешно.
— Будет еще смешнее, если ты на него посмотришь.
— А? У тебя есть темные очки?
— Джек, дай Папсу очки.
— Ага, старик, когда мне надоест пялиться, разбуди меня в Вашингтоне. Надо кое-кому позвонить.
В Вашингтоне ему сообщили, что отец Кристин на совещании у Президента Соединенных Штатов. Но Гноссос вытащил его к телефону, сказав, что несколько минут назад советский культурный атташе расстрелял из автомата миссис Макклеод.
— Боже мой, — выговорил мистер Макклеод на другом конце провода, — как это произошло? Вы сообщили в Пентагон? — Голос у него был, как у диктора.
— Ничего не произошло, дядя, налей себе стакан молока и сядь в кресло.
— Было восемь часов утра, и Гноссос стоял в будке на автозаправке, поглядывая на выстроившуюся у машины команду. У ветра здесь появился совсем новый пьянящий аромат.
— Кто это? Что с моей женой?
— Я уже сказал тебе, старик, ничего, мне просто надо с тобой поговорить, сечешь? До вас, кошаков, иначе фиг доберешься.
На другом конце провода что-то путано забормотали, щелкнула отводная трубка, послышался приглушенный шепот, затем:
— Не будете ли вы так любезны сообщить мне…
— Похоже, я обрюхатил твою дочь, только и всего. Хочу, чтоб ты знал.
Опять шепот.
— Что вы сказали?
— Но я честный человек, так что можешь не дрыгаться.
— Что?
— Получится симпатичный дитенок, настоящий грек, кудрявый такой, темненький. Меня зовут Паппадопулис.
— Очень приятно. Что это значит…
— Некогда болтать, старик, монеты кончаются, мы тут собрались на Кубу.
— Куда?
— Потом, потом. Скажи Президенту, что мы за него.
Он повесил трубку и втиснулся в машину рядом с Джуди Ламперс.
— У тебя нет «клоретов» или еще чего, детка? От меня, наверно, несет, как из болота.
В Мэриленде он нашел открытку с изображением девушки в коротких шортах и рубашке «поло», которая никак не могла приструнить своего кокер-спаниэля. Пес носился кругами, наматывая поводок вокруг ее бедер. Удивленные губки сложены в чувственный овал, на голове бескозырка. Гноссос отправил такие открытки всем, кого смог вспомнить, включая Луи Матербола — на старый таосский адрес с надписью «Перешлите, пожалуйста, адресату» на лицевой стороне.
Бог, говорят, есть любовь.
Может, кто перекинет слово.

17

Америка на колесах, розничная торговля, рандеву с Капо, социальная болезнь и другая страна.
Когда в голове прояснилось, Гноссос сел за руль. Поймав один раз ритм, он уже не мог с него сбиться ни сам, ни чьими-либо усилиями. «Импала» мчалась 111 миль в час по прямой, разгоняясь на спусках до 120-ти. С автозаправки он привез их на окраину города и остановился у самой трассы, напротив торгового центра, у памятника Вашингтону. Заглушил мотор и потребовал почтить память. По газону бродили толпы туристов, жевали мороженое и близоруко щурились на торчащий обелиск.
— Смотрите на него, люди, — призывал Гноссос. — Это Джордж Вашингтон.
Джек доверили остаться в машине наедине с Джуди. Хуан Карлос и Хефф стояли рядом.
— Где? — спросили они.
— Точно не знаю, но должен быть где-то здесь. Я его чувствую.
— Он всегда с тобой, Папсик. Толстый белый папаша.
— Брось, Хефф, зачем так сурово.
— Генерал Вашингтон, — воинственно произнес Хуан Карлос, прижимая к сердцу ковбойскую шляпу. — Я салютываую ему.
— Тьфу, — сказал Хефф, — фашист.
