— Да, но тогда мы не знали, что необходима третья операция. Теперь надежды гораздо меньше.
Розмари нечем было крыть.
— Я не придаю большого значения статистике. Что на такое? Я или ты — это не цифры на листе бумаги. Меня тошнит от этих разговоров о статистике.
Вошла Джоан, плотно притворив за собой дверь.
— Я говорила с Джейн о превосходстве духа над материей. Рассказала об одном исследовании относительно рака: ученые постарались установить, больше ли шансов выжить у людей верующих. И статистика показала, что истинно верующие люди и убежденные атеисты в равном положении, а чаще умирают ни в чем не уверенные маловеры.
— И что она? — Розмари знала, что Джоан на стороне Ричарда.
— Страшно обрадовалась. У нее как гора с плеч свалилась. Было так страшно думать, что, погружаясь в депрессию, она уменьшает свои шансы выжить.
— Хватит темнить, — отрезал Ричард. — Мы должны ей сказать.
— Тут, кроме того, другое, Рич, — Розмари все еще казалось: смерть от Джейн еще далека, она верила, что дочь выкарабкается. — Ты же знаешь, как глубоко она впадает в депрессию и какой становится несносной. Если мы скажем ей, что она обречена, Джейн совсем сникнет и перестанет общаться с людьми. У нее много друзей, и это ее спасает — благодаря им она не чувствует себя оторванной от внешнего мира, с ними она всегда весела и бодра, а раскисает только с нами. Если она уйдет в себя, друзья перестанут ее навещать. Ты не станешь навещать больного, который не хочет с тобой разговаривать. Вот тогда-то Джейн окажется действительно несчастной.
— Наверное, ты права, — неохотно согласился Ричард.
Розмари развивала свою мысль дальше:
— Она так радуется друзьям, и цветам, и телефонным звонкам. Ты только подумай сам. А вдруг, если мы скажем ей правду, она станет молча, в одиночестве терпеть эти страшные боли, и болезнь возьмет верх. Такая перспектива ужасна для нее, да и для всех нас тоже. К тому же, Рич, все мы смертны. Например, завтра я попаду под автобус…
— По-моему, мам, ты стараешься закрыть глаза на истинное положение, когда городишь такое, — нетерпеливо отвечал Ричард.
— Хватит об этом, — Розмари направилась к двери. — Джейн еще подумает, что мы говорим о ней. Отнесу ей чашечку кофе.
И спор на время прекратился.
Мы старались вести себя так, чтобы Джейн не чувствовала себя изолированной, но это оказалось нелегко. Мы часто делали ошибки.
— А знаете, Розмари, — к вечеру сказала Джоан, — когда вы вчера в холле разговаривали, до Джейн долетало каждое слово.
— Господи! А что я сказала?
— Ничего особенного. Но она все ясно расслышала. Вам надо это знать.
Розмари попыталась вспомнить, что она говорила. Может, что-то такое, что могло погасить последние надежды Джейн. Мать вздохнула свободней, узнав, что Тереза как-то говорила с Джейн о ее будущем, и дочь устало заметила:
— Не понимаю, из-за чего столько шума. Ведь самое худшее, что может случиться, — я умру.
Пока шла операция, Розмари вспоминала эти слова дочери. Мы знали всю серьезность положения. Опухоль находилась около жизненно важных органов. Она может умереть во время операции, и не лучше ли такой исход, чем снова и снова ложиться под нож, а это казалось неизбежным. Мы отвлекали себя от мрачных мыслей как мог ли, пока не позвонил Ричард. Операция закончилась, и Джейн чувствовала себя нормально.
Но поправлялась она очень медленно. Целыми днями лежала пластом, еле говорила и почти ничего не ела. Около нее по очереди сидели Розмари, Ричард и Джоан; друзей пока просили не приходить.
Хирург сказал Розмари: не исключено, что он удалил не всю опухоль — углубление в органы грозило жизни больной, осталась отечность.
— Что мне ей сказать? — мягко спросил он Розмари. Что могла она ответить? Правда была для Джейн убийственна.
— Ей надо знать, — с запинкой пробормотала мать. Я обещала ей сказать всю правду, но только не сегодня, не сейчас. А вслух произнесла:
— Джейн так слаба, подождем немного, пусть окрепнет. Тогда придется сказать.
На утро Джейн стало лучше, и новости были ободряющие. Биопсия нигде не обнаружила раковых клеток. Отечность была вызвана не опухолью, а тем, что при операции внутренние органы сместились.
Но время шло, а Джейн не поправлялась. Жизнь в ней еле теплилась. Кожа вокруг рта побелела, тусклые глаза — когда она их ненадолго открывала — ни на чем не останавливались. Она обитала в пустоте, где время не имело значения. По лицу больной нельзя было определить, видит ли она что-нибудь, чувствует ли.
