Дочь резко критиковала систему приема больных, когда людям приходилось терять так много времени. Наконец, совсем раскипятившись, она вошла в кабинет. Вышла оттуда в слезах.
— Доктор сказал мне, надо пробыть у них два дня.
Возникло легкое чувство тревоги.
— Что он еще сказал?
— Они сделают анализы. — Джейн испуганно взглянула на мать.
— Я спросила — может, это рак, но врач ответил, что он этого не говорил.
Рак. Сразу подумали обе.
Больше Джейн ничего не сказала, но ночью в дневнике записала: «Узнав, что у меня, возможно, растет раковая опухоль, я страшно испугалась. Несколько мгновений меня терзала мысль о смерти и о том, как жить, зная, что скоро умру. Кажется, что на самом деле ничего подобного не может случиться».
Через неделю Джейн положили в местную больницу. Она ужаснулась, узнав, что после операции ей придется пробыть там целую неделю. Врачи сказали, что ей вырежут черное пятно и возьмут кусок кожи с бедра, чтобы закрыть рану. Результаты исследований станут известны через десять дней.
Джейн узнала, что пересадка живой ткани очень болезненна, особенно на ногах. Ее об этом не предупредили, жаловалась она, но, невзирая на боль, отказалась принять валиум. Транквилизаторов она принимать не хотела и записала в дневнике: «Удивительно (подумать только!) видеть, как человек, когда с ним обращаются, словно с ребенком, начинает и чувствовать и вести себя, как ребенок. Я хочу восстать против такой беспомощности, такого существования, когда с тобой обращаются, будто с вещью».
Джейн сказали, что после операции ей придется пробыть в больнице с неделю. А на другой день она сердито говорила нам:
— Теперь говорят десять дней. Почему же они не мог ли решить сразу?
Новости были плохие. Врач сказал, что, если результаты исследований окажутся неблагоприятными, придется сделать еще одну операцию. Пока тянулись часы томительного, страшного ожидания, друзья Джейн всячески старались ободрить ее, но она то и дело приходила в отчаяние. Дочь страшилась худшего, и мы тоже.
На десятый день мы сидели в саду, пытаясь наслаждаться солнечным теплом, когда зазвонил телефон. Говорила не Джейн, а ее соседка по палате.
— Джейн слишком ошеломлена и говорить не может.
Помолчав, женщина добавила:
— Врач сейчас сообщил ей, что опухоль злокачественная. Рак.
Мы бросились в больницу. Джейн уже немного успокоилась. Она сказала, что почти ожидала этого.
— Я могу идти домой завтра же, чтобы набраться сил для новой операции.
Такая новость была не совсем уж плохой, так как оставляла надежду. То был рак кожи, и он мог не дать рецидива. Шансы у нее были не хуже, чем у других.
— Ни один врач не может гарантировать полного выздоровления, — сказала нам палатная медсестра.
— Разумеется, — согласились мы.
Консультация специалистов принесла некоторое облегчение. Повторная операция была не нужна, уже вырезали достаточно большой кусок кожи. И этого довольно.
Тревога стала спадать, и все немного успокоились: мы так страшно разволновались из-за пустяка. Теперь надо только помочь Джейн окрепнуть.
Дочь вернулась домой на поправку. Зная, что боли пройдут, она смогла теперь переносить их легче. Если Джейн и тревожила возможность возврата болезни, она держала свои опасения при себе.
Ричард, который жил в Бостоне, просил нас разузнать, каким именно видом рака заболела сестра. Родственник его невесты Джоан очень страдал от жестокой разновидности рака кожи. Может, это что-то сходное. Мы должны сообщить ему мельчайшие особенности болезни. Но мы не прислушались к Ричарду. Мнение докторов казалось нам достаточно обоснованным. Зачем зря волноваться?
О Джейн мы всегда очень беспокоились. С самого раннего детства она росла страшно ранимой, несмотря на старания справляться со всем самой, а быть может, именно поэтому. С первых дней стало ясно, что умом она не обделена. Джейн росла ребенком, не признававшим авторитетов. Джейн упрямо делала все по-своему, предпочитая самой набивать себе шишки.
Девушка выросла в Англии, рано пристрастилась к сочинению стихов, трагическая напряженность которых совсем не гармонировала с ее мягкой внешностью. Сила воли не соответствовала ее конституции, и Джейн часто заставляла себя делать то, что было ей не под силу. Дочь надо было защищать от нее самой.
Внешность Джейн таила очарование, и улыбкой она могла добиться своего. Более того, в ее облике было что-то особенное, заставлявшее оглядываться ей вслед. Незнакомым людям хотелось подержать на руках хорошенькую крошку. Когда она начала ходить, взрослых радовала внезапно озарявшая ее лицо улыбка. Но Джейн улыбалась все реже — она разделяла опасение своего поколения и страшилась «быть обманутой».
