https://wodolei.ru/catalog/dushevie_ugly/deshevie/
– чуть сощурив глаза, протянул Каргин.
– Разве вы считаете, что я должен был поступить иначе? – спросил я.
– Думаю, что следовало бы разобраться и решить в зависимости от обстоятельств дела. А насчёт семейственности я вам вот что скажу. Если человек слаб или нечестен, ему резон бояться всего, что может столкнуть его с пути или соблазнить. Такому человеку надо бояться помогать жене, ходить мимо пивной, смотреть на деньги в открытом ящике. И вообще избегать разных привходящих обстоятельств. Вы меня понимаете? Ото я спросил так, между прочим. Всего хорошего.
И он пошёл через площадь, постепенно скрываясь в красноватом тумане.
Я стоял совершенно растерянный и думал: «Значит, Андрющин решил действовать, побежал к секретарю парткома».
Этот пятиминутный разговор совершенно сбил меня с толку. Я пошёл к трамвайной остановке, стараясь уяснить себе, что произошло. «Как же так, – думал я, идя и не замечая никого вокруг, – ведь я же хорошо работаю, сам Каргин хвалил меня… Почему же сейчас этот иронический, обидный тон?» На секунду в памяти моей снова всплыла история с Ивановым.
И я с каким-то особым, радостным чувствохм подумал о том, что сейчас приеду домой и встречу Лиду, которая – единственная – любит меня без всяких «но», любит всего, целиком, таким, как я есть, и никогда не сомневается во мне.
Из письма Лиды к Ирине
«Ты спрашиваешь меня, Ирина: как мы живём с Сашей? Не знаю, что тебе ответить.
Что-то странное происходит со мной. Иной раз я думаю: «Ну чего, чего тебе не хватает? Мы встретились, мы вместе, мы любим друг друга…» Я говорю себе: «Другие не получили и сотой доли того счастья, которое ты имеешь». Но нет, все это сильнее меня.
Проводив тебя, он пришёл домой, и я вдруг почувствовала, что должна немедленно поговорить с ним.
Во мне вдруг родился страх. Он родился оттого, что, сколько мы помним друг друга, мы никогда ничего не скрывали, мы всегда жили одним и тем же и у нас были общие мысли, как и общее сердце. Во время войны я особенно ощущала это, и где бы он ни находился, я всегда чувствовала, что он здесь, рядом со мной, и не было у меня ни одной мысли, которую я не решилась бы ему высказать. А теперь у меня такие мысли, которые я не решаюсь высказать ему, хотя вот он, сидит рядом со мной.
Коля уже спал, а Саша сидел, наверно даже не подозревая о том, что бродило в моей голове.
«Ну хорошо, что же я всё-таки скажу ему? Ведь то, о чём я думаю, очень трудно выразить словами, ведь все это какие-то неясные, расплывчатые опасения, я даже не знаю, как, в какой форме высказать ему их, чтобы не обидеть… Ведь он любит меня, любит больше всего па свете», – думала я.
– Саша, – начала я, глядя ему прямо в глаза, – я должна сказать тебе о том, что уже давно мучит меня… Только ты не обижайся.
Я заметила, как глаза его перестали улыбаться и в них появилось что-то тревожное.
– Вот мне пришло в голову, – продолжала я, решившись говорить во что бы то ни стало, – что твоя работа в газете, то, что ты там делаешь, – это не настоящее.
Брови его вздрогнули и чуть приподнялись.
– Да, да, – говорила я, – ты только пойми меня, всё дело в том, чтобы ты правильно понял меня. Иной раз, когда ты приходишь с завода и рассказываешь мне столько интересных вещей, я готова слушать без конца. Но потом мне начинает казаться, что все это занимает только какую-то маленькую часть тебя. В чём же дело твоей жизни? Внешне всё обстоит нормально: тебя хвалят, ты работаешь, даже увлекаешься своей работой. Но я чувствую: это только внешне.
Я замолчала, сама испугавшись своих слов. Саша смотрел на меня в упор, и я никогда не видела ещё такого выражения его глаз. В них было что-то незнакомое.
– Что ты такое говоришь, Лидуша? Ты всё это говоришь мне, мне? Как ты, ты можешь? – Голос его задрожал. – Я, который в первый же день войны добровольно пошёл на фронт… Как ты…
Он закусил губу и отвернулся. Мне показалось, что он сейчас заплачет, и я тоже готова была заплакать.
