У Каргина достаточно дел и без того. Наш завод расширяется, многие цехи верну­лись из эвакуации, а некоторые строятся заново, – Каргину хватает работы. Я видела его на заводе в самое различное время суток. Как-то раз я даже спросила Ирину: «Он что, живёт здесь же, на заводе?» Оказалось, что Каргин живёт рядом, в заводских домах.
Через неделю-полторы весь состав нашей лаборатории вызвали к Абросимову. Он предложил Ирине изложить, в чём, в сущности, заключается предложение лаборатории, и потом спокойно, обоснованно, пункт за пунктом, разгро­мил её.
Абросимов ссылался на американский опыт, который будто бы доказал, что высокочастотная закалка имеет свои границы и что закаливать, например, детали, подвергающиеся большой нагрузке, нецелесообразно.
Тут Ирина не выдержала, снова попросила слово и стала отвечать Абросимову так резко, что мне стало за неё тре­вожно.
И вдруг я заметила в дальнем углу кабинета, в глубоком кожаном кресле, Каргина. Он сидел, опустив голову, ни на кого не глядя. Мне очень захотелось, чтобы Ирина увидела Каргина, но она смотрела в упор на Абросимова и была так увлечена своей речью, что никого не замечала вокруг.
Она требовала установки нового, усовершенствованного опытного агрегата для высокочастотной закалки, пока только этого агрегата. И вопреки ожиданиям разрешение было нами получено. Я была уверена, что это результат вмешательства Каргина, хотя он в течение всего совещания не произнёс ни одного слова и даже не смотрел в нашу сторону, а куда-то в пол.
Я тоже работала на монтаже, мне хотелось изучить этот агрегат во всех деталях. День, когда его можно было испы­тать, был днём торжества всей нашей лаборатории. Однако он оказался и днём траура. Первые закалки оказались ни на что не похожими, неравномерными, или, как у нас говорят, «пят­нистыми». Каждый вечер, после работы, мы возились у аппа­рата, и каждый раз результаты были одни и те же.
Однажды к нам подошёл Каргин и спросил:
– Ну как?
– Плохо, – резко ответила Ирина.
– На кого вы, собственно, сердитесь? – тихо спросил Кар­гин. – На себя?
Мне стало очень обидно за Ирину, я знала, как она пере­живала неудачу, и, чтобы защитить её, сказала:
– Я думала, товарищ Каргин, вы нам помочь пришли. Наше дело новое. А в насмешках мы недостатка не испыты­ваем.
Мне не следовало всего этого говорить. Каргин обернулся ко мне, внимательно посмотрел своими спокойными глазами и заявил:
– Вам помогли. Вы просили агрегат – и получили его. Теперь доказывайте свою правоту, если в силах. А насчёт нового, так я вам скажу, что за новое надо бороться и утверж­дать его. И за вас никто этого делать не будет. Не разглаголь­ствовать, а утверждать, драться за новое! – И ушёл.
– Утешил! – воскликнула я с горечью.
– А что ты хотела? – совершенно неожиданно для меня проговорила Ирина. – Мы просили агрегат – нам его дали. Что же мы хотим, чтобы за нас кто-то доказал, что мы правы? В чём же будет наша заслуга?
Все дальнейшее происходило совершенно незаметно для меня.
С Ириной мы с утра и до позднего вечера были вместе, и мысли её, так же как и мои, были заняты только работой. Каргин заходил к нам в лабораторию, но не чаще, чем раз в месяц, и, откровенно говоря, мне казалось, что Ирина, как и я, старалась не попадаться ему на глаза, потому что с за­калками нас по-прежнему преследовали неудачи.
Каргин не утешал, и я ни разу не слышала от него тех фраз, которые так любят многие партийные и профсоюзные работники. Он не воодушевлял нас, не подбадривал. Напротив, он всегда подчёркивал, что чем больше мы упорствуем, на­стаиваем на своей правоте, тем больше наша ответственность. Он как-то заметил: «Помощь –да, защита –да. Но нянек не будет».
Не помню, с какого времени мне стало казаться, что между Ириной и Каргиным что-то есть, хотя у меня не было никаких «внешних» оснований. Но ведь я так хорошо знала Ирину, что мне они были и не нужны.
Я видела, как менялось её лицо при встречах с Каргиным и как она иногда умышленно избегала встреч с ним, а встре­тившись, говорила нарочито сухо. Я видела, чувствовала, что отношения Ирины и Каргина развиваются далеко не гладко, что Ирина внутренне сопротивляется своему чувству, но всё же была уверена, что оно, это чувство, победит.
…Вернувшись в лабораторию после совещания у директора, я встретила Ирину отнюдь не такой печальной, как ожидала. Напротив, она точно забыла о наших неудачах и, как только увидела меня, возбуждённо сказала:
– Знаешь, Лида, мне пришло в голову, откуда наши не­удачи. Подумай: после закалки мы бросаем деталь в бак с водой. Деталь, падая, ударяется о борта и дно бака. В месте соприкосновения её со стенками бака создаётся уже какой-то новый режим. В результате этого и получается пятнистая, не­равномерная закалка.
