Ирина появилась только к концу дня. По её сосредоточен­ному взгляду, суровым губам я поняла: что-то произошло.
Но я ни о чём не спрашивала. Так повелось между нами: никогда ничего не выпытывать друг у друга.
Под вечер Ирина зашла в нашу комнату и чуть заметно кивнула мне. Я пошла за ней.
– Ты знаешь, зачем меня вчера вызывали? – спросила Ирина.
– Я даже не знаю, кто тебя вызывал и куда, – ответила я.
– В главк, – сказала Ирина. – Мне предлагают ехать рабо­тать в сибирский филиал.
Сначала я просто ничего не поняла.
– Как ехать? Тебе? – недоуменно переспросила я.
– Ну да, мне, – повторила Ирина. – Что тут непонятного?
Между тем тоном, спокойным и только слегка раздражён­ным, которым говорила Ирина, и содержанием её слов был та­кой разрыв, что я никак не могла поверить в то, что она рас­сказала.
– Но как же так? – спросила я. – Почему именно тебе? И насколько? И как же Василий Степанович? Да расскажи же толком: что случилось?
Мы шли с Ириной по заводскому двору.
– Все очень просто, – ответила Ирина. – На филиале ре­шено внедрить закалку в производственный процесс, – ты знаешь, ведь там поточный способ. Меня вызвали в главк и предложили поехать туда и помочь организовать это дело.
– Надолго?
– Об этом не говорили. Из беседы я поняла, что это поезд­ка на несколько месяцев.
– Ну, а что же ты? – прервала я Ирину. – Разве ты не могла отказаться?
– От чего? – взглянув на меня, спросила она. – От чего я могла отказаться? Два года мы вместе работаем над закал­кой, и вот представляется возможность заняться не экспери­ментом, а широким внедрением закалки в производство. Как я могла отказаться?
– Да что ты такое говоришь, Ирина? – снова прервала её я. – Ведь ты же теперь не одна. Разве Василий Степанович отпустит тебя? – Я подумала: «Неужели у них жизнь не на­лаживается?»
Ирина ответила не сразу.
– Ты помнишь, мы как-то втроём гуляли по парку и Ва­силий вдруг начал говорить о том заводе? Ну вот, – продол­жала Ирина, – как же ты можешь думать, что он меня не от­пустит? У него нет двух правд, а только одна. И потом, что это за слова – «отпустит», «не отпустит»?
Мы вошли в маленький садик, разбитый в конце двора, и сели на скамейку. Я старалась осмыслить всё, что сказала мне Ирина. Это было так неожиданно и странно, что не уклады­валось в голове.
– И ты едешь? – спросила я Ирину.
– Да.
– И тебе не жалко?
Ирина посмотрела мне в глаза и медленно покачала головой.
– Да, конечно, зачем говорить неправду… Он снова оста­нется один, но ведь это же не навсегда. Ведь вот вы с Сашей тоже четыре года не были вместе. Когда я решала, то думала о вас.
– Так это же была война! – вырвалось у меня.
– Нет, – убеждённо сказала Ирина, – тут дело не в войне. Тут дело в жизни. В отношении к жизни. Ты всё ещё не со­гласна со мной?
От этого напрямик поставленного вопроса мне стало не по себе. Я вдруг поняла, что всё, о чём говорила Ирина, было прав­дой, нашей правдой, той самой, которой мы жили все эти годы, и мне стало стыдно оттого, что я сразу не смогла этого понять.
– Когда ты едешь? – спросила я.
– Очень скоро, может быть, на днях. Едет целая бригада.
– Может быть, ты зайдёшь сегодня к нам? – спросила я, стараясь, чтобы Ирина не заметила моего смущения. – С мо­мента приезда Саши ты ни разу не была у нас.
– Хорошо, – согласилась Ирина, – может быть, я сегодня зайду…
Вечером я сказала Саше:
– Ты знаешь, Ирина уезжает в Сибирь, работать в филиале.
– То есть как это? Совсем?
– Нет, по всё же надолго.
