Причиной тому — целый поток лекарств. Потом может возникнуть и неверное восприятие окружающего. Совершенно необходимо различать все эти явления, а также помнить, что через несколько дней они кончатся.
— Но ведь ей наверняка не станет лучше. Ей может стать только хуже. Не значит ли это, что галлюцинации тоже ухудшатся?
— Нет. Мы не пытаемся ее вылечить, — подчеркнул врач, — но это не значит, что ей будет хуже и хуже. Наша цель — улучшить ее состояние, и я уверен, что с вашей помощью мы в этом преуспеем, даже если болезнь ее будет прогрессировать. Если бы не наш опыт, мы считали бы, что чем глубже болезнь, тем страшнее галлюцинации. Но мы изучали этот процесс и знаем некоторые причины и следствия. Уверяю вас, что через несколько дней галлюцинаций будет меньше. Я и дочери вашей это сказал.
Он пояснил дальше, что хотел убедить Джейн: лечение небезуспешно. Если у нее появится такая уверенность, это поможет и врачам.
Когда врач понимает, что происходит с больным, он может справиться с болезнью. Если он, напротив, чувствует свое бессилие, он и уверенность теряет. А когда это происходит, то уж нет надежды, что и уверенность пациента окрепнет. И он попадет в тенета все возрастающей депрессии.
Все это мало успокоило Виктора. Значит, Джейн будет целиком во власти наркотиков? Его поколение не так уж много знало о наркотиках, испытывая к ним недоверие и страх.
Да, согласился врач, дозы будут увеличиваться, но потом их снизят. В обычной больнице, сказал он, врач прописывает болеутоляющие средства, которые дают через определенное время или «по мере необходимости». Предположим, предписано принимать их каждые два часа — тогда пациент должен ждать, даже если боль усилилась. Если же их дают «по мере необходимости», он получит их, когда боль резко увеличилась, то есть когда уже поздно.
В хосписе совсем другая методика. «Мы не ждем, пока боль вернется, — сказал доктор Меррей. — Мы ее предупреждаем, забиваем и опережаем. Вы знаете на примере Джейн, что боль возвращается. А наша идея заключается в том, чтобы дать очередную дозу, прежде чем перестанет действовать предыдущая. Мы определяем дозу, которая действует, и даем ее регулярно. Мы опережаем боль, не ждем ее возвращения».
Станет ли пациент наркоманом? Это не проблема, продолжал врач. В свое время он изучил истории болезней пятисот больных, чтобы уяснить действие диаморфина. Результаты показали, что чем дольше срок лечения, тем быстрее можно снижать дозу наркотиков. Наркомания не угрожает, повторил Меррей. Так же как и излишняя сонливость.
Он старался убедить отца больной, что боль можно контролировать — даже когда пациент в полном сознании. И именно на этом основано лечение в хосписе.
— Чего хочет пациент? — спросил врач. — Не испытывать боли, прожить в ясном рассудке отрезок жизни, который ему отпущен. Не всегда удается держать боль полностью под контролем — тогда нужно предупредить об этом больного, что я и сделал с Джейн. Сказал, что у нее будут боли при движении. Если больному честно сказать, что с ним происходит и почему, он сможет смотреть правде в глаза и бороться. А это избавит нас от множества неприятностей, связанных с хронической сильной болью. Джейн ждала этих объяснений, из ее вопросов я увидел, что она все поняла. По-моему, она справится.
Этот разговор несколько успокоил Виктора. Он увидел, что и дочь стала спокойнее. Она о чем-то говорила с Джулией, когда он вошел. Джейн поразил тот факт, что Джулия, старшая сестра, принесла в жертву свой ночной отдых, чтобы заменить отсутствующую медсестру. Джейн так и сказала: «Меня поразило это полное отсутствие должностных барьеров».
— Именно это мне и хотелось услышать от специалиста по социологии, — сказала Джулия с улыбкой, давая понять, что ей знакома биография Джейн.
Однако фраза оказалась неудачной. Социологи всегда были в авангарде студенческих волнений, и Джейн воспринимала любой намек на это как вызов, если он исходил от представителей среднего класса.
— Социологи не хуже других людей, — взорвалась Джейн. — Что вы имеете против нас? Почему на нас все нападают?
Такой взрыв эмоций шел вразрез со всякой логикой. Наверное, то была просто реакция на боль. Джулия, которую она ошеломила, старалась объяснить Джейн, что она совсем не хотела ее обидеть. Но Джейн не желала ничего слышать. Она зарылась головой в подушку, но не смогла спрятать гневного лица. Благодарность к персоналу сменилась яростью. Глаза ее говорили отцу: «Прогони их всех».
— Джейн, дорогая, — пытался урезонить ее Виктор, — Джулия совсем не то хотела сказать.
Неужели она, думал он, восстановит против себя весь персонал, одного за другим? Началось с Патриции, теперь вот Джулия. А если сестры начнут ее избегать или будут не так добры к ней, как раньше? Виктор все еще воспринимал хоспис как обычную больницу и вышел вслед за Джулией, чтобы извиниться.