– Как ты можешь говорить все это мне, – продолжал Саша, – человеку, который никогда не бегал от самых трудных дел? Ведь кому-кому, но тебе-то всё это известно.
Я никогда не видела его таким взволнованным. Я чувствовала, что и моё сердце бьётся всё сильнее и мне трудно объяснить Саше всё, что я думаю, потому что не все можно выразить словами.
– Вот что, Саша, – сказала я, – было бы нечестно, ну просто недостойно нас обоих, если бы я скрыла свои мысли от тебя. Вот понимаешь… когда я ждала тебя, я так много задумала. Мне всегда казалось, что вместе мы сможем гораздо больше сделать, чем в отдельности. Я мечтала о том, что у нас будет какое-то одно, общее дело…
– Разве мы не вместе?! – воскликнул Саша. Он, видимо, не понимал меня…
Теперь я должна тебе написать о самом неприятном.
Воскликнув: «Разве мы не вместе?!» – Саша замолчал. Лицо его стало жёстким, я никогда не видела у него такого лица. Потом он сказал:
– Ото всё идёт от тебя, Лида… От твоего… исступлённого отношения к жизни.
Меня поразили все эти слова, хотя что-то похожее он мне уже как-то говорил. Я спросила, что они значат. Но Саша молчал. Он так и не сказал мне ничего.
Напиши, пожалуйста, о чём ты говорила с Василием Степановичем и при чём тут этот Андрюшин…
Уже поздно вечером, перед тем как лечь спать, Саша сказал, будто продолжая какие-то свои мысли:
– Я работаю честно и правильно. Никто не может спорить против этого.
«Что такое честно? – подумала я. – Низшая, элементарная грань честного мне понятна. Но где высшая, где потолок?»
…Теперь о нашем деле. Инструментальный цех уже принял наши агрегаты, так сказать, на вооружение – закаливают все инструменты. Начальником у них инженер Вяльцев, который руководил новостройкой, а я к нему как бы прикомандирована.
Ира, ты знаешь, мне как-то страшно выговаривать это, но я иногда завидую вам, вашей любви, такой мужественной и такой неповторимой. И я знаю: хоть вы и далеко друг ат друга, но всё-таки вместе. Ирина, почему вы далеко друг от друга, но вместе и почему мы вместе, но…»
Теперь мне всё стало ясно. Лида, конечно, узнала (от Каргина, или Андрюшин рассказал ей, с него станется) о моём нежелании принимать участие в деле с закалкой. Честное слово, когда я отмахнулся тогда от Андрюшина, я и представить себе не мог, какие всё это будет иметь последствия.
Тогда мне казалось ненужным обсуждать этот вопрос. Вряд ли Андрюшин, человек чрезмерно горячий, увлекающийся, мог бы правильно наметить пути помощи лаборатории. Он попросту предложил бы ударить «в набат», во все колокола и публично заклеймить Абросимова.
А я был убеждён раньше и убеждён теперь, что не может Абросимов, советский инженер, быть рутинёром из «принципиальных», так сказать, соображений. Просто обе стороны горячатся, поскольку искренне убеждены в полезности своих точек зрения. И вместо того чтобы по-деловому, спокойно обсудить этот вопрос, раздувают конфликт, конфликт наносный, неорганический…
В какой-то мере я понимал Лиду, её переживания. Действительно, обидно, когда занимаешься каким-нибудь делом и тебя постигают неудачи. Тогда каждый хоть немного сомневающийся кажется рутинёром, чуть ли не врагом. Неужели эта история может повлиять на наши отношения?
Тем не менее всё это было так. После нашего разговора на эту тему я почувствовал, что отношение ко мне Лиды изменилось. Я знал, чего Лида ждёт от меня, знал, что она хочет признания моей неправоты, но я не чувствовал себя неправым.
Я был в мартеновском цехе и разговаривал с начальником смены. Слева от нас сновала похожая на танк завалочная машина. Хоботом она захватывала мульдкоробку с шихтой и, точно идя на таран, устремлялась в разверстое жерло печи. Хобот исчезал в печи и через минуту возвращался, чтобы опять проделать ту же операцию.
И вдруг раздался негромкий скрежет, и башня, а вместе с ней и. хобот остановились в каком-нибудь метре от печи, так и не донеся до неё коробку с шихтой.