Я прямо-таки рот разинула от изумления, до того проста и вместе с тем разумна была догадка Ирины. Конечно, в этом и заключается проклятый секрет «пятнистости», принёсший нам столько мучений, затормозивший всю нашу работу. После закалки током деталь опускается в воду. И вот, падая, она ударяется… Ах, чёрт возьми, как все просто!..
Ирина тотчас же рассказала мне свой план. Надо изгото­вить сетку, очень редкую сетку из тонкой проволоки. Эту сетку мы укрепим посредине закалочного бака. Тогда деталь будет падать на сетку, а не на дно, и у неё будет минимум сопри­косновения с посторонним металлом.
Я тотчас же побежала в цех заказывать сетку, а потом к агрегату, чтобы проверить его. Мы решили сегодня же после работы испытать наш новый способ. Я провозилась с агрегатом довольно долго, и, когда вернулась в лабораторию, рабочий день уже кончился. Аппарат был в порядке, и я прибежала сказать Ирине, что можно начинать испытание.
Мы уже собирались выходить из лаборатории, когда Ирина сказала:
– Нет. Ты пойдёшь домой. Как это я раньше не догада­лась?
И как только она произнесла эти слова, я вспомнила – нет, не то слово, – я увидела перед собой Сашу, осознала, что не могу ждать ни одной минуты, что должна немедленно ехать к нему. И в тот же момент я подумала, как было бы хорошо, если бы опыт наш удался и я приехала бы к нему с победой и рассказала, как все это у нас произошло. Я возразила:
– А если опыт не займёт больше получаса? Мне очень хочется знать.
Мы пошли к агрегату.
В маленькой комнате рядом с инструментальным цехом был полумрак. Работа по напайке резцов шла в одну смену и сей­час уже закончилась.
Я зажгла свет. Агрегат, огороженный большими фанерными листами, чернел в углу. Ирина, Рая, наша лаборантка, и я стали укреплять сетку в закалочном баке. Мы делали все это молча, но с большим волнением.
Наконец всё было готово. У меня руки дрожали, когда я укрепляла деталь, которую мы хотели закалить – все ту же «лесенку», – в индуктор, по форме более или менее соответ­ствующий нашей «лесенке». Под цилиндром мы установили бак. Теперь можно было приступить к опыту.
– Ну что же, давай начинать, – предложила Ирина.
Но я медлила. Я знала: нажми я сейчас пусковую кнопку, и через несколько минут всё будет кончено и можно будет проверять закалку. Но именно этого я и боялась: столько раз мы проделывали этот опыт, и столько раз нас постигала неудача.
В тот момент, когда я собиралась включить агрегат, дверь открылась и в комнату вошёл Иван Иванович Иванов, мастер мартеновского цеха. Его и Ирину связывали долголетние дру­жеские отношения; они вместе пережили блокаду, и теперь Иваныч относился к Ирине с какой-то угрюмой лаской.
– Ну? – спросил он, кивая на аппарат.
– Да вот, Иваныч, – сказала Ирина, – хотим повторить опыт. Немного изменили условия.
Иваныч подошёл к баку и заглянул в него.
– Решето? – спросил он с усмешкой.
– Вроде, – ответила Ирина и крикнула мне: – Да чего ты там тянешь, Лида? Включай!
Я зажмурила глаза и нажала кнопку.
Края «лесенки», захваченные индуктором, стали быстро раскаляться, но я знала, что они должны накалиться ещё больше. Мне казалось, что прошло очень много времени, но сама понимала, что это только так кажется: весь процесс закал­ки занимает не больше минуты. Я стояла и говорила про себя: «Ну, пусть удаётся, пусть удаётся. Как было бы хорошо, если бы всё удалось. Утром нас побили, а вечером мы выиграли бой. И какое будет счастье увидеть после этой победы Сашу, и Ирина будет счастлива сказать Каргину, что мы наконец до­бились своего, и тогда нам завтра же разрешат тему, и в конце концов весь завод будет работать по нашему методу».
– Опускай! – услышала я откуда-то издалека голос Ирины. Я дёрнула за рычаг, и деталь полетела в закалочный бак.
Зашипела вода, поднялось облако пара. Несколько минут все молчали.
– Давай! – каким-то усталым голосом проговорила Ирина. Я щипцами подхватила деталь из сетки. Прибор Роквелла, которым мы проверяли твёрдость металла и равномерность за­калки, стоял в противоположном углу. Я бегом бросилась к при­бору, установила в нём нашу деталь и пустила прибор в ход. Алмаз стал давить на металл, испытывая его твёрдость.
Снова неудача. Цифры на индикаторе показывали неравно­мерную твёрдость металла.
Я посмотрела на Ирину. Взволнованная, плотно сжав губы, она произнесла только одно слово:
– Повторим.
Результаты после повторения опыта были те же – неравно­мерная закалка. Иваныч махнул рукой и вышел. Я смотрела на Ирину. Я видела, что глаза её были полны слёз. Мне хотелось обнять её и что-то сказать в утешение, но ноги мои точно при­росли к полу, а в руках я всё ещё держала эту проклятую «лестницу».
