– Придёшь, тётя Лида? – спросил Коля на прощание, не спуская с меня своих внимательных глаз.
– Конечно, конечно, приду, – ответила я и подумала: «Раз­ве я могу не прийти?»
В понедельник я решила пойти к Каргину и поговорить от­носительно поступления Саши в нашу газету. Саша уже был в райкоме, и там сказали, что они не будут возражать против поступления, если с завода пришлют требование.
Я не сказала Саше, что пойду к Каргину, – он очень само­любив и один раз уже сказал мне, что не любит протекциониз­ма. Однако я всё же решила пойти. За эти дни я уже свыклась с мыслью, что мы с Сашей будем работать вместе.
Кроме того, ведь это был Каргнн, – к другому я и сама бы не пошла. Мне кажется, что за это время я уже достаточно хо­рошо узнала Василия Степановича. Каргин был очень внимате­лён к людям и любопытен. Видимо, не холодный интерес иссле­дователя руководил им. Каргин любил людей. В нём жило какое-то постоянное чувство ответственности за всё, что про­исходит вокруг. Создавалось впечатление, что он считает себя ответственным не только за свой завод, но и за всех людей, за всю страну.
Когда я вошла в партком, технический секретарь остановил меня.
– Подождать придётся, – предупредил он. – Тут один то­варищ вызван.
Я уселась в сторонке у стены. Скоро через комнату быстрой походкой прошёл главный металлург Абросимов. Не замечая меня, он направился к двери Каргина, бросив на ходу;
– У себя?
– Ждёт, – ответил секретарь.
Мне вдруг показалось, что разговор пойдёт о нашей лаборатории.
– Привет, товарищ Абросимов, – услышала я из-за стены. Голос Каргина хорошо слышен из-за тонкой перегородки. Послышался шум отодвигаемого стула и снова голос Кар­гина:
– Мне хотелось поговорить с вами кое о чём, Николай Гав­рилович, если хотите – посоветоваться, узнать ваше мнение
– К вашим услугам, Василий Степанович, – ответил Абро­симов.
– Вот какое дело… – нерешительно начал Каргин, и я услышала то приближающиеся, то удаляющиеся шаги: очевид­но, Каргин начал ходить по кабинету. – Вот какое дело, – после паузы повторил Каргин. – Вы помните, дня три тому назад мы проводили совещание в механическом цехе. Я пришёл в самом конце, должно быть, вы меня не заметили. Да и мудрено было заметить, дым стоял коромыслом, я тоже насилу разобрал, кто там присутствует. Спорили крепко. Вы помните, о чём?
– Ну, конечно, – ответил Абросимов, – это было одно из на­ших так называемых творческих совещаний. Речь, по-моему, шла о нормах для техконтроля.
– Правильно, о нормах. Вот я и зашёл. Сначала, повторяю, дым, ничего не видать, прямо какая-то газовая атака. И спорят, здорово спорят.
– Инженер Валуёв очень толково выступал, – заметил Аб­росимов.
– Толково? – переспросил Каргин. – Вы преуменьшаете, товарищ Абросимов. Валуёв выступал блестяще, талантливо. И разве он один? Когда я зашёл в кабинет и послушал минут десять, первой моей мыслью было: «Вот где бьётся творческая мысль, вот где настоящее горение». Вы помните, Николай Гав­рилович, о чём конкретно шла речь?
– Если не ошибаюсь, о нормах для браковки крылатки на­соса, – ответил Абросимов.
– Совершенно правильно, – подхватил Каргин. – Инженер Валуёв доказывал, что, если рабочий сточит внутренний бортик на миллиметр больше, крылатку надо браковать. Вы знаете, всё это было так здорово, что меня прямо-таки захватило! Спорщики поворачивали в руках деталь, рассматривали чертежи, производили тут же на листах бумаги математические расчёты. На первый взгляд – настоящая классическая творческая дис­куссия.
