Теперь глаза Джейн совсем открылись, и она хотела разговаривать.
— Так и не скажете, откуда вы? — спросила она.
—Скажу, даже с удовольствием, если не захотите сами догадаться.
Иссиня-черные волосы Аделы наталкивали на догадку. Джейн пока смутно различала черты ее лица, но, хотя что-то семитское проступало в лице Аделы, было совершенно ясно, что она не еврейка. В самой Джейн было достаточно еврейской крови, чтобы это понять.
—Сначала по акценту я приняла вас за гречанку, — сказала она. — Несколько месяцев назад я работала в Греции учительницей. Я правильно определила регион?
—Почти правильно.
—Средиземноморье?
— Тепло, тепло. Попытайтесь еще.
—Ближний Восток?
—Горячо.
— Вы — из арабов?
Адела снова ласково улыбнулась.
— Вот видите, Джейн, вы сами почти угадали. Я из Сирии. А вы что преподавали? Географию?
— Нет, но я много ездила. В пятнадцать лет я с папой совершила кругосветное путешествие, побывали мы и на Ближнем Востоке.
— А в Сирии?
— Нет, но останавливались в Израиле. Как вы к нему относитесь? — Джейн спросила, так как не хотела ссориться с новой подругой. Она знала арабов, которые слышать не могли слова «Израиль».
—После войны я была в Сирии несколько раз, — осторожно отвечала Адела. — Там тоже есть евреи, и они мирно уживаются с сирийцами. Это ведь политики заводят смуту, а не простые люди.
Джейн поняла, что может разговаривать свободнее.
— В Израиле мне страшно понравилось. На следующее лето я вернулась, чтобы поработать в кибутце. Что-то есть в жизни этих поселений, что в них привлекает. Я даже подумывала остаться навсегда. Но однажды увидела, как израильские полицейские обыскивают арабов. Одного человека увели. Он боялся, не хотел с ними идти. Они его толкали к полицейской машине, он упал. Упал прямо в пыль, на сельской дороге.
В то утро Адела и Джейн говорили о евреях и арабах, о своих семьях, о своей жизни и довольно хорошо узнали друг друга. Когда пришла Розмари, дочь сказала ей радостно, что у нее — новая подруга.
Эта ночь показалась Розмари длинной. Она вглядывалась в лицо Джейн, пытаясь понять, изменилась ли та. Накануне дочь не могла поворачивать голову на подушке, теперь она слегка двинула ею в сторону матери. Но глаза — округлившиеся, тусклые, лицо — опухшее от лекарств. Губы шевелились с трудом.
— Мам, я умираю? — спросила Джейн.
— Пока нет, доченька, — ответила мать, успокаивая. — Но это недолго продлится. Теперь уже скоро. И мы будем с тобой.
Хотелось бы мне знать точнее, подумала Розмари, и сказать дочери. Она знала: Джейн хочет свести счеты с жизнью до того, как начнет угасать разум.
— Надеюсь, уже скоро, — пробормотала Джейн. — Я не хочу долго умирать.
— Мы знаем, что должны тебя потерять. Важно, чтобы тебе было спокойно до самого конца. Здесь все хотят помочь тебе.
— Так хочется спать… — голос Джейн звучал сонно.
— А ты не разговаривай, отдыхай. Если проснешься и чего-то захочешь — я рядом.
Сердце Розмари разрывалось: она хотела для Джейн быстрой кончины и все же надеялась на чудо.
Розмари осмотрела комнату: она была уютной. Вчера все было слишком мучительно, чтобы осмотреться. Вчерашняя палата превратилась в спальню — место уединения с окном в сад. Джейн не могла видеть со своей постели то, что за окном: кормушку для птиц, горшки с цветами на террасе, деревья вокруг площадки для гольфа. Но дверь на террасу была открыта, и оттуда доносились звуки и запахи. Может, скоро ей станет лучше, тогда они смогут выдвинуть кровать на террасу, подумала Розмари. Дверь достаточно широка. Джейн сможет смотреть на птиц и радоваться цветам.
Здесь не было зловещей таблички на кровати. На руке дочери не было пластикового браслета, который выдают в больницах, предупреждая, что снимать его нельзя. Джейн ненавидела эти браслеты с фамилией, едва оказывалась вне больницы сразу срывала свой браслет. Но здесь, в хосписе, ее и так знал весь персонал.
Дочь шевельнулась и открыла глаза.
— Мам, они знают, как я больна? Что я скоро умру? — В голосе была тревога. Розмари погладила ее руку.
— Да, знают. Говорят об этом и стараются помочь тебе. Здесь все такие добрые.
— А куда мы поедем, когда меня выпишут? — Этот вопрос напомнил о беспомощности дочери. Совершенно не может распорядиться ни собой, ни своим будущим. Полная беззащитность, обретенная за месяцы скитаний по больницам.
— Мы никуда не поедем, — Розмари говорила медленно, подчеркивая слова. — Пробудем здесь столько, сколько надо. Когда тебе станет полегче, возьмем тебя домой. Но только если ты захочешь. Ты сама будешь решать.