Начальник смены, не дослушав меня, бросился к машине.
Произошла очень неприятная вещь: раздробило подшипник, на котором вращается башня, и завалочная машина, таким образом, вышла из строя. Однако самым неприятным было то, что надо было ждать не меньше месяца, пока подшипниковый завод изготовит новый.
Дома я спросил Лиду:
– Слышала, что произошло в мартеновском?
– Это с завалкой-то? – переспросила Лида. – Ну ещё бы!
– Говорят, что теперь мартен выйдет из строя на месяц.
– Очевидно, – неопределённо ответила Лида и, помолчав, добавила:– Ты представляешь себе, как устроен подшипник, на котором вращается башня завалочной машины? Это кольцо диаметром в полметра, а в нём шарикоподшипники. Главное – в кольце. Его надо закалить; обычная закалка займёт массу времени. А мы… мы уже думали в лаборатории, мы бы закалили его в несколько минут.
И, словно решившись, она заговорила со мной так горячо и заинтересованно, как давно уже не говорила:
– Ах, если бы нам доверили закалить кольцо! Ведь это значило бы, что машину завтра же можно будет пустить в ход. Ты подумай, какая разница: недели или минуты! – Она замолчала.
– Но ведь с «лесенкой» вы возились очень долго, – возразил я.
– У нас не было тогда опыта в конструировании индукторов. А теперь есть, – ответила Лида.
И тут я неожиданно для самого себя сказал:
– А что, если поддержать это дело в газете? Дать статью?
– Статью? – воскликнула Лида. – Такая статья есть.
– Уже написана?
– Да. Давно. Мы пытались напечатать её, но не удалось.
– Кто автор? – спросил я.
– Ирина.
Я усмехнулся: эта женщина даже издалека влияет на ход событий…
У меня в голове уже созрел план. Я был уверен, что уломаю нашего редактора и мы тиснем эту статейку.
В тот вечер я чувствовал себя так хорошо, как уже давно не чувствовал. Мне показалось, что настали старые, кажущиеся теперь уже далёкими времена. Невидимая, но ощутимая стена, выросшая между мной и Лидой, точно разрушилась.
На другой день в обеденный перерыв Лида пришла в редакцию и положила мне на стол статью.
Это была очень резко и ясно написанная статья, подписанная Ириной Вахрушевой и инженером Вяльцевым. В ней говорилось о применении на заводе высокочастотной закалки вообще и о том, что из-за боязни некоторого риска администрация завода готова пойти на месячный простой мартена. От имени лаборатории авторы утверждали, что если закалка кольца будет поручена им, то авария может быть ликвидирована на ходу.
– Последняя часть написана Вяльцевым, – разъяснила Лида, – но я знаю, Ирина согласилась бы с каждым словом.
Лида ушла. Я ещё раз перечитал статью. Да, очень резкая статья. Если что-нибудь здесь не соответствует действительности, авторам статьи будет худо. В этом случае, помогая написать такую статью, я оказал бы медвежью услугу Лиде.
Я твёрдо хотел помочь ей, но помочь серьёзно, по-настоящему. Я вспомнил слова Каргина: «Следовало бы разобраться и решить в зависимости от обстоятельств дела».
И. я решил пойти к главному металлургу Абросимову, самому крупному на заводе специалисту.
Я знал из разговоров с Лидой, что Абросимов не слишком благосклонен к опытам лаборатории. Но я не боялся услышать самые резкие возражения против статьи до напечатания, чтобы быть во всеоружии.
Заводоуправление только что переехало в новый, недавно отстроенный корпус. До этого оно находилось в здании бывшей заводской поликлиники. Старое помещение заводоуправления было разрушено снарядами.
– А, редакция! – приветствовал Абросимов, когда я вошёл. – А у меня новоселье!
Его кабинет был красив: светлая длинная комната, шкафы с образцами продукции, люстра, тёмно-зелёные шторы.
– Вот какое дело, – обратился я к Абросимову, – к нам в редакцию поступила статья. Мы бы хотели, чтобы вы прочли её и высказали своё мнение.
– Статья? – переспросил Абросимов. – О чём-же? – Он уже пробегал листки бумаги, держа их на большом расстоянии от глаз. – Боже мой, – воскликнул Абросимов, страдальчески кривя губы, – опять закалка! Ну, конечно, Вахрушева ниспровергает основы… и Вяльцев! – Он дочитал статью. – Ну, а какое ваше мнение? – спросил вдруг Абросимов меня.