– Я немного не понимаю, Василий Степанович, – раздался голос Абросимова. – Вы что, иронизируете? Ведь совещание инженеров, естественно, отличается от заседания, скажем, парткома. Наверно, вы были бы очень удивлены, если бы, придя в тот же механический цех, услышали дискуссию о политиче­ской работе. Инженеры говорят о производстве: расчёты, де­тали – все это им необходимо. А насчёт дыма…
– Дело не в дыме! – вдруг резко повысил голос Каргин. – Я утверждаю, уважаемый товарищ Абросимов, что вся эта ваша творческая дискуссия гроша ломаного не стоит, что все это ми­микрия, пусть неосознанная, но всё же мимикрия, эрзац-дис­куссия, схоластика, вот что!
Шаги прекратились. Я почувствовала, что Каргин остано­вился возле самой двери, совсем около меня. «Пусть бы он го­ворил потише!» – подумала я. Мне было стыдно, что я уже вто­рой раз невольно подслушиваю Каргина. И вместе с тем мне очень хотелось слышать этот разговор, не пропустить ни одного слова.
– Мне не понятны ваши слова, – с обидой в голосе сказал Абросимов.
– Я вам объясню, я вам всё объясню, дорогой Николай Гав­рилович, и, уверен, вы поймёте меня. Я не против споров: пусть спорят, пусть курят, пусть костры из самой ядовитой махорки сжигают, – я буду приходить и сидеть в противогазе, и вы от меня слова жалобы не услышите.
– Так в чём же дело? – раздался нетерпеливый голос Аб­росимова.
– В болтовне, товарищ Абросимов, в болтовне, оторванной от жизненного, практического опыта. Вспомнили ли вы во вре­мя вашей прекрасной творческой дискуссии о том, что делается в самом цехе, за перегородкой той комнаты, в которой вы си­дели? Ведь не может же быть секретом для вас или для того же Валуева, что в цехе, рядом с вашим кабинетом, слесари заби­вают детали чуть ли не кувалдой! А ту самую злополучную крылатку насоса токарь обтачивает резцом, давно уже потеряв­шим свою первоначальную форму. Разве можно этим металли­ческим огрызком достигнуть хоть какой-нибудь точности? Ко­нечно нет! И все это под аккомпанемент творческих разговоров в соседней комнате. Хотите дальше? Слушайте! В механическом же работает токарь Саютин. Он применяет скорость резания сорок миллиметров в секунду. А рядом токарь Андрюшин при тех же данных глубин и подачи увеличил скорость до ста двадцати миллиметров! В пяти шагах от них работает девушка, токарь Турбина. Она пользуется победитовым резцом, но и на пятьдесят процентов не использует его свойства для повышения производительности. Все это в соседнем цехе! А ваши инженеры гораздо охотнее спорят о перспективах высокого технического процесса и не видят этих мелочей. Конечно, куда легче разыгрывать творческие феерии в кабинете, чем взяться за конкретные дела по освоению новой технологии.
– Нет, уж извините, – раздался голос Абросимова, и я по-няла, что главный металлург раздражён до крайности, – нет, позвольте, я тоже буду резок и скажу, что это поклёп. Так мож­но приостановить всякий технический прогресс! Это, это кле­вета на наших инженеров!
– Докажите, – внезапно мягко ответил Каргин. – Докажи-те, дорогой товарищ Абросимов, защищайтесь, я прошу вас, защищайтесь или сами нападайте, бейте меня фактами, кон­кретными фактами, если они у вас есть. И давайте начистоту, Николай Гаврилович. Хотите, я вам скажу, откуда у некоторых наших людей этот разрыв между теорией и практикой? Быть человеком практических дел труднее, чем фантазировать и создавать себе репутацию прогрессивной и творчески мыслящей личности. А сочетать умение смотреть вперёд с практическими повседневными делами – это самое трудное, понимаете, трудное!