Подрастая, Джейн развивалась в том же духе. Она научилась видеть суть происходящего и отвергала легкие пути. В школе непримиримым, недоверчивым подросткам приходится не сладко. Идеалисты, стремясь к своей мечте, неизбежно падают духом, романтики, не находя единомышленников, часто разочаровываются в жизни. Джейн никогда не верила в свой успех и всегда признавала собственное поражение. Она попыталась вылить свое внутреннее смятение в стихах, но мало кому их показывала. Как все дети, она играла, шалила и шутила, когда жизнь была хороша, но порой впадала в отчаяние и тогда ни с кем не хотела общаться. Подрастая, она изо всех сил старалась перебороть приступы замкнутости, но это ей никогда не удавалось полностью. К недовольству всем на свете добавлялась неуверенность в себе. Порой Джейн совсем не переносила замечаний в свой адрес и отвергала любую поддержку» усматривая в этом желание ее утешить. Реакция Джейн, как и у всех нас, зависела от того, какая в той или иной ситуации сторона ее характера брала верх. Она не Давала себя перехитрить. Легкие пути и мнение большинства были не для нее, но представлять ее себе несгибаемой реалисткой было бы неправильно. Джейн не всегда приходила к определенному, безоговорочному мнению. Она все очень сильно переживала, нервничала и зачастую меняла решения. Дочь любила задавать вопросы и, получив ответ, спрашивала дальше. Не боясь выделиться среди других, она никогда не считала себя человеком сильным, хотя всегда имела собственное мнение.
У подраставшей Джейн характер становился все тверже, и она старалась держать свои сомнения при себе. Джейн бросила поэзию ради политики. Она стала настоящим бунтарем, постоянно споря с отцом — его либеральные взгляды казались ей слишком умеренными. Ведя разговоры с дочерью как с равной, Виктор надеялся, что она поймет — он принимает ее всерьез, но их дискуссии часто кончались плохо. У Джейн не хватало терпения выслушать до конца взвешенные, продуманные аргументы отца, и она взрывалась, не дослушав.
Иногда выручало присущее Джейн чувство юмора: она вовремя отступала и последнее слово оставалось за ней. Это было время, когда возмущение студентов войной во Вьетнаме привлекло к себе внимание всего мира. Вернувшись домой после одной из демонстраций, Джейн горела праведным гневом и тайным восторгом, который не могла скрыть. Ее даже «потоптала» лошадь полицейского! У нас в это время гостили три девочки из Америки, и Виктор сердито бросил:
— Не вздумай брать их с собой!
Джейн ласково ответила:
— Пап, я только покажу нашим американским гостьям Лондон!
Джейн закончила учебу по отделению социальных наук и решила стать учительницей. Эта профессия давала ей возможность заниматься тем, что ее больше всего интересовало: бороться за лучший мир, проводить много времени с детьми и путешествовать. Продолжая интересоваться социальными проблемами, она скоро разочаровалась в политике и занялась личными делами. Джейн стала вегетарианкой задолго до того, как это сделалось модой. Она по-научному составила для себя диету и пыталась побудить нас питаться рациональнее. Она бросала курить не раз и не два. Серьезно занялась садоводством. Теперь ее привлекала музыка, не только зовущая к борьбе, свободе и контркультуре. Она открыла в себе способность слушать классику, не чувствуя, что предает этим свое поколение.
Джейн ждала любви, но, когда она к ней пришла, дочь поняла, что отдать себя целиком, лишиться свободы, слишком трудно. Она гнала от себя любимого, а когда наваливалось одиночество, снова мечтала о нем. В конце концов она решила проверить, сможет ли жить одна, так как считала, что не может называть себя свободной, если зависит от другого.
Ее взаимоотношения с отцом так и не наладились как следует, хотя трудные годы отрочества остались позади. Она пыталась с ним помириться, но многое этому мешало. Не понимать друг друга им было гораздо проще. Джейн миновала возраст, когда фигура у девочки-подростка полновата, прошли и вызванные этим огорчения, дочь стала стройной девушкой. Хотя она уже начала чувствовать свою привлекательность, под внешней уравновешенностью таилась ранимость. Несмотря на твердость взглядов Джейн и острое чувство самостоятельности, ее порой охватывали смущение и неуверенность в себе.
Мы знали, что болезнь усилит ранимость дочери. И вздохнули с облегчением, узнав, что эта разновидность рака не смертельна. Но видя, что силы к дочери не возвращаются, снова забеспокоились. Лето кончалось, нам надо было возвращаться в Америку. Джейн хотела жить по-прежнему, но ездить в школу и учить детей было ей уже не под силу. Этой зимой она перенесла еще несколько легких недомоганий. В классе у нее часто не хватало сил сделать то, к чему она тщательно готовилась накануне. Лучше бы работа была поближе к дому. Она решила оставить школу и поискать что-нибудь другое.