– Я не специалист, – честно признался я, – важнее, что думаете вы.
– Вы посудите сами, – неожиданно весело заговорил Абросимов, – с несчастным цилиндриком лаборатория возилась несколько месяцев, пятнышки не могли вывести. А теперь они хотят закалить кольцо, выдерживающее нагрузку башни завалочной машины. Вы сами-то знаете эту Вахрушеву? – спросил вдруг Абросимов.
– Знаю, – ответил я.
– У неё ещё есть помощница, – продолжал Абросимов, не называя фамилии, но я сразу понял, что он говорит о Лиде, – так вот, одна другой стоит… Вы присядьте, – с неожиданной настойчивостью предложил он, – я вам все сейчас объясню.
Он отодвинул от себя статью, как будто бы она мешала ему говорить.
– Вы подумайте, – продолжал он. – Есть тысяча первоочередных проблем… А работники лаборатории занимаются прожектами…
Внезапно дверь открылась, Каргин шагнул в комнату и, идя к поднявшемуся навстречу ему Абросимову, сказал:
– Я еле нашёл вас на новом месте.
Он увидел меня, поздоровался, затем взял Абросимова под руку, и они, отойдя к окну, стали о чём-то вполголоса разговаривать. Затем Каргин ушёл, кивнув мне на ходу.
Абросимов долго и каким-то странным взглядом смотрел вслед Каргину. Потом он обернулся ко мне, и лицо его тотчас же изменилось.
– Да, так на чём же мы остановились? – спросил Абросимов, подходя к столу.
Его тон из приветливо-дружеского стал холодно-официальным.
– Да, насчёт закалки кольца… Мне кажется, что обычный путь будет более верный и более быстрый. Знаете, что я вам скажу: мне кажется целесообразным напечатать в газете серьезную статью о работе лаборатории. Помочь ей, натолкнуть её па первоочередные проблемы… Может быть, я сам написал бы для вас такую статью.
Зазвонил телефон. Абросимов снял трубку, сказал «иду» и быстрым движением сунул статью в карман.
– Ну вот, так и сделаем. Я не задержу. – И, не дожидаясь моего ответа, Абросимов торопливо вышел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
– Разве вы считаете, что я должен был поступить иначе? – спросил я.
– Думаю, что следовало бы разобраться и решить в зависимости от обстоятельств дела. А насчёт семейственности я вам вот что скажу. Если человек слаб или нечестен, ему резон бояться всего, что может столкнуть его с пути или соблазнить. Такому человеку надо бояться помогать жене, ходить мимо пивной, смотреть на деньги в открытом ящике. И вообще избегать разных привходящих обстоятельств. Вы меня понимаете? Ото я спросил так, между прочим. Всего хорошего.
И он пошёл через площадь, постепенно скрываясь в красноватом тумане.
Я стоял совершенно растерянный и думал: «Значит, Андрющин решил действовать, побежал к секретарю парткома».
Этот пятиминутный разговор совершенно сбил меня с толку. Я пошёл к трамвайной остановке, стараясь уяснить себе, что произошло. «Как же так, – думал я, идя и не замечая никого вокруг, – ведь я же хорошо работаю, сам Каргин хвалил меня… Почему же сейчас этот иронический, обидный тон?» На секунду в памяти моей снова всплыла история с Ивановым.
И я с каким-то особым, радостным чувствохм подумал о том, что сейчас приеду домой и встречу Лиду, которая – единственная – любит меня без всяких «но», любит всего, целиком, таким, как я есть, и никогда не сомневается во мне.
Из письма Лиды к Ирине
«Ты спрашиваешь меня, Ирина: как мы живём с Сашей? Не знаю, что тебе ответить.
Что-то странное происходит со мной. Иной раз я думаю: «Ну чего, чего тебе не хватает? Мы встретились, мы вместе, мы любим друг друга…» Я говорю себе: «Другие не получили и сотой доли того счастья, которое ты имеешь». Но нет, все это сильнее меня.
Проводив тебя, он пришёл домой, и я вдруг почувствовала, что должна немедленно поговорить с ним.
