У Ричарда слипались глаза. Вошла медсестра Нора, спросила, не нужно ли чего больной, и сразу поняла, что помощь нужна брату.
— Знаете, Ричард, что вам не повредит? Чашка крепкого черного кофе, — сказала она и быстро ее принесла.
— Ну это же просто обслуживание по высшему разряду, да еще среди ночи, — сказал Ричард.
— Такого не получишь даже в лучших отелях, не говоря уже о больницах, — сказала Джейн. — Ты ведь знаешь, Рич, если бы не ты, я бы сюда не попала. Даже когда ты уедешь, они будут хорошо за мной смотреть, гораздо лучше, чем в любой больнице, лучше, чем смотрели бы за мной дома. Мама бы очень быстро выдохлась. Дэвид говорит, мне уж не так долго осталось, но ведь никто из них не знает точно. Я не хочу, чтобы это было долго. Я боюсь не за тебя, а за папу и маму. Для них это будет ударом.
— Ты их недооцениваешь. Мама становится очень сильной, когда знает точно, что нужно делать. А отец и сам через многое прошел. Он выдержит.
— Не знаю. Мы говорили с ним о военных годах. Может, это и помогло ему.
Сигарета погасла, речь Джейн становилась все более невнятной. Она как будто и засыпала, и боролась со сном. Каждый раз, когда глаза брата закрывались (несмотря на твердое решение поддерживать разговор), Джейн произносила какие-то бессвязные слова, словно нарочно не давая ему спать. «Она помнит, что мы последний раз вместе, — подумал Ричард, — и старается продлить это время». Но не мог преодолеть раздражения, хоть и чувствовал себя виноватым.
— Я плохо вижу, Ричард, ты что-то пьешь?
— Да, сестра принесла мне кофе.
— А может, и мне чего-нибудь выпить?
—Я попрошу сделать тебе питье.
— Нет, не надо. Ты знаешь, я ведь не ела ничего уже сто лет. Кажется, мне хочется есть, — Джейн нравилось это ощущение.
— Ну что ж, — он сомневался, — видимо, я могу попросить для тебя еду.
— Нет, не надо их беспокоить.
— Но они сами сказали: «Позовите, если что-нибудь надо».
—И все-таки я не хочу злоупотреблять. Мне просто хочется чего-нибудь пожевать. Я уверена, что здесь в комнате что-нибудь найдется, мама всегда припрятывает на всякий случай.
Ричард начал поиски по всей комнате, порылся на полках, заглянул в тумбочку у кровати Джейн.
— Ну вот, что-то нашел.
Сонливость Ричарда прошла, и он кормил сестру очень нежно, с ложечки. Еда навеяла на Джейн сон, и она наконец-то уснула. А Ричард на соседней кровати ворочался с боку на бок, думая о том, как он завтра будет прощаться с сестрой, и даже начал сочинять прощальную речь. Он хотел сказать слова, которые прозвучат легко, почти небрежно. Ну, например, о том, как много она для него значила. Без надрыва.
Утром Розмари встретила сына в холле, он направлялся на кухню, чтобы сварить себе чашку кофе.
— Как прошла ночь? — спросила она. Он выглядел сонным. — Тебе удалось отдохнуть?
— Не очень, но я в порядке. Она столько говорила. Видно, она в два часа ночи гораздо бодрее, чем днем.
— Да, и так каждую ночь. И наверное, курила?
— Дымила как паровоз, — он поморщился. — Пришлось остановить ее. Но мы хорошо поговорили.
Розмари смотрела на сына сочувственно.
— Да, тебе сейчас, конечно, трудно. Джейн всегда была частью твоей жизни, кроме разве что двух лет до ее рождения, но тогда и ты был совсем маленьким. Даже не сможешь припомнить тех лет, когда ее не было. Когда с тобой рядом всегда есть какой-то человек, а потом ты его теряешь — это не так легко… Нам следовало приехать сюда раньше, — добавила мать. — Если бы ей помогли здесь, в хосписе, до резкого усиления болей, мы бы избавили ее от этой пытки переезда.
— Никто ведь не думал, что ухудшение пойдет так быстро. Мы можем не терзаться.
Теплая ванна, в которой Ричард нежился сколько хотел, помогла ему прийти в себя. Но когда он шел назад в комнату Джейн, он понял, что вся утренняя смена сестер знает от ночной, как плохо он спал.
— Вам стоит поспать в гостевой комнате, — сказала Патриция, когда он проходил мимо ее стола. Но сейчас гораздо больше, чем сон, ему был нужен дружеский разговор. Он знал, что Патриция всегда ему сочувствует и что Джейн с ней помирилась, но не был уверен, что по мирился отец.
— Отцу нашему приходится хуже всех, — сказал он. — Понимаете, после того что он видел на войне — смерть была со всех сторон, — ему здесь все напоминает те времена.
Разговаривая с Патрицией, Ричард все больше погружался в прошлое отца, переживая его заново, и оно как бы сливалось с его собственным настоящим.