— Не так много у нас пациентов с нестихающими болями, — сказала сестра спокойно. — Джейн вынесла столько страданий, что может и не верить, что они вообще кончатся. Она все время об этом думает. Эта вспышка показала, что ее терзает тревога. Она еще не привыкла к нам, мы на разной «волне». Я слишком много от нее хотела.
Джулия сама словно бы извинялась, и Виктор перестал бояться антипатии между Джейн и медсестрами. Он признался, что характер у Джейн не всегда бывает ангельским.
— Она очень быстро обижается, особенно если у нее что-то болит. Мы в детстве дразнили ее «Мисс Недотрогой».
Джулия улыбнулась.
— Мы исправим ей настроение. Проходит от одних до двух суток, прежде чем удается взять боль под контроль. Когда нам это удастся, она перестанет обижаться.
— Вы уверены, что этого добьетесь?
— Мы будем стараться. Может, Джейн и не навсегда избавится от боли, но будет знать, что мы можем помочь. Возвращаясь, боль уже не будет казаться такой ужасной: Джейн будет знать, что мы можем прогнать ее снова. Есть разница между болью, которая проходит, и той, что не проходит.
Джулия понимала, что эта ночь будет решающей. Медикам предстояло разорвать порочный круг боли и страха и компенсировать время, потерянное тогда, когда Джейн потеряла веру. Она больше не надеялась, что хоспис поможет ей. Джулия хотела знать: можно ли давать Джейн столько диаморфина, сколько нужно, а также прибегать и к другим средствам. Но медсестра не имеет права решать, какие давать пациенту лекарства. Единственное, что она может, — это обсудить с врачами вероятный ход событий; предугадать, что может случиться: усилится ли боль, появится ли новый ее источник или последует приступ рвоты. Джулия назвала доктору Меррею лекарства, которые она дала бы Джейн, если ее состояние изменится, и обнаружила, что именно их он и прописал. Значит, не нужно звонить ему ночью. Он прописал дозы в широком диапазоне, от 20 до 60 миллиграммов диаморфина, с тем чтобы делать «от одной до трех инъекций в течении трех часов». Это значило, что, если боли утихнут, нужно будет вводить не более 20 миллиграммов за три часа, а если усилятся или останутся прежними, — вводить более 60 миллиграммов каждый час. Так и произошло.
Ночь оказалась тяжелой. Сначала Джейн удалось задремать, но вскоре от сна не осталось и следа. Казалось, боль слегка прошла, но потом вернулась с новой силой, сотрясая тело Джейн так, что руки и ноги двигались непроизвольно, причиняя новую боль. С каждым приступом девушка открывала глаза, смотрела на отца с немым укором и слабо, очень слабо пожимала ему руку. Этого было довольно: пронзающий ее ток передавался ему, заставлял его чувствовать ту же боль, скрежетать зубами вместе с дочерью, надеясь, что это ей поможет.
Джулия появлялась каждые двадцать минут. Виктор лежал, вытянувшись на своей кровати, рядом с дочерью, держа ее руку в своей. Начальная доза в 20 миллиграммов была увеличена до 40, потом до 60 (в два часа ночи) и потом снова — в три. Виктор почти не спал в ту ночь. Стоило Джейн шевельнуться, как он открывал глаза и снова в полутьме видел на ее лице страдание. Раньше боль была сильной, но локальной. Теперь она жгла огнем в спине и была вездесущей, растекаясь по всему телу, вниз по бедрам, вгрызаясь в живот, пробегая по ногам. Каждый раз, когда Джулия входила в комнату со шприцем, Джейн жаловалась на боль.
И вот наконец она уснула беспокойным, поверхностным сном. Этой ночью, как позже объяснил Виктору один врач, ей вкололи столько диаморфина, что можно было насмерть убить обычного человека. Но он ошибался. Джейн была обычным человеком. Просто многие терапевты, не имеющие опыта в снятии болей, боятся чрезмерных, по их мнению, доз. Боятся до тех пор, пока не узнают, какую пользу они приносят в руках врача, мастера своего дела.
В эту ночь Джейн получила дозу диаморфина, достаточную не для того, чтобы ее убить, а для того, чтобы разорвать порочный круг боли и страха.
Глава 10
Виктор проснулся от шума тележки, на которой развозили завтрак. Потом он увидел в дверном окошке лицо: санитарка смотрела, проснулась ли Джейн и готова ли завтракать. Поскольку она еще спала, тележка проследовала дальше. Отец был рад, что дочь не беспокоили: отдых был ей нужен больше всего. Глубокие морщины, образовавшиеся на ее лице от страданий, не исчезли даже во сне. А ведь раньше щеки дочери украшали ямочки. Застывшее лицо Джейн в отличие от спокойных старческих лиц выглядело как маска боли.
Джейн шевельнулась, не открывая глаз. Отец положил ладонь на ее руку, и она слегка сжалась в ответ.
— Джейн, уже восемь, и утро прекрасное. Солнце светит вовсю. Отдернуть шторы?