Во мне вдруг родился страх. Он родился оттого, что, сколько мы помним друг друга, мы никогда ничего не скрывали, мы всегда жили одним и тем же и у нас были общие мысли, как и общее сердце. Во время войны я особенно ощущала это, и где бы он ни находился, я всегда чувствовала, что он здесь, рядом со мной, и не было у меня ни одной мысли, которую я не решилась бы ему высказать. А теперь у меня такие мысли, которые я не решаюсь высказать ему, хотя вот он, сидит рядом со мной.
Коля уже спал, а Саша сидел, наверно даже не подозревая о том, что бродило в моей голове.
«Ну хорошо, что же я всё-таки скажу ему? Ведь то, о чём я думаю, очень трудно выразить словами, ведь все это какие-то неясные, расплывчатые опасения, я даже не знаю, как, в какой форме высказать ему их, чтобы не обидеть… Ведь он любит меня, любит больше всего па свете», – думала я.
– Саша, – начала я, глядя ему прямо в глаза, – я должна сказать тебе о том, что уже давно мучит меня… Только ты не обижайся.
Я заметила, как глаза его перестали улыбаться и в них появилось что-то тревожное.
– Вот мне пришло в голову, – продолжала я, решившись говорить во что бы то ни стало, – что твоя работа в газете, то, что ты там делаешь, – это не настоящее.
Брови его вздрогнули и чуть приподнялись.
– Да, да, – говорила я, – ты только пойми меня, всё дело в том, чтобы ты правильно понял меня. Иной раз, когда ты приходишь с завода и рассказываешь мне столько интересных вещей, я готова слушать без конца. Но потом мне начинает казаться, что все это занимает только какую-то маленькую часть тебя. В чём же дело твоей жизни? Внешне всё обстоит нормально: тебя хвалят, ты работаешь, даже увлекаешься своей работой. Но я чувствую: это только внешне.
Я замолчала, сама испугавшись своих слов. Саша смотрел на меня в упор, и я никогда не видела ещё такого выражения его глаз. В них было что-то незнакомое.
– Что ты такое говоришь, Лидуша? Ты всё это говоришь мне, мне? Как ты, ты можешь? – Голос его задрожал. – Я, который в первый же день войны добровольно пошёл на фронт… Как ты…
Он закусил губу и отвернулся. Мне показалось, что он сейчас заплачет, и я тоже готова была заплакать.
– Как ты можешь говорить все это мне, – продолжал Саша, – человеку, который никогда не бегал от самых трудных дел? Ведь кому-кому, но тебе-то всё это известно.
Я никогда не видела его таким взволнованным. Я чувствовала, что и моё сердце бьётся всё сильнее и мне трудно объяснить Саше всё, что я думаю, потому что не все можно выразить словами.
– Вот что, Саша, – сказала я, – было бы нечестно, ну просто недостойно нас обоих, если бы я скрыла свои мысли от тебя. Вот понимаешь… когда я ждала тебя, я так много задумала. Мне всегда казалось, что вместе мы сможем гораздо больше сделать, чем в отдельности. Я мечтала о том, что у нас будет какое-то одно, общее дело…
– Разве мы не вместе?! – воскликнул Саша. Он, видимо, не понимал меня…
Теперь я должна тебе написать о самом неприятном.
Воскликнув: «Разве мы не вместе?!» – Саша замолчал. Лицо его стало жёстким, я никогда не видела у него такого лица. Потом он сказал:
– Ото всё идёт от тебя, Лида… От твоего… исступлённого отношения к жизни.
Меня поразили все эти слова, хотя что-то похожее он мне уже как-то говорил. Я спросила, что они значат. Но Саша молчал. Он так и не сказал мне ничего.
Напиши, пожалуйста, о чём ты говорила с Василием Степановичем и при чём тут этот Андрюшин…
Уже поздно вечером, перед тем как лечь спать, Саша сказал, будто продолжая какие-то свои мысли:
– Я работаю честно и правильно. Никто не может спорить против этого.
«Что такое честно? – подумала я. – Низшая, элементарная грань честного мне понятна. Но где высшая, где потолок?»
…Теперь о нашем деле. Инструментальный цех уже принял наши агрегаты, так сказать, на вооружение – закаливают все инструменты. Начальником у них инженер Вяльцев, который руководил новостройкой, а я к нему как бы прикомандирована.