Медсестра Элизабет остановилась у стола и тоже стала слушать. Она видела, что у Ричарда на душе камень. Его рассказ не о родителях, а о своих собственных чувствах ее очень расстрогал. Это были стенания брата по родной сестре. Она слышала его дрожащий голос, и, когда заговорила, у нее был такой же. «Если мы сейчас все поплачем, нам станет легче», — сказала Элизабет.
Как раз это и нужно было Ричарду. Раньше он пытался сдерживаться, но сейчас с огромным облегчением почувствовал, что слезы бегут у него по щекам. В Америке, при таких же обстоятельствах, он плакал бы запросто, но Англия — другая страна. Здесь принято сдерживаться. Только проницательность Элизабет и ее сочувствие позволили ему дать себе волю.
Утерев слезы, Патриция сказала:
— Скажите, чем помочь вашим родителям, когда вы уедете?
— Не слишком потворствуйте им, это не принесет пользы. Не давайте им сидеть неотлучно при Джейн. — Ричард уже вполне владел собой. — Время от времени выгоняйте их, не стесняйтесь.
— Да, но они жаждут быть при ней, ухаживать за ней. Это понятно, но теперь мы достаточно знаем Джейн. Больные бывают откровеннее, когда родственников нет рядом. А нам легче помочь, когда мы знаем пациента. Хотя, с другой стороны, Джейн приятно, что родители здесь.
— Наверное, вам больше жаль умирающих, которых вы хорошо узнали? — спросил Ричард.
— Конечно, но знание помогает нам в работе. Когда любишь человека, хочется больше для него сделать. Я не верю в абстрактную любовь, я не религиозна.
— Но ведь большинство персонала верующие? — Ричарда удивляло, как могут сестры справляться с такой тяжелой работой.
— Большая часть верит в бога, и даже очень, — ответила Патриция. Она знала, что Джейн атеистка и ее семья этого стесняется. — Доктор Меррей тоже очень верующий, и, когда он начал здесь работать, нас это беспокоило. Мы боялись, что это будет мешать пациентам-атеистам, да и нам тоже. Но все как-то притерлось.
— Я могу понять, что верующие отдают себя этой работе безраздельно, — сказал Ричард. — Мой отец говорит, ее может делать лишь человек, посвятивший себя какой-то идее. Но какие нервы нужно иметь, чтобы день за днем видеть, как умирают люди. Где же их брать, как не в вере?
Патриция, видимо, обиделась.
— Не обязательно верить в бога, чтобы здесь работать, — сказала она твердо. — Нужно и самому что-то получать. Я, например, получаю много радости от того, что я помогаю больным; я стараюсь, чтобы им было удобно, спокойно. Вот смотришь иногда на больного, страдающего, несчастного, а потом он засыпает спокойный, умиротворенный — так приятно это видеть, знать, что это я помогла ему заснуть. На это не жаль трудов.
Не так легко было убедить Ричарда.
— Но все-таки тяжело видеть столько смертей. Неужели вы никогда не падаете духом?
— Тяжело иногда, и есть люди, которые не выдерживают, уходят через несколько месяцев. Одни работают потому, что считают себя ангелами-хранителями. У других свои несчастья — в смысле личной жизни или психики, — и они думают, что, работая здесь, где люди намного несчастнее, они смогут забыть свои огорчения. Но это не получается: работа здесь требует много сил, и духовных и физических, и нужны крепкие люди.
— Какой бы ты ни был крепкий, все равно не выдержишь. Как вы с этим справляетесь?
— Если поможешь кому-то умереть мирно и спокойно — это лучшая награда. Нет ничего более важного для человека. Конечно, грустно, если за неделю умирает несколько человек. Но ведь это еще и значит, что они ушли без душевных мук, без той пытки, которую многие ожидают. И приятно сознавать, что в этом есть и твой маленький вклад. Так что одно компенсирует другое. Я, например, очень люблю свои обязанности, как говорят, каждая минута мне в радость. И не потому, что приношу себя в жертву: я получаю гораздо больше, чем даю, — произнесла она совсем тихо. — Если любишь пациента — даешь ему больше. Когда он откровенно рассказывает о себе, своей семье, своей боли и о счастье, которое было в прошлом, значит, ты приобрел настоящего друга. А много ли настоящих друзей у нас обычно в жизни? Умирающие ничего не скрывают. Они такие открытые, доверчивые, а потом — они так благодарны за все, как ваша Джейн, например. И говорят об этом так часто, что приходишь в смущение. — Патриция закончила свою речь с улыбкой.
— Я, кажется, все понял, — ответил Ричард. — А вам всегда удается помочь больному умереть легко и спокойно?
— Довольно часто. Этого добиваешься не просто любовью — она нужна, конечно, без нее ничего не выйдет, но любви и без нас хватило бы. Вот вы говорили о религии. Конечно, веками существовали монашеские ордена, и они помогали людям, хотя тоже могли мало что дать, кроме любви. А мы даем больше. Мы можем облегчить боль, даже прекратить ее, можем и родным больного помочь, хотя бы тем, что с ними поговорим.
— Когда Джейн лежала в разных больницах, я с медсестрами говорил раз в десять меньше, чем мы проговорили сейчас, — сказал Ричард. — А теперь об этом сожалею.