Наступило молчание.
– Вы молчите? Не защищаетесь? – снова заговорил Кар­гин. – Может быть, вам мало было фактов, которые я привёл, или они недостаточно убедительны? Скажите же, не стесняйтесь, и я прибавлю вам фактов. И, уж если на то пошло, я спро­шу вас: почему вы, товарищ Абросимов, упорно и методически проваливаете лабораторию в её попытках внедрить на заводе высокочастотную закалку?
Как только я услышала эту последнюю фразу, сердце моё заколотилось. Я была уверена, что разговор подойдёт к этому, не может не подойти.
Снова наступило молчание.
– Мне очень больно слышать всё это, – сказал Аброси­мов. – В конце концов я тоже коммунист. Единственное, что утетает меня, – это сознание, что вы преувеличиваете. Неужели вы не видите, как много сделано на заводе? Восстановленные мартены? Новые цехи? Не мне все это говорить, не вам слушать.
– Правильно, – прервал его Каргин, – правильно. Но раз­ве могло быть иначе? Весь Ленинград, вся страна будет вос­станавливаться, а для нашего завода это пройдёт бесследно?
– Подождите, товарищ Каргин, – с укором в голосе остано­вил его Абросимов, – ведь я вас не перебивал. Ну, поговорим спокойно, как инженер с инженером. Вот вы подняли вопрос о высокочастотной закалке. Но ведь этот аргумент против вас. Лаборатория хочет заниматься именно этой темой. И это в то время, как есть сотни других, практических, до зарезу нужных сегодня! Защищая лабораторию, вы идёте против самого себя, товарищ Каргин. Вы ругаете Валуева…
– Я сам становлюсь на него похожим? – перебил его Каргин.
– Я не хочу делать выводы.
– А я хочу, – заявил Каргин. Он снова начал ходить по комнате. – Вот вы предлагаете говорить как инженер с инже­нером. А я предлагаю говорить как коммунист с коммунистом. И напрямик. Хорошо? Товарищ Абросимов, вы пережили бло­каду. Но не думаете ли вы где-то там, в тайниках души, что, пройдя через блокадные испытания, вы уже можете, имеете право жить, так сказать, на малых скоростях? Разве вам не ясно, что после всего того, что пережили здесь люди, их жела­ние новой, лучшей жизни будет непреоборимо? Вы не думали о том, что человеку усталому, не желающему бороться и побеж­дать, здесь будет, по-человечески говоря, просто трудно жить, воздух для него окажется слишком разреженным, как на боль­ших высотах.
– Вы что хотите, чтобы я… ушёл с завода? – глухо спросил Абросимов.
– Нет, – звонко ответил Каргин, – я хочу только, чтобы вы поняли меня, чтобы вы боролись со мной, если я не прав, и шли бы вместе с нами, если согласитесь, что мы правы. И знае­те что? Давайте считать наш разговор неоконченным. Погово­рим на досуге каждый сам с собой. А потом встретимся. Хо­рошо?
– Хорошо, – сказал Абросимов своим прежним, спокойным, чуть хрипловатым голосом. – До свидания.
Абросимов вышел из кабинета и прошёл мимо меня, высокий, подтянутый, чуть размахивая на ходу руками. Он не обра­тил на меня никакого внимания.
Я продолжала сидеть, потому что никак не могла заставить себя встать и войти в комнату Каргина. Я знала, что ни за что не смогу сделать вид, будто не слышала его разговора с Абро­симовым. Мне захотелось как-нибудь незаметно уйти отсюда, только бы не попадаться на глаза Каргину.
– Что же вы, заходите! – обратился ко мне техсекретарь, кивая на дверь.
– Уже пора обратно… – начала было я, но в этот момент на пороге показался Каргин.
– К вам, товарищ Каргин, – сказал техсекретарь, кивая на этот раз в мою сторону.
– А-а, лаборатория, – протянул Каргин, смотря на меня и чуть улыбаясь. – Ну, заходите, заходите.