— Оцени архитектуру, добрый Хеффаламп. Какие четкие линии. И как они устремлены — как бы это сказать — наверх. Ну и вниз тоже. Дьявольская простота.
— Засунь ее себе жопу.
— Наше духовное наследие? Ты шутишь. Нашу гордость. Наше величие.
— Он был рябой.
— Но он ходил по воде, ломал целки и чего там еще.
— И таскал парик.
— Фасад, старина. Обманка для тори, тактический ход. — Гноссос прикрыл глаза ладонью, словно ослепленный сиянием высокого духа, безмолвно и смиренно отвернулся.
— Хватит, старик, сваливаем, а то не успеем на баржу.
— Доблесть и честь. Сечешь, что значит доблесть и честь?
— Чесь, — эхом откликнулся Хуан Карлос, едва не плача.
— Марта Вашингтон, мать и жена.
— Их, — сказал Хефф.
— Разве что Бэтмен милее сердцу американского мальчика.
Девушки кричали им что-то из машины, но Гноссос не унимался:
— Круче только Марк Трэйл.
В Ричмонде, Вирджиния, они оптимистично ввалились в «Таверну матушки Фишер» съесть кукурузных оладьев и выпить коктейля, но никто даже не пошевелился их обслужить. Гноссос забарабанил кулаком по столу. За стойкой раздался приглушенный шепот, потом появилась матушка Фишер собственной персоной и положила перед Гноссосом табличку, из которой следовало, что Хефф — ниггер. Гноссос встал из-за стола, уселся на холодильник и не слезал до тех пор, пока помощник шерифа собственноручно не отнес его в машину.
В Эмпории, Вирджиния, они повторили попытку — на этот раз белобрысый детина долго смеялся, брызгая на них слюной.
— Пойдем, старик, — сказал Хефф. — это тяжело.
— Тяжело? Ты серьезно?
— Пойдем.
Джуди Ламперс, чтобы разрядить обстановку, посмотрела на часы.
— Господи, уже полдевятого.
Гноссос стащил в забегаловке две полные банки с сахаром и сунул их в рюкзак. Пока на стоянке перед магазином «Сейфуэй» все давились сыром и колбасой, он сидел у дверей и внимательно изучал выходивших из машин людей. Выбор пал на подростка в фуфайке с надпистью «Олимпийская спирткоманда США», державшего в руке длинный список покупок. Гноссос сел в его желтый «линкольн», подъехал к ресторану и, оглядевшись по сторонам, метнул банки в стеклянную витрину. Вернулся на стоянку, съел кусок проволона и сдал «импалой» назад как раз в тот момент, когда примчавшаяся полиция обнаружила «линкольн» и уже арестовывала нагруженного пакетами изумленного подростка.
В Файеттвилле, Северная Каролина, Джуди Ламперс проснулась от того, что Джек полубессознательно массировала ей пальцы ног, а волосатая лапа недомерка Хуана Карлоса Розенблюма изучала то место, где ее бермуды соединялись с ляжками. Происшествие потрясло несчастную девушку.
На берегу мутной реки Санти они объедались оладьями, овсянкой, кукурузными лепешками, жареными креветками и обпивались холодным бочковым пивом. Ресторан был негритянским, обслуживание великолепным, и во время десерта, состоявшего из лимонного шербета и мускатной дыни, Хефф ушел в туалет, чтобы выплакаться там у окна. Но видел его только Гноссос.
В Чарльстоне они вышли поглазеть на Форт-Самтер, и Гноссос торжественно продекламировал все, что мог вспомнить из «Звездно-полосатого флага»:
— «…и в тенях предвечерних…»
— Хоть бы материю не мацал. — Джуди Ламперс никак не могла прийти в себя. Хуан Карлос Розенблюм пулял из хлопушек и этих слов не слышал.
— «…при вспышках атак…»
— Джек достала меня своими фетишами, Папс, — теперь вот пальцы ног.