Может, сама мысль о еще одном переезде тяготила ее, думала мать.
— Останемся здесь, сколько ты захочешь, — добавила она.
Видимо, Джейн удовлетворилась ответом и снова задремала. В комнате было тихо и уютно, пока не послышался крик из соседней палаты. Отчаянный крик старого человека. Джейн поморщилась, но промолчала. По коридору пробежали люди, послышались голоса доктора Меррея и одной из сестер. Что-то случилось. Доктору уже пора было навестить Джейн, но его голос еще долго доносился из-за двери. Джейн даже надоело его ждать.
Наконец он появился, без белого халата, в одной рубашке.
— Можно?
Розмари вышла, чтобы оставить их наедине.
Полусонная Джейн взглянула на врача рассеянно. Как только он сел рядом, улыбнулась. Он немного подождал, давая привыкнуть к себе, потом заговорил.
— Может, вы меня не помните, — начал врач. — Вчера ночью, когда я заходил, у вас были сильные боли. Я врач Дэвид Меррей. — Говорил он медленно, давая больной время узнать себя.
— Я вас знаю, — сказала Джейн отчетливо. — Мы познакомились вчера.
— Как дела сегодня? — спросил врач, щупая пульс. Он держал руку легко, мягко, словно здоровался с Джейн.
— Болит, но не так ужасно, как раньше, — сказала Джейн.
Она снова была человеком, сознание прояснилось. Всепоглощающая боль, от которой еще совсем недавно она теряла человеческий облик, ушла. Доктор Меррей понимал, что все больницы, где побывала Джейн, вселили в нее страх казармы. Он хотел внушить ей, что в хосписе не нужно этого бояться. Он говорил, что здесь учтут ее особенности. Ведь больные так по-разному на все реагируют.
— Мы хотим знать, как вам было бы лучше, Джейн. Вам чего-нибудь не хватает?
— Хотелось бы послушать магнитофон.
— Ну, это не трудно. У нас в вестибюле стоит один небольшой. А какую музыку вы любите?
— В последнее время мне нравится только классика. Что-нибудь спокойное.
— По-моему, у нас есть такие записи. — Они поговорили о любимых композиторах. Если она говорит о музыке, решил врач, значит, чувствует себя гораздо лучше, чем вчера. Ей нужно набраться сил на будущее. Он хотел помочь ей справиться с тем, что ее ждет. Как правило, доктор Меррей не скрывал от больных, что с ними происходит, отвечая на все их вопросы. Он вселял в больных уверенность тем, как он с ними говорил и о чем. И больной приходил к выводу: «С ним нечего бояться».
Джейн, кроме болей, не оставляли галлюцинации и постоянная сонливость. Доктор затронул и эти темы. Он объяснил, что сонливость возникает от инъекций, которые делают, чтобы снять боль. Но так как боли уменьшились, он теперь предложит другой набор лекарств. Организм должен к ним приспособиться, на это уйдет время. Персонал имеет возможность, пробуя то одно, то другое, подобрать лучшие средства для ее лечения. Сонливость — не всегда плохой признак, так как организму нужен отдых после всего им перенесенного.
— Галлюцинации не дают мне покоя, — сказала Джейн.
— Я вас предупреждал о них.
— Вчера вы говорили, что они пройдут. Они меня так пугают.
— Это следствие наркотиков, которые вам дают. Скоро это пройдет. А если нет, я пропишу вам одно или два средства, которые помогут. Если, конечно, мы убедимся в том, что это именно галлюцинации.
— А что же еще?
— Может быть, Джейн, это различие покажется вам незначительным, но бывают галлюцинации, а бывает и неверное восприятие. Если у вас галлюцинации, то, я уверен, мы с ними справимся. Эта проблема нами хорошо изучена.
Он наблюдал за ней, понятно ли он объясняет.
— А что представляет собой галлюцинация? — спросила больная.
— Вы хотите, чтобы я дал вам научное определение?
—Будьте добры.
— Галлюцинация — это слуховое, зрительное или обонятельное ощущение, возникающее независимо от внешних раздражителей.
Джейн улыбнулась: этого ей было достаточно.
— Сколько времени осталось до моей смерти? — спросила она. Ей хотелось знать, сколько ей отпущено для завершения всех дел. Врачу же хотелось знать, насколько она подготовлена к правдивому ответу.
— Доктор Салливан, кажется, говорил вам до того, как вы поступили сюда, что речь идет скорее о неделях, чем о месяцах.
— Да, но это довольно расплывчато. Несколько недель уже прошло. А я не хочу, чтобы это затянулось.
— Не думаю, что вам придется еще долго терпеть, Джейн, — сказал доктор Меррей мягко. Ни один врач до сих пор не говорил с ней так просто о смерти. — Точно не могу сказать, сколько это продлится, то есть сейчас не могу. Давайте поставим боль под контроль, а там посмотрим. Через несколько дней я смогу ответить точнее.
— Но я скоро умру, правда? — Джейн словно искала поддержки. — В больнице мне не говорили. Вернее, говорили все по-разному.