Ира, ты знаешь, мне как-то страшно выговаривать это, но я иногда завидую вам, вашей любви, такой мужественной и такой неповторимой. И я знаю: хоть вы и далеко друг ат друга, но всё-таки вместе. Ирина, почему вы далеко друг от друга, но вместе и почему мы вместе, но…»
Теперь мне всё стало ясно. Лида, конечно, узнала (от Каргина, или Андрюшин рассказал ей, с него станется) о моём нежелании принимать участие в деле с закалкой. Честное слово, когда я отмахнулся тогда от Андрюшина, я и представить себе не мог, какие всё это будет иметь последствия.
Тогда мне казалось ненужным обсуждать этот вопрос. Вряд ли Андрюшин, человек чрезмерно горячий, увлекающийся, мог бы правильно наметить пути помощи лаборатории. Он попросту предложил бы ударить «в набат», во все колокола и публично заклеймить Абросимова.
А я был убеждён раньше и убеждён теперь, что не может Абросимов, советский инженер, быть рутинёром из «принципиальных», так сказать, соображений. Просто обе стороны горячатся, поскольку искренне убеждены в полезности своих точек зрения. И вместо того чтобы по-деловому, спокойно обсудить этот вопрос, раздувают конфликт, конфликт наносный, неорганический…
В какой-то мере я понимал Лиду, её переживания. Действительно, обидно, когда занимаешься каким-нибудь делом и тебя постигают неудачи. Тогда каждый хоть немного сомневающийся кажется рутинёром, чуть ли не врагом. Неужели эта история может повлиять на наши отношения?
Тем не менее всё это было так. После нашего разговора на эту тему я почувствовал, что отношение ко мне Лиды изменилось. Я знал, чего Лида ждёт от меня, знал, что она хочет признания моей неправоты, но я не чувствовал себя неправым.
Я был в мартеновском цехе и разговаривал с начальником смены. Слева от нас сновала похожая на танк завалочная машина. Хоботом она захватывала мульдкоробку с шихтой и, точно идя на таран, устремлялась в разверстое жерло печи. Хобот исчезал в печи и через минуту возвращался, чтобы опять проделать ту же операцию.
И вдруг раздался негромкий скрежет, и башня, а вместе с ней и. хобот остановились в каком-нибудь метре от печи, так и не донеся до неё коробку с шихтой.
Начальник смены, не дослушав меня, бросился к машине.
Произошла очень неприятная вещь: раздробило подшипник, на котором вращается башня, и завалочная машина, таким образом, вышла из строя. Однако самым неприятным было то, что надо было ждать не меньше месяца, пока подшипниковый завод изготовит новый.
Дома я спросил Лиду:
– Слышала, что произошло в мартеновском?
– Это с завалкой-то? – переспросила Лида. – Ну ещё бы!
– Говорят, что теперь мартен выйдет из строя на месяц.
– Очевидно, – неопределённо ответила Лида и, помолчав, добавила:– Ты представляешь себе, как устроен подшипник, на котором вращается башня завалочной машины? Это кольцо диаметром в полметра, а в нём шарикоподшипники. Главное – в кольце. Его надо закалить; обычная закалка займёт массу времени. А мы… мы уже думали в лаборатории, мы бы закалили его в несколько минут.
И, словно решившись, она заговорила со мной так горячо и заинтересованно, как давно уже не говорила:
– Ах, если бы нам доверили закалить кольцо! Ведь это значило бы, что машину завтра же можно будет пустить в ход. Ты подумай, какая разница: недели или минуты! – Она замолчала.
– Но ведь с «лесенкой» вы возились очень долго, – возразил я.
– У нас не было тогда опыта в конструировании индукторов. А теперь есть, – ответила Лида.
И тут я неожиданно для самого себя сказал:
– А что, если поддержать это дело в газете? Дать статью?
– Статью? – воскликнула Лида. – Такая статья есть.
– Уже написана?
– Да. Давно. Мы пытались напечатать её, но не удалось.
– Кто автор? – спросил я.
– Ирина.
Я усмехнулся: эта женщина даже издалека влияет на ход событий…
У меня в голове уже созрел план. Я был уверен, что уломаю нашего редактора и мы тиснем эту статейку.
В тот вечер я чувствовал себя так хорошо, как уже давно не чувствовал. Мне показалось, что настали старые, кажущиеся теперь уже далёкими времена. Невидимая, но ощутимая стена, выросшая между мной и Лидой, точно разрушилась.
На другой день в обеденный перерыв Лида пришла в редакцию и положила мне на стол статью.