Саша помолчал немного, а потом сказал:
– Жалко. Ты ведь говорила, что они с Каргиным поже­нились.
– Почему же жалко? – спросила я.
– Ну… я подумал, что, может быть, у них что-то разлади­лось, раз она уезжает. Ирину было бы жалко. Она столько испытала в жизни…
– У них ничего не разладилось, – выпалила я, и слова мои прозвучали зло. Мне почему-то стало неприятно, что Саша по-Думал то же самое, что и я, когда Ирина сообщила мне о своём отъезде. – У них ничего не разладилось, – повторила я. – Наоборот. И всё это не имеет никакого отношения к её отъезду Ей вовсе не хочется расставаться с Каргиным.
Саша посмотрел на меня. Очевидно, его удивил мой тон.
– Кто же её заставляет? Главк?
– Совесть. Саша улыбнулся.
– Непонятно говоришь, Лидуша.
– Ах боже мой, – прервала я его, – что же тут непонят­ного?
Я говорила раздражённо и в то же время прекрасно созна­вала, что недовольна Сашей только потому, что он выглядел в этом разговоре так же, как выглядела я в разговоре с Ириной.
– Что же тут непонятного? – повторила я. – Завод наш, там плохо с кадрами. Поедет не одна Ирина, а целая бригада.
– Понимаю, – кивнул Саша.
Теперь я пристально посмотрела на Сашу. Я вдруг почув­ствовала, что где-то в глубине сознания мне очень хочется, чтобы он сказал что-нибудь очень важное, правдивое, главное в эту минуту.
И в эту самую минуту в дверь постучала Ирина.
Наша встреча превратилась в вечер воспоминаний, и я только и слышала: «А помните?», «А это вы помните?»
– Вы подумайте, Ирина, – говорил Саша, – как все полу­чилось! Ведь это полное исполнение желаний, как говорили гадалки. Ну, кто бы из нас поверил в тысяча девятьсот сорок втором году, что мы втроём будем тихо и мирно сидеть в ком­нате, и не просто в комнате, а в этой самой, пить чай и вспо­минать обо всём. Ведь так только в романах бывает, да и то авторов потом упрекают в неправдоподобии. – Он засмеялся и добавил: – А теперь вот всё стало на свои места. Впрочем, вы, кажется, срываетесь с места?
Меня покоробил его каламбур.
– Да, я уезжаю, – просто ответила Ирина.
– И все действительно обстоит так, как мне рассказывала Лида?
Ирина посмотрела на меня и улыбнулась.
– Я, собственно, не знаю, что вам успела рассказать Лида, но думаю, что именно так.
– И вы действительно бросаете всех нас? – полушутливо продолжал Саша.
– Бросаю, – в тон ему ответила Ирина. – Здесь теперь не страшно: не стреляют.
Ну хорошо, – не успокаивался Саша, – я готов допу­стить, что разлуку с нами вы переживёте. Но ведь есть ещё кто-то?
Глаза Ирины вдруг стали строгими и брови сдвинулись.
Но Сашу это, видимо, не смутило. Он продолжал негромко и спокойно:
– Не буду скрывать, Ирина, мы с Лидушей только что го­ворили о вас и о вашем отъезде. У нас даже возник на этой почве небольшой спор. И раз вы сами тут, то тем легче будет его разрешить.
– Не надо, – вырвалось у меня, – ну, не надо споров! Ирина в первый раз пришла к нам…
– Но этот первый раз легко может оказаться послед­ним, – с улыбкой проговорила Ирина, – ведь я уезжаю. Не за­жимай рта мужу, – добавила она, чуть усмехаясь, – а то вдруг я уеду – и ваш спор останется неразрешённым. Итак?
– Мы говорили о вашем отъезде, – начал Саша, – и я… словом, я удивился, когда узнал об этом. Я понимаю, что чело­век ради любимого дела может поехать хоть на край света. Я пойму и того, кто поедет туда, подчиняясь приказу, дисцип­лине. Я почти пять лет пробыл на фронте и видел, как люди шли на самые опасные дела по приказу и без приказа. Все это бесспорно. – Он замолчал, подыскивая слова.