— Не жалейте. Сестры в больницах выматываются до смерти, у них нет времени и за больными-то смотреть как следует. Но нас учили, что иногда гораздо важнее поговорить с пациентом или с его родственником, чем сделать что-то другое. Для этого мы остаемся на час или два после смены. Что я и делаю сейчас, — добавила Патриция, широко и приветливо улыбнувшись.
Виктор хотел присутствовать при прощании Джейн с Ричардом. Он убедился, что Ричард прав в своем решении уехать, и сказал сыну об этом. По словам доктора Меррея, существенно то, что моральная травма, нанесенная расставанием, поможет Джейн умереть. Виктор сожалел, что раньше считал отъезд Ричарда эгоистическим: наоборот, оставаться здесь ему было легче. Чтобы решиться на отъезд, требовалось гораздо больше мужества и душевных сил. И главное — любви.
— Ты все преувеличиваешь, отец, — смущенно ответил Ричард.
— Нет, сынок. Мы не всегда понимаем даже собственные побуждения или признаемся в них. Только ты это можешь показать своей сестре. Мы же должны остаться.
На том и согласились. Когда Виктор, Ричард и маленький Арлок снова вошли в комнату Джейн, где уже была Розмари, вся семья оказалась в сборе. От Джейн веяло спокойствием, которое передавалось всем, и это облегчало задачу.
Виктор еще раньше предупредил Аделу, что, видимо, понадобится ее помощь. И спросил, как обычно проходит момент расставания, к которому сейчас готовилась его семья? Старые страхи заговорили в нем, но медсестра сумела его успокоить. Я видела много таких сцен, сказала она, и, как она пройдет, зависит от вас — не от дочери, которая как будто смирилась. Если сделаете из этого целое событие, это очень расстроит Джейн. Для некоторых больных, для их родственников такая церемония очень важна — в этот момент говорят или не говорят слова, не сказанные раньше. Иногда проходят годы, и люди сожалеют о том, что не сказали чего-то вовремя. Что до Джейн и Ричарда, у них, кажется, такой проблемы нет, но кто знает.
— А вы не знаете, что они могли не сказать друг другу? — спросила Адела.
— Нет, но не в этом дело, — ответил он. — Но Джейн будет чувствовать себя несчастной.
— Хотите, чтобы я была рядом, когда они будут прощаться? Одно мое присутствие может помочь.
— Конечно, Адела. Я уверен, что это поможет. Виктор именно этого все время и добивался.
Вот и нашелся человек, готовый разделить с ними бремя. Джейн настолько подружилась с Аделой, что та стала почти членом семьи. Об отношении Джейн к неминуемой смерти Адела, видимо, знала лучше, чем отец: наверняка они говорили друг с другом откровеннее.
Приближалось расставание. Решили сфотографироваться все вместе, и Джейн, которая никогда не любила сниматься, на сей раз быстро согласилась. Значит, расставание будет окончательным и бесповоротным. От этого щемило сердце.
Пока ждали медсестру, которая умела форографировать, Арлок успел снять Джейн. Джейн улыбнулась: улыбка получилась не очень широкая, но естественная. Она светилась в ее глазах, играла на губах. В ней была горечь разлуки, а не острая боль, которую ожидал Виктор. Джейн сидела в кровати, все отошли в сторону. Одинокая Джейн улыбнулась, и мальчик щелкнул затвором фотоаппарата.
Сделать семейное фото оказалось более трудной задачей. Розмари приподняла дочь, чтобы она стала частью группы. Девушка сморщилась от боли, улыбка исчезла. Осталась гримаса, которую она тщетно пыталась скрыть. Элизабет быстро щелкнула затвором, так что не все успели занять свои места, и Розмари опустила Джейн на подушки. Пришло время прощания.
Все вышли из комнаты, оставив брата с сестрой. Вместо прощальной речи, которую он долго готовил, Ричард смог произнести всего несколько простых слов.
Джейн взяла инициативу в свои руки: может быть, хотела быстрее закончить тяжелую сцену.
— Вот ты и уезжаешь, Рич. Ведь так?
— Да, Джейн, мне пора.
— Ты был мне хорошим братом, Рич. Ричард понял, что не она, а он расплачется.
— Ты была мне хорошей сестрой, — сказал он с отчаянием. Поцеловал ее в губы и быстро вышел.
Адела, стоявшая за дверью, влетела в комнату. Деланное спокойствие Джейн, ровный тон ее голоса мгновенно исчезли.
— Адела, — взмолилась она, — побудь со мной. — И простонала сквозь слезы: — Возьми меня на ручки, как маленькую. — Теперь она могла себе позволить больше не сдерживаться.
Адела колебалась: она не могла поднять девушку одна, а звать кого-то не хотела.
Но тут Джейн, сотрясаясь от рыданий, сделала огромное усилие, приподнялась в постели, подалась всем телом навстречу Аделе и полусидя прижалась к ней. (А только что она могла лишь слегка поворачивать голову и поднимать руки, да и то очень медленно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34