— Не надо. — Ответ был слабым, но четким. — Свет будет резать глаза. Мне не хочется их открывать.
— Можешь и не открывать, я отдерну шторы чуть-чуть. — Отец хотел, чтобы дочь увидела зарождение дня, прикоснулась к реальности.
— Я не хочу открывать глаза, — повторила Джейн довольно резко.
Еще одно лицо заглянуло в окошко: Адела. Виктор поманил ее жестом.
— Ну, как спалось? Хорошо? — спросила бодро сестра.
Виктор собрался ответить, но вдруг Джейн заговорила, все еще не открывая глаз:
— Адела, это вы? Я узнала вас по голосу.
Адела просияла.
— Какая умница! Как вам это удалось, с закрытыми глазами?
— По акценту, — пробормотала Джейн. — Вы гречанка?
— Нет, но вы почти угадали. Сделайте еще попытку, милая.
Джейн не была расположена играть.
— Я не хочу думать, я так устала. — Потом добавила ласковее: — Не останетесь со мной? Отцу пора уходить.
Виктор удивился. Он был готов возразить, но Адела опередила:
— Я только поздороваюсь с остальными. А потом побуду с вами. Я быстро. — И жестом пригласила отца за дверь.
— Мне кажется, — шепнула она, — Джейн сейчас лучше всего остаться одной. Вы столько времени были с ней, она хочет от вас отдохнуть.
Он обиделся.
— Да и вам нужна передышка, — добавила Адела помягче. — Это естественно.
Отец сухо поклонился и ушел.
Вернувшись в комнату Джейн, Адела узнала, что тревожит больную.
— Адела, мне так страшно! — воскликнула девушка, поняв, что отца нет рядом. — Я не могу открыть глаза. Веки такие тяжелые, я ничего не вижу. Я не могла ему сказать. В чем дело? Почему я не вижу?
Адела прикоснулась к ее руке, успокаивая.
— Все в порядке, дорогая. Это подействовали лекарства, которые вам вводили. Ничего страшного. Вы чувствуете себя сонной, отяжелевшей, вот и веки тяжелые. Это пройдет, просто нужно получше отдохнуть. Если хотите разговаривать — пожалуйста, только не волнуйтесь.
Спокойная уверенность Аделы подействовала, и, пока они разговаривали, Джейн понемногу успокаивалась. Действие лекарств кончилось, веки больше не казались склеенными. Однако странная сонливость не проходила.
— Адела, я себя чувствую пьяной.
— Нет, милая, вы трезвы, как и я. Просто сознание чуть затуманено, но это тоже пройдет.
— Боль уже не такая, как раньше, но вдруг она вернется? Она всегда возвращается и становится хуже, чем раньше. — При этих словах морщины на лице Джейн стали еще резче.
— Не обязательно, — ответила Адела, — иногда к нам поступают люди со страшными болями, а через несколько дней им уже лучше. Их даже домой забирают, но они могут вернуться, если им понадобится специальный уход или родственникам надо отдохнуть.
— Люди уходят домой? — Джейн широко открыла глаза, чтобы видеть выражение лица медсестры. — Не обманывайте. Я знаю, где я. Это хоспис, больных помещают здесь, чтобы подготовить к смерти. Этого я не боюсь… Я боюсь только боли.
— Да, иногда больных берут домой, — мягко повторила Адела. — Не знаю, захотите ли вы уехать, может, предпочтете остаться. Но боль утихнет, я уверена. И если вас увезут домой, то здесь всегда будет место, чтобы вы могли вернуться.
Адела стала освежать лицо Джейн, прикосновения ее были едва ощутимы. Она ухитрилась снять с девушки ночную рубашку и протереть ей все тело, но не рискнула одеть ее снова, так как боль в спине не ослабевала.
— Я знаю, что мы сделаем, — сказала Адела. — Давайте оденем только верх от пижамы.
— Нет, это еще хуже, — воскликнула Джейн, — руки болят не так, как вчера, но я не могу их всунуть в рукава. Не могу!
— И не надо, дорогая. Я не то хотела сказать. Мы оденем пижаму задом наперед, чтобы не трогать спину. Руками почти не придется шевелить, мы вдвинем в рукав одну, потом другую… — Сестра приподняла руку Джейн, чтобы посмотреть, как та отреагирует.
Было больно, но не так, как вчера.
— Придется это сделать, раз уж так надо, — сказала Джейн. — Но зачем вообще нужны эти пижамы, рубашки? Я люблю спать голой, дома я всегда так сплю. Я и в больнице хотела, но не посмела об этом просить. — Она взглянула на Аделу.
— Как вы думаете, они очень будут возражать, если я останусь раздетой? Я же прикрыта простыней, в конце концов. Спросите у них, ну хоть у старшей медсестры.
Аделе и не нужно было спрашивать.
— Конечно, не нужно никакой рубашки, — сказала она. — Важно, чтобы вам было удобно.
— Я знаю, кое-кого шокирует вид голого тела, но у нас в семье по-другому. Чувствуешь себя естественно. Так зачем же притворяться?
— Здесь не надо притворяться, Джейн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34