Позже, оставшись одна, Джейн написала крупным, неуверенным, неуклюжим почерком:
«Я почти утратила чувство реальности. Мне нужна какая-то встряска или что-то в этом роде. Почти все время так плохо, что мне уже все равно… Женщинам в палате почти ничего сказать не могу. Они переживают за меня, а моя соседка все огорчается, что я мало ем. Но докторам и сестрам на это наплевать… Как трудно писать ровно, я чуть-чуть очнулась…»
Когда Розмари почти перестала надеяться, состояние Джейн резко изменилось. Она смогла сидеть в постели, на щеках появился румянец. Чудо сотворило переливание крови.
Джейн всегда пугал вид крови. А теперь прямо над ней угрожающе висел полный крови мешок из пластика. Красная плазма напоминала — положение больной очень серьезно. Вертикальная стойка выглядела устойчиво, но при крепленная к ней горизонтальная планка, на которой висел мешок с кровью, была подвижной и закреплялась на нужной высоте. Джейн опасалась этой стрелы: такое устройство казалось ей ненадежным. От чудовищной конструкции к Джейн тянулась тоненькая трубочка с иглой, которую ввели больной в вену. Рука лежала в углублении, чтобы запястье не двигалось. Ненавистная кровь медленно, капля за каплей, переливалась в руку: Джейн злила эта медленная, скучная процедура, и ей все думалось, что добром она не кончится. Ночью Джейн показалось, что мешок закреплен ненадежно, и она попросила сестру проверить крепление.
Мельком взглянув на аппарат, та бросила:
— Все в полном порядке.
На другой день Джейн рассказала нам, как попыталась привлечь к себе внимание дежурной, спасаясь от ночных кошмаров и одиночества.
— Мне что-то не по себе, — начала она, но мольба о помощи осталась без ответа.
— Вы должны спать, — отрезала сестра. — Все в полном порядке.
Среди ночи громкий треск пробудил Джейн от глубокого, после приема снотворного, сна. Рейка, на которой держался мешок с кровью, соскользнула вниз, мешок упал на постель, трубочка оторвалась. Кровь залила все вокруг — простыни, сжавшуюся от ужаса Джейн. Чем сильнее она съеживалась, тем сильнее намокала. Кровь быстро свертывалась и засыхала, Джейн стала походить на убитого в бою. Джейн страшилась крови, и для нее все выглядело как оживший кошмар. Но когда мы утром приехали, Джейн уже вымыли, белье сменили и дочери даже удалось ненадолго заснуть. Не улеглось только ее негодование халатностью сестры, когда она описывала нам случившееся. Возмущение дочери даже пересиливало ее страх. К счастью, переливания крови больше не делали.
Но боли у Джейн остались. Когда она сказала об этом хирургу, он сердито повернулся к палатному врачу:
— Почему страдает эта девушка? Она не должна мучиться от болей!
Розмари увидела в коридоре молоденькую медсестру, — та почти плакала.
— Вот всегда так! — почти кричала она. — Больные не говорят нам, что им нужно, а потом жалуются врачам, и у нас неприятности…
Несколько часов после этого Джейн не давали никаких лекарств. Ждали распоряжения авторитетных врачей. Дозы увеличивали, но боль не стихала. Розмари сказала Ричарду, что палатный врач, получив от хирурга нагоняй, решил, что Джейн симулирует боль.
— Я однажды сказала врачу, что дочь, заболев, всегда делается беспокойной, и теперь меня мучит совесть, что я предала Джейн. А она на самом деле страдает.
— Джейн никогда не притворялась больной, — возмутился брат. — И сейчас она не паникует.
— Я сказала врачу, что она держалась, пока боли не стали невыносимыми, но он только бросил:
— Да, болит…
Позже обнаружили, что наркотики на Джейн действуют слабее, чем на большинство людей, и ей пришлось увеличить дозы. Она быстро пошла на поправку, и друзьям разрешили ее навещать. Иногда палата больных раком походила на общественный клуб.
Наблюдая Джейн среди друзей и других больных, мы снова воспряли духом.
Однажды, когда Джейн затянулась после обеда запретной сигаретой, из дальнего угла палаты долетел крик.
— Она снова курит! — Это кричала маленькая старушка, полная страха и гнева. — Да вы нас всех взорвете! Это отвратительно, мерзко! Как вам не стыдно?
— Почему же это мы можем взорваться? — спросила Джейн, ни к кому, в частности, не обращаясь. — Какая чушь!
Появилась палатная медсестра.
— Джейн, это действительно опасно, — сказала она вежливо, но твердо. — Тут стоят баллоны с кислородом, и они могут взорваться. Хочется курить, выходите в коридор.
Джейн еще не могла вставать и послушно загасила сигарету. Когда же сестра отошла, разворчалась. Большинство больных симпатизировали Джейн — ведь она была молода, и положение ее очень тяжелое, но все молчали, соблюдая нейтралитет.
Попозже медсестра поговорила с Розмари в своем кабинете.
— Джейн должна постараться встать и двигаться. Потом ей, возможно, придется еще долго лежать. Сейчас, пока еще может, она должна подниматься.