— Хефф пытался прикурить на ветру. — Если она так себя ведет, то кому она нужна? Мне? — Всеми покинутая Джек спала на переднем сиденье, закутавшись в одеяло.
— «…ночи он доказал, что… что» — подскажите кто-нибудь, пожалуйста, я всегда обламываюсь на этом проклятом куске — «что он там доказал…».
В Саванне, где уже цвели гибискусы, а воздух стал тропически тяжел, Джек, так и не проснувшись, вдруг застонала и принялась гладить хромированную дверную ручку. Время от времени он отрывала спину от сиденья, выгибала поясницу и передергивалась. Хефф прошептал Гноссосу:
— Она хочет.
— Откуда ты знаешь?
— Я всегда знаю. Дверные ручки, подсвечники, все эти скачки. Сезонное — может, из-за теплой погоды.
— Она проснется?
— Она никогда не просыпается, — интимно шепнул он.
— Ты серьезно?
— Никогда.
— Даже если…
— Не-а. Такая вот заморочка.
— Да уж.
— Но я ее люблю.
Машина остановилась у мотеля со специальными кроватями, которые вибрировали, если опустить в прорезь монету, и Гноссос сыпанул Хеффу целую горсть мелочи. Тот взял Джек на руки и велел вернуться через полчаса.
За это время хранитель огня успел спуститься к морю, где, оставшись один, мог без помех поразмышлять, откуда взялась зловещая тянущая боль в нижней части кишечника.
В Вудбайне, Джоржия, с Джуди Ламперс случилсь истерика. В машине кучами валялись огрызки сэндвичей «Орео», крошки шоколадного печенья «Барри», пустые пивные банки, несвежее белье, скомканные салфетки, ватные тампоны, несгибаемые носки, мятые пакеты, тянучки, колбасная кожура, обертки от «Сникерсов», сандалии, тапочки, огрызки хот-догов, крошки датского сыра, ракушки, песок, пальмовые листья, волосы, куриные кости, стаканчики от молочных коктейлей, персиковые косточки, апельсиновые очистки, две книжки комиксов «Черный сокол», рваные журналы «Тайм», сломанные темные очки, открытки, карты Хуана Карлоса и обмякший, почти полный, завязанный узлом «троян», некогда принадлежавший Хеффалампу. «Троян» ее и добил. Шесть часов непрерывных маневров, в результате которых ей все-таки удалось привести Розенблюма в спокойное состояние, теперь можно свернуться калачиком и немного поспать. Она так и сделала, но в эту минуту о щеку потерлось что-то влажное. Бедняжка подскочила на месте, и эта непроизносимая вещь прилипла к уху.
— Что будем делать? — спросил Хефф. Джуди хохотала, как ненормальная, и накручивала на пальцы волосы.
— Дай ей проволона, старик.
Хеффаламп затолкал ломтик проволона Джуди в рот, и та с жадностью его проглотила.
В Джексонвилле, Флорида, ее смех перешел в скулеж, а веки налились тяжестью. В Сент-Августине она вдруг заснула, упав в заблаговременно раскрытые объятия Розенблюма. Тот на радостях принялся декламировать Рамона Переса де Айялу.
— «En el cristal del cielo las agudas gaviotas,
como un diamante en un vidrio, hacen una raya».
— Сент-Августин, старина Ужопотам, сечешь?
— Город стариков?
— Точно. Пенсионный план и турниры по шаффлборду.
— «Nordeste y sol. La sombra de las aves remotas
se desliza por sobre el oro de la playa».
— ММмм, — замычала Джек, разбуженная звуками чужого языка и запахом соли. — Где это мы, ребята?
— Шевелится, старик, смотри ты.
— Наверно, думает, что мы уже в Гаване. — Хефф. — Кстати, у меня на пароме небольшое дело. Какое сегодня число?
— » Oh tristeza de las cosas vagas y errantes,
de todo lo que en el silencio se desliza!»
В Титусвилле они начали верить, что все-таки доберутся.
