Славяне устремились к звёздам в поисках лучшей жизни. Они считали, что эту самую лучшую жизнь легче будет построить на новом месте, нежели перестраивать её на старом. И, как ни странно, оказались правы. Далеко не последнюю роль в столь бурном заселении славянами Галактики сыграла одна интересная особенность национального характера русских, наибольшего из славянских народов: экспансия была для них не средством достижения какой-то конкретной цели, а скорее самоцелью, естественной приемлемой формой существования, развития и самоутверждения нации.
Что же касается Северной Америки и Западной Европы, то для них освоение Галактики было больше вопросом экономическим, чем социальным или демографическим. На пригодных для жизни планетах американские и европейские компании создавали предприятия по переработке полезных ископаемых, поскольку недра Земли уже исчерпывали себя, а в качестве рабочей силы привлекали в основном выходцев из Африки и Латинской Америки. Именно благодаря североамериканским компаниям испанцы (в большинстве своём – потомки латиноамериканцев) стали четвёртой по численности этнической группой в Галактике, а испанский язык – третьим по распространённости. Из-за того, что славяне разговаривают на разных, хоть и очень похожих языках, самый употребляемый из них, русский, занимал лишь пятое место, уступив четвёртое место английскому, на котором, кроме потомков британцев, американцев и австралийцев, говорила часть выходцев из Индии и Африки. Кроме того, свою лепту в распространённость английского языка вносило и то обстоятельство, что в экономике многих испанских планет по сей день немалое влияние имеет североамериканский капитал.
Впрочем, к Астурии последнее не относится. Она была колонизирована потомками европейских испанцев, а не латиноамереканцев, в качестве иностранного здесь изучают китайский или хинди, и если заговорить с первым встречным по-английски, то в девяти случаях из десяти он вас не поймёт. А поскольку очень многие англичане (не совсем точное, но распространённое в Галактике название англофонов) до сих пор не избавились от снобизма своих предков и знать не хотят другого языка, кроме родного, то, попадая на планеты, вроде Астурии, они оказываются в положении глухонемых. Я вспомнил рассказ Анхелы, как страдала здесь Дженнифер, пытаясь объясняться с окружающими то на своём исковерканном английском, то на сицилийском диалекте итальянского языка...
Я непроизвольно вздохнул. Бедная Дженнифер с ещё не родившимся ребёнком! Бедный Эрик! И Морис – мой таинственный внук...
Где вы все? Что с вами?..
– Почему так помрачнел? – спросил Колин, закуривая сигарету.
– Думаю о наших детях, – сказал я. – И всё больше боюсь, что Александр не клюнул на нашу хитрость. Эрика по-прежнему нет.
Колин нахмурился и сделал несколько затяжек подряд.
– Не спеши с выводами, Артур. – (Я так и не понял, кого он хотел ободрить, себя или меня, но это получилось у него неубедительно.) – Прошло только полтора месяца, а почём нам знать, как быстро бежит там время и как долго выветривается эта отрава. Что же до хитрости, я уверен, что Александр на неё клюнул. Если даже Янус не сумел раскусить наш блеф, то где уж там Александру.
– А вдруг он ничего не пронюхал?
– Пронюхал, пронюхал, можешь не беспокоиться. Я хорошо знаю Юнону. В некотором смысле – гораздо лучше, чем ты, поскольку я объективен к ней. Без сомнений, она сразу предупредила Александра о ловушке. Юнона осуждает его, но она не может желать ему смерти. Предупредить об опасности – это её долг как матери.
Наручные часы Колина коротко пропищали.
– Пора, – сказал он, вставая с кресла. – Пойдём, посмотришь на моих кошек.
Я тоже поднялся.
– Кстати, в чём суть твоего эксперимента?
– А разве девочки ничего не рассказывали? – удивился Колин.
– Только в общих чертах. Говорили, что ты повторяешь классический опыт Шрёдингера с кошками, но вместо ожидаемого статистического разброса, получаешь строгую закономерность. Остальное они советовали посмотреть своими глазами.