Это была очень резко и ясно написанная статья, подписанная Ириной Вахрушевой и инженером Вяльцевым. В ней говорилось о применении на заводе высокочастотной закалки вообще и о том, что из-за боязни некоторого риска администрация завода готова пойти на месячный простой мартена. От имени лаборатории авторы утверждали, что если закалка кольца будет поручена им, то авария может быть ликвидирована на ходу.
– Последняя часть написана Вяльцевым, – разъяснила Лида, – но я знаю, Ирина согласилась бы с каждым словом.
Лида ушла. Я ещё раз перечитал статью. Да, очень резкая статья. Если что-нибудь здесь не соответствует действительности, авторам статьи будет худо. В этом случае, помогая написать такую статью, я оказал бы медвежью услугу Лиде.
Я твёрдо хотел помочь ей, но помочь серьёзно, по-настоящему. Я вспомнил слова Каргина: «Следовало бы разобраться и решить в зависимости от обстоятельств дела».
И. я решил пойти к главному металлургу Абросимову, самому крупному на заводе специалисту.
Я знал из разговоров с Лидой, что Абросимов не слишком благосклонен к опытам лаборатории. Но я не боялся услышать самые резкие возражения против статьи до напечатания, чтобы быть во всеоружии.
Заводоуправление только что переехало в новый, недавно отстроенный корпус. До этого оно находилось в здании бывшей заводской поликлиники. Старое помещение заводоуправления было разрушено снарядами.
– А, редакция! – приветствовал Абросимов, когда я вошёл. – А у меня новоселье!
Его кабинет был красив: светлая длинная комната, шкафы с образцами продукции, люстра, тёмно-зелёные шторы.
– Вот какое дело, – обратился я к Абросимову, – к нам в редакцию поступила статья. Мы бы хотели, чтобы вы прочли её и высказали своё мнение.
– Статья? – переспросил Абросимов. – О чём-же? – Он уже пробегал листки бумаги, держа их на большом расстоянии от глаз. – Боже мой, – воскликнул Абросимов, страдальчески кривя губы, – опять закалка! Ну, конечно, Вахрушева ниспровергает основы… и Вяльцев! – Он дочитал статью. – Ну, а какое ваше мнение? – спросил вдруг Абросимов меня.
– Я не специалист, – честно признался я, – важнее, что думаете вы.
– Вы посудите сами, – неожиданно весело заговорил Абросимов, – с несчастным цилиндриком лаборатория возилась несколько месяцев, пятнышки не могли вывести. А теперь они хотят закалить кольцо, выдерживающее нагрузку башни завалочной машины. Вы сами-то знаете эту Вахрушеву? – спросил вдруг Абросимов.
– Знаю, – ответил я.
– У неё ещё есть помощница, – продолжал Абросимов, не называя фамилии, но я сразу понял, что он говорит о Лиде, – так вот, одна другой стоит… Вы присядьте, – с неожиданной настойчивостью предложил он, – я вам все сейчас объясню.
Он отодвинул от себя статью, как будто бы она мешала ему говорить.
– Вы подумайте, – продолжал он. – Есть тысяча первоочередных проблем… А работники лаборатории занимаются прожектами…
Внезапно дверь открылась, Каргин шагнул в комнату и, идя к поднявшемуся навстречу ему Абросимову, сказал:
– Я еле нашёл вас на новом месте.
Он увидел меня, поздоровался, затем взял Абросимова под руку, и они, отойдя к окну, стали о чём-то вполголоса разговаривать. Затем Каргин ушёл, кивнув мне на ходу.
Абросимов долго и каким-то странным взглядом смотрел вслед Каргину. Потом он обернулся ко мне, и лицо его тотчас же изменилось.
– Да, так на чём же мы остановились? – спросил Абросимов, подходя к столу.
Его тон из приветливо-дружеского стал холодно-официальным.
– Да, насчёт закалки кольца… Мне кажется, что обычный путь будет более верный и более быстрый. Знаете, что я вам скажу: мне кажется целесообразным напечатать в газете серьезную статью о работе лаборатории. Помочь ей, натолкнуть её па первоочередные проблемы… Может быть, я сам написал бы для вас такую статью.
Зазвонил телефон. Абросимов снял трубку, сказал «иду» и быстрым движением сунул статью в карман.
– Ну вот, так и сделаем. Я не задержу. – И, не дожидаясь моего ответа, Абросимов торопливо вышел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20