«Куда бы её положить?» – подумала я и вдруг увидела, что в дверях стоит Каргин.
– Ну, как дела? – тихо спросил он, обращаясь почему-то не к Ирине, а ко мне.
Он смотрел на меня спокойными, немигающими глазами, и я почувствовала, что не могу сказать ему о нашей неудаче.
Но это сделала Ирина. Она резко обернулась к Каргину и сказала громче, чем обычно:
– Плохо, все плохо. Я просто не знаю, что делать. Я уве­рена, что права, все мы правы, но у нас не выходит. Я думаю… Вот что, Василий Степанович, – она впервые назвала его при мне по имени и отчеству, – не лучше ли передать руководство этим делом более опытному инженеру?
– А вы считаете себя неопытным? – спросил Каргин, пе­реводя на Ирину свой взгляд.
– Не ловите меня на слове, – со слезами в голосе ответила Ирина. – У меня не получается, понимаете, не выходит! Я уста­ла от всего этого.
– От работы? – не повышая голоса, продолжал Каргин.
И тут я заметила в его глазах что-то совсем новое. Они ста­ли теплее и живее.
– Нет, не от работы, – возразила Ирина, – а от этих неудач,
– Но ведь у вас одна жизнь, Ирина Григорьевна, – сказал Каргин, и мне показалось, что на лице его мелькнула улыбка. – Вот если бы их было несколько, можно было бы в одной от­дыхать, в другой – веселиться, в третьей – работать. Но жизнь у нас, к сожалению, одна, и если не делать того, боять­ся этого, то для чего же жить? Или вы в загробную жизнь верите?
Теперь он уже по-настоящему улыбнулся. В этот момент я вспомнила о Саше. Взглянула на часы. Был уже восьмой час.
– Я пойду, – заторопилась я.
– Да, да, иди, – согласилась Ирина и добавила: – Как же я тебя так задержала! Ведь он ждёт!
Я проснулся от ощущения резкого света. Штора была отдер­нута, окно открыто, и солнце светило мне прямо в лицо. Пер­вое, что я почувствовал проснувшись, было радостное ощуще­ние тепла, яркого света и чистого воздуха.
На подушке, там, где сохранился ещё след Лидиной головы, лежала записка.
«Сашенька, чай кипел, подогрей его на плитке, бутерброды в шкафу, накрыты тарелкой. Ты так хорошо спал, что я не хо­тела тебя будить. Постараюсь прийти как можно раньше. Лида».
Мне стало очень хорошо от этих слов.
Какой-то шорох заставил меня обернуться. Под дверью ле­жала газета, – очевидно, почтальон только что сунул её. Я вскочил с постели и, взяв газету, вернулся обратно.
Это была «Ленинградская правда» – большая, четырехпо­лосная газета. Я вспомнил, как она выглядела в дни блокады: один-единственный листок, всего две странички, – и стал читать газету.
Передовая была посвящена недостаткам в строительстве до­мов. Я стал просматривать раздел «Ленинградский день». В газете сообщалось, что в городе вновь освещено двести пятьдесят улиц, что вчера получены снегоочистители новой конструкции, закончен ремонт второго Елагина моста и начался ремонт Охтенского моста. Далее я узнал, что на фабрике «Красный Ок­тябрь» восстановлено производство пианино отечественной марки, а в Павловском введено в строй тридцать пять тысяч метров жилой площади и открыты три школы, кино и техни­кум советской торговли и что кто-то изобрёл специальное строи­тельное приспособление – «оконный кран», который устанав­ливается в оконном проёме и поднимает до полутонны стройма­териалов…
Я прочитал всю газету и, отложив её в сторону, вспомнил, как тогда, в один из январских дней, я вот так же залпом про­чел газету и какое впечатление произвели на меня сообщения о нормальной жизни города, который день и ночь обстреливала тяжёлая артиллерия врага.
«А теперь мир, – радостно подумал я, – мир, настоящий мир! И как много в этом мире нужных, интересных дел!»
Прочитав «Ленинградскую правду», я заметил, что возле кровати, на полу, лежит ещё какая-то маленькая газета. Она называлась «Машиностроитель». Я догадался, что это газета за­вода, на котором работает Лида.
«Богато живут, четырехполоску выпускают», – подумал я. Под заголовком было указано, что газета выходит ежедневно. По своему внешнему виду она напоминала нашу, фронтовую. Я с большим удовольствием просмотрел её. Мне было приятно видеть на газетных страницах такого знакомого формата шапки и заголовки, призывающие к мирному, созидательному труду. «А верстают всё-таки плохо, – подумал я. – Большая редакция, наверно, и аппарат солидный, а верстают небрежно и литправка хромает».
Дочитав газету, я включил электрическую плитку и стал одеваться.
Мой костюм висел на спинке стула, совсем рядом с кро­ватью, заботливо разглаженный рукой Лиды. «Милая, – поду­мал я, – как хорошо ты все угадываешь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20