И, когда я нерешительно зашла в его кабинет, Каргин спросил:
– Ну, как идут дела?
Мне показалось ужасно глупым и нелепым, что я пришла к нему по совершенно частному делу. Но Каргин вдруг сказал;
– Ну, поздравляю вас с возвращением мужа., Вы не удив­ляйтесь, что я знаю. Мне просто рассказала Ирина Григорьевна.
Эти слова – «Ирина Григорьевна» – Каргин произнёс ка­ким-то особым голосом. И от этого я сразу почувствовала себя увереннее.
– Я ведь к вам не по служебному делу пришла, товарищ Каргин, – начала я. – У меня есть просьба.
– Значит, просительница? – с весёлой усмешкой пошутил Каргин.
Я подумала: «Какое смешное и совершенно вышедшее из употребления слово – «просительница», – и сказала:
– Вроде. Вот… понимаете, мой муж. Он журналист. Вер­нулся из армии, вы знаете. Вот мы и подумали, что, может быть, ему можно будет работать здесь, на нашем заводе, в редакции. Может быть, там нужны люди… У него опыт.
– Люди нужны, – подтвердил Каргин, – в особенности люди с опытом. Да, так что же?
«Чего же ему ещё надо? – подумала я. – Ведь все уже ска зано».
– А ему… словом, ему самому хочется работать на заво­де? – Каргин посмотрел на меня в упор своими немигающими спокойными глазами.
– Да, конечно, – горячо ответила я.
Мне вдруг захотелось все откровенно рассказать Каргину.
– Вы понимаете, – начала я, – мы не виделись более четы­рех лет. Теперь мы наконец вместе. Но, по правде сказать, це­лыми днями не видим друг друга. А нам бы хотелось быть вме­сте по-настоящему, то есть чтобы было какое-то общее дело. Ну, словом…
– Хорошо, – кивнул Каргин. – В нашу газету действительно нужны люди. – Он помолчал и добавил: – Честные, боевые люди. Пусть ваш муж зайдёт ко мне. Его фамилия?
– Савин.
– Хорошо, – ещё раз кивнул Каргин и, перегнувшись через стол, черкнул что-то на отрывном календаре.
– Ну вот, – с облегчением вздохнула я, – теперь насчёт ла­боратории.
– Насчёт лаборатории мы поговорим в другой раз, – возра­зил Каргин и встал. – Ведь дело терпит, да? – Он улыбнулся.
Он был прав. Я начала про лабораторию для того, чтобы Каргин не подумал, что я пришла только по личному делу. Это была маскировка, и, очевидно, он это понял.
– Вы простите, что я по сугубо личному делу, – извини­лась я, вставая.
– Личное? – переспросил Каргин и добавил: – Это очень важная штука – личное. Так я жду товарища Савина в пят­ницу, к двум.
И Каргин протянул мне руку.
Я выехал в полдень. Трамвай долго вёз меня по берегу Невы, и если глядеть влево, то казалось, что едешь не на трамвае, а на пароходе. Мы проехали бесчисленное количество мостов, и весь город, казалось, проплыл мимо нас, пока трамвай подъехал к заводу.
Мне никогда не приходилось ездить на этот завод трамваем. Я и был-то здесь всего один раз, в январе 1942 года. Тогда мы шли сюда с Ириной пешком, через город, и замёрзшая Нева казалась нам тогда не рекой, а узким полем, загромождённым военными судами.
Завод так изменился, что я сразу и не узнал его. У входа была сооружена деревянная арка, асфальтовая дорога вела в сад, в котором я увидел несколько небольших каменных зданий. По шуму, который доносился откуда-то из-за зданий, из глубины, я понял, что стою перед заводом, но это был явно не тот завод, который я искал.
Сомнение исчезло только после того, как я узнал в бюро пропусков, что пропуск мне уже заказан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20