Но времена были плохие. В тот год в Англии остались безработными двадцать тысяч учителей. Миновала весна, мы снова приехали в Англию, а дочь еще ничего не подыскала. Постоянные отказы поколебали ее веру в себя — она стала серьезно беспокоиться о своем будущем. В конце концов ей предложили обучать в Греции детей из трех семей среднего достатка. Работа не соответствовала ее общественному темпераменту, но выбирать не приходилось. Кроме того, она любила Грецию.
После долгих месяцев беспокойства и неопределенности Джейн с облегчением занялась делом. Она отказалась от аренды дома. Собрала урожай овощей и распорядилась картофелем, луком, морковью, свеклой и домашним вином. Теперь она перебирала и сортировала свое имущество, сетуя на то, что у нее так много вещей, а ведь жить надо как можно проще.
Она упаковывалась, укладывалась и часто садилась передохнуть. Жаловалась на беспорядок, но работала четко, составляя маленькие списки предстоящих дел. Было грустно покидать место, где она не раз была счастлива и убедилась, что может жить одна. Но пришло время начать новую жизнь.
Темной и сырой сентябрьской ночью, после торжественного обеда с нами, она улетела в Афины. В тот вечер всем нам было вместе хорошо и спокойно. И с отцом Джейн была ласковее, чем все прошедшие годы.
Джейн регулярно нам писала. Мы узнали, что в Греции она обустроилась, завела друзей и мечтает о лете, когда поедет на один из греческих островов и пойдет бродить в горы. Эта новая Джейн казалась счастливой, и нам подумалось, что она совсем выздоровела.
Однажды в феврале мы проводили уик-энд, путешествуя по Вирджинии. Розмари отправилась к друзьям на чашку кофе — внезапно ворвался Виктор и заговорил так быстро, что почти ничего нельзя было разобрать: что-то о Джейн и раке.
— Ночью ты улетаешь в Англию.
Все стало ясно. Слово «рак», как молот, разбило привычную жизнь на мелкие куски. Виктор не говорил с Джейн лично. Она позвонила невесте Ричарда Джоан, та сообщила Ричарду, а он с трудом разыскал нас. Джейн не была еще готова разделить свои чувства с самыми близкими ей людьми. Мы тщетно пытались дозвониться ей в Грецию — никто не отвечал.
Мы возвращались в Вашингтон на машине и видели, как угасал закат страшно холодного дня. Вдалеке синели горы, но мы их почти не замечали. Наши мысли витали далеко. На полпути мы еще раз попытались дозвониться в Грецию из будки на пустынной автостоянке. Мы ждали, а ветер все крутил и крутил вокруг нас пластиковый пакет. Время, казалось, замерло в этом одиноком месте. Наконец мы услышали голос Джейн, с трудом пробивавшийся через огромное расстояние между Грецией и Америкой.
— Я уезжаю в Англию. Вам приезжать не надо, — первым делом сказала она.
Но услыхав, что Розмари решила ее встретить, Джейн с облегчением крикнула:
— Колоссально! — и весело добавила: — Увидимся завтра.
В Вашингтоне Розмари, укладываясь, пыталась оставить дом в порядке. Но в наступившем хаосе и неизвестности знакомые предметы выглядели странно. Привычная жизнь кончилась.
Новости были плохие. Неделю назад Джейн, проснувшись, нащупала в паху какой-то комок. Ей сразу вспомнилось, что, когда она приходила в больницу проверяться, врачи прежде всего осматривали пах. Припомнилось недомогание последних недель, когда она чувствовала себя совсем скверно. Джейн решила сходить к местному врачу. Тот сказал, что беспокоиться не о чем — что-то не в порядке, но это не метастазы. Через несколько дней ее осмотрел другой врач.
— Немедленно возвращайтесь в Англию, в ту больницу, где вас оперировали.
Розмари прилетела в Лондон первой. Дэри-коттедж был сдан в аренду до конца мая, и она устроилась у друзей в городе. Розмари позвонила нашему семейному врачу и все ему рассказала.
— Везите Джейн из аэропорта прямо сюда, — сказал он. — Если самолет опоздает, я буду ждать в приемной, — голос спокойного, невозмутимого Джулиана Салливана звучал деловито, но тепло. И дочь его любила — это было важно.
Джейн появилась в аэропорту в синих джинсах и яркой индийской куртке, голова обмотана на пиратский манер шарфом. Она была так рада возвращению домой, что на мгновение кошмар забылся. Но бодрость скоро покинула ее.
Когда мы добрались до маленькой приемной деревенского доктора, нас сразу пригласили в кабинет.
— Пойдешь со мной, мам? Может, немного меня поддержишь.
Все же к врачу она вошла бодро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34