– Так о чём же спор? – спросила Ирина.
– Видите ли, – медленно продолжал Саша, – мне непо­нятно, как же можно сразу поехать за тридевять земель только потому, что и там можно с пользой работать. Я понял бы это, если бы вы здесь сидели без дела, но ведь я знаю, что вы рабо­таете, больше того, вы ведёте большую, важную работу.
– Я могу ответить вам тремя словами, – сказала Ирина: – там я нужнее. Да и уезжаю я не навсегда, а на сравнительно короткий срок. Вот и все.
– Нет! – возразил Саша. – Вы кривите душой, Ирина, это не похоже на вас. Вспомните, в какое время мы виделись с вами в Ленинграде! – воскликнул Саша, и я поняла, что он искренне взволнован. – Страшно подумать… И мне так радо­стно видеть вас сейчас вот такую, красивую, полную сил, – уж кто-кто, а вы-то имеете право на счастье. Поймите же, мне хо­чется, чтобы люди вроде вас, которые вынесли на своих плечах так много, получили бы наконец возможность пользоваться за­суженным счастьем.
Он замолчал.
– Послушайте, Саша, – тихо отозвалась Ирина, и я с ра­достью заметила, что в голосе её нет ни раздражения, ни оби­ды, – я тоже могу кое-что вспомнить. Был вечер… Вы помните тот вечер, когда все ушли и мы остались там в комнате, на заводе?.. Помните?
– Конечно.
– И я спросила вас: «Если бы вы нашли свою Лиду, вы были бы совершенно счастливы?»
– И я ответил: «Конечно», – прервал её Саша, взглянув на меня.
– Да, вы ответили «конечно», но я сказала вам в ответ, что и мне, и Иванычу, и многим другим было бы уже мало про­сто возвращения старого. Для вас встреча была бы завершением всего, идеалом, исполнением всех желаний. А для меня, если бы даже вернулся тогда мой Григорий, эта встреча была бы нача­лом чего-то нового, трудного, опять какой-то борьбы и стремле­ния к лучшему.
– Ну хорошо, – согласился Саша, – может быть, я тоже так думаю, только не говорю об этом. Однако речь идёт о поступ­ках. Неужели кто-нибудь, даже с позиций самой чистой морали, смог бы упрекнуть вас, именно вас, в том, что вы воспользова­лись бы маленькой частицей того счастья, которое завоевали? Ведь сейчас мир.
– Не знаю, – задумчиво ответила Ирина. – Я думаю, что дело здесь глужбе. Для меня он, этот сегодняшний мир, не ме­неё сложен, чем война. И принципы, по-моему, одни и те же. А кроме того, я не приношу никаких жертв. Я живу так, как считаю единственно возможным.
Снова наступило молчание. Саша тихо постукивал по столу костяшками пальцев, а мне уже давно хотелось прервать этот разговор, изменить его направление. Я уже несколько минут перебирала в мыслях слова, которые надо произнести, чтобы покончить с этим разговором, и, как назло, ничего не могла придумать.
– Счастье?.. – с какой-то лёгкой усмешкой тихо проговори­ла Ирина. – Неужели вы верите, что счастье – это что-то вроде синей птицы, которую хотят поймать мальчик и девочка? Но ведь это сказка. Её и во МХАТе-то только днём рассказывают, для вечера она уже недостаточно серьёзна. Нет, Саша, счастье нельзя поймать и посадить в клетку. Настоящее счастье такое огромное, что не уместится ни в клетке, ни даже в самой уют­ной комнате.
Она снова замолчала. Я чувствовала, что слова Ирины, в осо­бенности последние, обидели Сашу. Наконец он медленно встал из-за стола и сказал:
– Что ж, есть споры, которые никогда не кончаются. Во всяком случае, я желаю вам всего самого хорошего… Я пойду купить папиросы.
Он снял с вешалки кожанку и вышел.
Я поняла, что он ушёл, чтобы прекратить этот разговор.