— Да, Джейн, вы умираете. Но мы поможем вам пройти через это. У нас никто не будет обманывать вас. Вы можете задавать любые вопросы, и мы на них ответим: опыта нам не занимать, и мы все профессионалы.
Джейн протянула ему руку — насколько могла, — и доктор Меррей взял ее в свою.
— Здесь все такие добрые, — прошептала Джейн, — но вы помогаете мне больше всех, доктор…
— Меррей, — подсказал он.
Врач придал ей уверенность. Она могла свободно, без обиняков говорить о том, что с ней происходит, о жизни и смерти. Наконец-то перед ней был человек, которому можно доверять. Близкий человек.
— Не хочется называть вас «доктором Мерреем».
— Зовите просто «Дэвид». Здесь все меня так зовут.
Меррей произвел благоприятное впечатление и на родителей Джейн. Они увидели, что он готов помочь ей легче перенести процесс умирания, хотя бы потому, что не обещал ее вылечить, как это делали другие. А врачей было много. Иногда Джейн чувствовала себя палочкой в эстафете, которую передавали из рук в руки, и когда кончался один этап болезни, начинался другой. Сейчас, в самом конце, она снова видела человека, которому можно доверять, достойного преемника их семейного врача доктора Салливана. И этот человек как бы олицетворял весь персонал, который работает рядом с ним. Здесь, в хосписе, врачи, сестры и младший медицинский персонал составляли один тесный коллектив. Медсестры пришли сюда из разных учреждений, у них был разный опыт и разные точки зрения на то, как обращаться с тем или иным больным. Были, например, разногласия между Пэт и Джулией по поводу лекарств, которые следовало давать Джейн. Но обе они старались использовать свой прошлый опыт ради того, чтобы сблизить эти расхождения, не конфликтуя друг с другом, а тем более с пациентами.
Медсестры часто поворачивали Джейн в постели, предотвращая пролежни и окостенение суставов — процессы, вызывающие новую боль. Джейн чувствовала себя свободнее и вскоре могла лежать на боку, а это было большим достижением. Раньше она отказывалась менять позу, боясь новых страданий. Но Адела объяснила, что, поворачиваясь на тот или другой бок, она избежит пролежней. Теперь Джейн больше не была пассивным, беспомощным пациентом, который лежит, уставившись в одну точку. Она могла без боязни изменить положение, и уже одно это помогало ей больше увидеть и активнее участвовать в том, что происходит в комнате.
Стараясь накормить Джейн, Адела вспомнила свой материнский опыт:
— Когда у моих детей не было аппетита, — говорила она, — мы с ними играли. Что это у меня получилось? — спрашивала она, слепив ложкой фигурку из картофельного пюре.
— Не знаю, — хмыкнула Джейн. — Может быть… утка?
— Да, утка, — подтверждала Адела. — Раз, два, три — теперь проглоти! — Джейн послушно глотала.
Эта игра легко переходила из немудреной ситуации, в которой мать кормит свое дитя, в настоящую жизнь, где один взрослый помогает другому. Если Джейн не могла, как ребенок, играть с собственной матерью, то с Аделой, сравнительно чужим человеком, она это делала. Потом они так сблизились, что, когда Адела не дежурила два дня, родители боялись, что состояние Джейн ухудшится. Стоило Аделе лишь пообещать заскочить к Джейн, и той этого было довольно.
Однажды вечером Джейн задремала, но вдруг широко открыла глаза и уставилась на мать.
— Ма, у тебя пол-лица не хватает. Под носом — дыра. Розмари смущенно улыбнулась и потрогала нижнюю половину лица.
— Ошибаешься. Мое лицо на месте. У тебя, дочка, снова галлюцинации.
Несколько раз Джейн тревожилась по этому поводу, но, вспомнив объяснения доктора Меррея, успокаивалась.
— Дэвид говорит, что это скоро пройдет, — не раз миролюбиво говорила она родителям.
Как-то отцу Джейн вдруг заявила с ехидцей, что лицо у него «какое-то смешное»: «Ухо там, где должен быть нос, один глаз на подбородке, а на лбу зияет дыра, через которую „видно небо“. Заметив, что отец огорчился, Джейн успокоила его.
—Зато похоже на картину Пикассо, — сказала она. В следующий раз она констатировала, что у отца только пол-лица, и эта половина страшно длинная.
— Как интересно, — хмыкнула Джейн.
— А что, — спросил он. — Опять Пикассо?
— Нет, — Джейн призадумалась, — скорее похоже на Модильяни.
Дэвида Меррея не беспокоили эти приступы.
—Ее сознание сейчас гораздо яснее, чем раньше, — сказал он родителям. — Она часто болтает с Аделой. Хорошо, что у них зарождается дружба. Лекарства помогают, конечно, но далеко не всегда.
— Нам не хотелось бы отвлекать Аделу от других пациентов, — сказала Розмари осторожно, — но… если бы она проводила с Джейн побольше времени…
—Я думаю, это можно устроить. Одному больному нравится одна медсестра, другому — другая. — Он посмотрел на них с улыбкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34