Розмари оправдывалась, что дочь еще очень слаба и не притворяется — боли у нее сильные, а болезнь прогрессирует гораздо быстрее, чем они ожидали.
Медсестра все понимала, но настаивала на своем. Джейн должна двигаться для ее же пользы. С Ричардом и Джоан медсестра тоже переговорила — они более здраво, чем мать, смотрели на вещи. Вечером Ричард прочитал сестре суровую лекцию — ей необходимо вставать. Джейн слушала, плакала, протестовала и в конце концов взорвалась. Ричард продолжал настаивать, но, вернувшись домой, пожалел, что перестарался. Самой Джейн виднее, как для нее лучше.
Медсестра оказалась права. Когда наутро мы пришли, Джейн уже встала, была весела и полна надежд. В тот день пришел и Майкл. Он уговорил ее пересесть в кресло-каталку и вывез в коридор, где разрешалось курить. Сам Майкл только что перенес операцию аппендицита и сочувствовал Джейн, которая жаловалась на слабость и неопределенность своего будущего. Майкл старался отвлечь ее от неотвязных мыслей о болезни. Он уговорил Джейн выехать из палаты и спуститься на лифте в больничный киоск. Наконец она собралась с духом, и они отправились в путешествие. Спустившись с четвертого этажа к входу в больницу, они отдохнули, выкурив по очереди ритуальную сигарету. Потом Майкл, сам слабый после операции, помог Джейн добраться до постели.
Мы стали надеяться, что болезнь Джейн вошла в стадию ремиссии. Новообразований рака не обнаруживалось, а слабость и боли могли быть последствием операции. Чтобы стабилизировать состояние, необходимо было убить все больные клетки, прежде чем они размножатся и снова превратятся в опухоль. Решили применить химиотерапию, которая за годы интенсивных поисков средств против рака дала очень хорошие результаты. С помощью инъекций в кровоток вводят лекарства, которые воздействуют на больные клетки, атакуют их, отравляют и уничтожают.
Джейн знала, что химиотерапия может вызывать очень неприятные побочные явления. В палате были две женщины, облысевшие после химиотерапии: одна ходила, повязав голову платком, другую Государственная служба здравоохранения снабдила париком. Терять волосы Джейн не хотелось, но, зная, что это случается не всегда, она согласилась рискнуть. Химиотерапия приводит иногда к выпадению волос, так как лекарства воздействуют на все быстро растущие клетки. На коже головы клетки растут очень быстро, и некоторые лекарства ошибочно нападают на здоровые клетки, вызывая облысение. Другое побочное явление этого лечения — тошнота, рвота, понос.
Каждый больной реагирует на химиотерапию по-своему в зависимости от комбинации лекарств, подбираемых с учетом реакции пациента.
Джейн назначили вливание лекарств ежедневно в течение недели. Потом три недели отдыха. Затем собирались делать инъекции раз в месяц в течение года — пока химические препараты не убьют в теле Джейн все раковые клетки.
Совсем недавно Розмари считала, что Джейн умирает, теперь начинается лечение, которое продлится год. А завтра все опять может измениться. Ни твердой надежды, ни полного отчаяния. Виктор все откладывал свой отъезд из Вашингтона. Он стал оптимистом. При помощи каких-то статистических выкладок он вычислил, что шансы выжить Джейн один к пяти, но верил, что ей повезет. Ему самому-то в жизни везло, особенно во время второй мировой войны, когда смерть косила людей направо и налево.
Розмари настаивала на приезде мужа, а он медлил, приводя старые аргументы: если он сейчас появится, Джейн решит, что умирает.
— Разве нам это надо?
— Ты нужен мне и Джейн, — настаивала мать. — Прилетай сейчас.
Виктор словно не расслышал жену.
— Конечно, если я понадоблюсь, только скажи. Прилечу первым же самолетом.
— Повторяю тебе, приезжай сейчас, пока не улетели Ричард с Джоан, чтобы мы обсудили все вместе. — Голос Розмари звучал резко, напряженно, и говорила она медленно, обидно подчеркивая каждую фразу. Немного помолчав, Виктор мягко ответил:
— Я приеду в среду.
Узнав, что прилетает отец, Джейн спросила Джоан:
— Это потому, что мне хуже?
Ответ Джоан прозвучал убедительно:
— Ты же знаешь — нам с Ричардом пора возвращаться. Твой отец хочет побыть с мамой и тобой.
Больше Джейн ни о чем не спрашивала.
В день, когда приступили к химиотерапии, Розмари отправилась в больницу, надеясь, что дочери повезет и она избежит побочных явлений или они не будут серьезными. Кровать Джейн оказалась пустой. Одна из больных сказала Розмари:
— Она в ванной.
— Бедняжка Джейн. Как ее тошнит, — шептались женщины.
Дверь в ванную не была закрыта. Розмари проскользнула внутрь и притворила дверь.
— Ах, мама, — простонала Джейн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34