Мы остались с Ириной вдвоём. И как только ушёл Саша, мне стало не по себе. Я чувствовала, что не могу посмотреть Ирине прямо в глаза.
– Ты не думай, – сказала я с трудом, – ты не думай, что он… – Я не могла подобрать нужных слов.
– Ничего, – ответила Ирина, подходя близко ко мне, – ни­чего, я понимаю… Он просто хотел поспорить.
– Да, да, – подхватила я её слова. – Ты ведь знаешь его, он всегда любил спорить.
Слова, которые я произнесла, показались мне ненужными и смешными.
Ирина попрощалась:
– Я пойду, Лидуша, уж поздно. До завтра.
Она ушла, не дожидаясь моих прощальных слов.
Через несколько минут вернулся Саша.
И вдруг меня охватила тревога. Ничего не изменилось в на­шей комнате, по-прежнему жёлтый мягкий свет наполнял её, и Саша по-прежнему сидел в кресле, внимательный и нежный ко мне, как всегда, но я почувствовала смутную тревогу.
«Я должна наконец поговорить с Сашей о Кольке, – сказа­ла себе. – Не могу, не имею права ничего скрывать от него».
И я сказала:
– Саша, есть одна вещь, которая мучит меня, не даёт мне покоя. Я думала сначала, что это пройдёт, но ничего не про­ходит.
– Что случилось, Лидуша? – спросил он, наклоняясь ко мне.
– Коля… – едва выговорила я.
– Что с ним?
– Мне трудно, невозможно сознавать, что он где-то близко от меня и в то же время не со мной.
Я встала, и Саша тоже встал, и на минуту мне показалось, что в его глазах мелькнул испуг.
– Саша, – сказала я, стараясь не глядеть ему в глаза, – давай возьмём Кольку.
Он ответил не сразу. Он смотрел куда-то в землю, словно избегал встретиться со мной взглядом.
– Ты хочешь, чтобы мы взяли его… совсем? – спросил Саша, по-прежнему не поднимая глаз.
– Да, – тихо промолвила я и сразу почувствовала облег­чение.
Саша молчал. Он поднял голову и стал медленно ходить взад и вперёд по комнате. Наконец он остановился рядом со мной.
– Но ведь он всё уже понимает и все помнит. И я для него совершенно чужой человек!
– Он привыкнет, привыкнет! – воскликнула я. Мне каза­лось, что Саша уже готов согласиться, что нужно только убе­дить его – п всё будет хорошо. – Он обязательно привыкнет, – ещё раз повторила я. – Он ведь тогда, в детдоме, и меня долго дичился. Но теперь он такой общительный, ты же видел, как он быстро с тобой освоился…
– Лида, – прервал меня Саша, – я не понимаю… Зачем нам чужой? Ведь у нас может быть свой ребёнок?
– Да, да, – торопливо ответила я, – но его ещё нет, а Коля есть, он существует. И у него уже никогда не будет родителей.
Я подошла п обняла Сашу. Но он, пожалуй, в первый раз, осторожно, но настойчиво отвёл мои руки и спросил:
– Лидушка, зачем тебе? – В его голосе звучали сожаление и обида.
Я замолчала, чувствуя, что уже больше ничего не могу ска­зать, села на подоконник и стала глядеть на улицу…
В тот вечер мы не произнесли больше ни слова.
Я проснулась ночью, почувствовала, что Саши нет рядом, и, открыв глаза, увидела, что он сидит у окна и смотрит на меня. Должно быть, он ещё не ложился. За окном горели фонари, и голова Саши казалась резко очерченной на светлом фоне окна.
И мне захотелось выскочить из постели, обнять его и сказать тихо, на ухо, что всё прошло, что пусть всё будет по-старому.
Но я не смогла этого сделать, что-то заставляло меня непод­вижно лежать в темноте и молчать.
В ту ночь я так и не ложился спать.
«Как мог я проглядеть все это? – думал я. – Ведь Лида ска­зала, что уже несколько недель думает о мальчике, мучается, а я ничего не видел, не замечал. Почему я ничего не почувст­вовал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20