В Веро-Бич Хефф и Джек затянули «Пегги Сью».
В Форт-Пирсе они заснули на песке и проснулись с пересохшими глотками. Гноссос ползком пробрался в апельсиновую рощу у самой дороги и вернулся с раздувшимся рюкзаком.
В Лэйк-Уорт они заработали штраф за то, что давили на клаксон, и Гноссос потратил час, чтобы собрать все полицейские наклейки с ветровых стекол машин, которые только смог найти. Он вложил их в грубый конверт без обратного адреса и отправил местным фараонам.
В Форт-Лодердэйле живот разболелся еще сильнее. Отдавало в паху, и Гноссос делал вид, что боли не существует.
В Майами в туалете его вдруг обожгло так, что пришлось стоять у стены и долго-долго приходить в себя. Но когда они ехали по Коллинз-авеню, стало легче. Они хохотали над тетками со слоновьими ногами, в розовых соломенных шляпках и с подтеками то ли крема «Медный тон», то ли масло какао на физиономиях, мужиками в сандалиях «Доктор Шолл», гарсонами, игравших после смены в Ага-Хана. Предоставленные самим себе на заднем сиденье Джуди и Хуан Карлос, судя по всему, нашли истинную любовь.
На пирсе компании «Пи-и-О» они запарковали «импалу», купили на волшебную кредитку билеты, получили туристские карты серии В, выпили кувшин ледяной «пинья-колады» и взошли на борт парохода «Флорида». Здесь, в мире причалов, соленого воздуха и легких возможностей Гноссос чувствовал себя ни Тут, ни Там. Пеликаны стояли на столбах, бакланы ныряли, чернозадые чайки выпрашивали кормежку. Нефтяные разводы, кожа, канаты, скрип шпангоутов, Карибия. Вода закручивались в полупрозрачные воронки, голубые и бледно-зеленые. Цвет ее весенних гольф. Уже прочла записку, что, интересно, делает? Спринцеваться поздно, ждать когда, считать дни. Семя Гноссоса цепко и целеустремленно. У неповоротливого яйца нет ни единого шанса.
— Но почему, Папс? Блять, старик, неужели нельзя было иначе?
— Как-то стало отдавать тухлятиной, понимаешь? Не так, чтобы сильно, но явный кефирный душок.
— Что с того? Херово, старик, очень херово. Значит, конец, все.
Они стояли у лееров в толпе туристов и смотрели, как пароход медленно проходит мимо узкой косы с карантинными будками к открытому морю. Солнце село, и небо стало бирюзово-шафранным. Девушки ушли в душ, Хуан Карлос разглядывал землю.
— Я не собираюсь ничего кончать.
— Ты? Брось.
— Я не собираюсь ничего кончать, детка. Я слишком долго падал, сечешь? С меня довольно асфальтовых морей, теперь мне нужен дом на пригорке. Может, только она меня и удерживает.
— Она воняет для тебя кефиром и она же тебя удерживает? Ты гонишь.
— Ничего не бывает просто.
— Сколько можно повторять одно и то же?
— Но это правда. Посмотри на себя и на Джек, старик. Ты вытаскиваешь ее чуть ли не из трусов этой Ламперс, через пятьсот миль как ни в чем не бывало тащишь на виброкойку, а теперь собрался искать Кастро.
— Это другое дело.
— Еще бы.
— Я хочу сказать, она просто немного больна, а это совсем другое.
— Ага, а ты просто немного черный, а я просто немного грек. А Кристин, старик, просто немного американка, но если она думает, что со мной можно играть в эти двуличные игры университетских политиков, то у нее что-то с головой!
— У нее что-то с головой?
— Меня нельзя строить, чучело, это портит мне Исключительность. Плюс говняное письмо про то, что она меня дурит. Бля.
— Поэтому ты решил сделать ей ребенка?
— Точно.
— Научить уму-разуму, насколько я понимаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39