Колин кивнул:
– Да уж, действительно есть на что посмотреть. Правда, одно маленькое уточнение: Шрёдингер никогда не проводил опытов с кошками. Он предложил это, как мысленный эксперимент для демонстрации некоторых парадоксов квантовой механики... Между прочим, проверь, можешь ли ты увидеть , что происходит в соседней лаборатории.
Мы уже вышли из кабинета и остановились перед массивной раздвижной дверью. Я проверил и сказал:
– Нет, не могу. Очень сильная защита. Чтобы заглянуть внутрь, нужно только пробить её.
– Вот то-то же. Я максимально обеспечиваю чистоту эксперимента.
Колин нажал кнопку, и створки двери раздвинулись.
Мы вошли в просторное, ярко освещённое помещение, которое больше походило не на лабораторию, а на какой-нибудь супермодерный кинозал. Или на центр управления полётами.
Почти всю противоположную стену занимал огромный прямоугольный экран, на котором были изображены две плоские диаграммы, составленные из причудливо извивающихся и меняющих толщину синих и красных полос. Обе диаграммы были схожи, но не идентичны.
На возвышенности перед экраном (я тут же окрестил её «сценой») стояли в ряд десять одинаковых предметов, похожих на положенные набок небольшие автоклавы. Перед сценой располагалось шесть или семь рядов кресел с пультами и экранами дисплеев. В настоящий момент в лаборатории находилось только два человека – мужчина и женщина. Они вежливо поприветствовали меня, но не проявили к моей персоне чересчур обострённого внимания. Это были не праздные зеваки, а увлечённые своей работой люди.
Колин двинулся по проходу между рядами кресел к «сцене». Я последовал за ним.
– Сбор экспериментальных данных уже закончен, – говорил он на ходу, видимо, объясняя мне причину малолюдности лаборатории. – Сейчас производятся лишь контрольные опыты, которые ещё ни разу не обнаружили отклонений от полученной закономерности. – Колин остановился перед «сценой» и указал на «автоклавы». Мы называем это ящиками Шрёдингера. Вернее, большими ящиками Шрёдингера, так как внутри каждого находится ещё и малый ящик Шрёдингера. Проверь, сможешь ли ты заглянуть внутрь.
– Не могу, – спустя секунду ответил я. – Автоклавы... то есть, ящики защищены сильными чарами. Я не могу заглянуть внутрь, не разрушив их.
Я не боялся озадачить своими словами сотрудников Колина, поскольку мы с ним говорили по-валлийски.
– Это очень важный момент в мысленном эксперименте Шрёдингера, – сказал Колин. – В классическом, хрестоматийном варианте он выглядит следующим образом: берётся герметичный ящик, куда помещается микроскопическое количество радиоактивного вещества, счётчик и ампула с цианистым калием. Туда же сажают кошку, и ящик закрывается. Количество радиоактивного вещества насколько мало, что в среднем распад хотя бы одного атома случается за довольно длительный промежуток времени. Когда счётчик фиксирует распад атома, срабатывает специальных механизм, ампула с цианистым калием разбивается, и кошка умирает. Смерть кошки, согласись, это макрособытие, но оно порождено микрособытием – распадом атома, поэтому должно подчиняться волновым законам квантовой механики. Следовательно, пока мы не открыли ящик и не посмотрели, жива кошка или нет, её состояние описывается волновой функцией, частично состоящей из живой кошки, а частично из мёртвой. То есть, в данный момент во всех десяти ящиках кошки не живы и не мёртвы, а так сказать, живо-мертвы.
– Но это же бред! – возразил я. – Кошка не атомное ядро, она может быть или живой, или мёртвой.
Колин кивнул:
– В том-то и дело. На этом примере Шрёдингер, один из создателей квантовой теории, демонстрировал её парадоксальность. Наш эксперимент технически более сложен, предложенного Шрёдингером, но максимально приближён к нему идейно. Мы обеспечиваем надёжную изоляцию кошек от внешнего мира: большой ящик защищён мощным силовым полем, а малый ящик внутри него (где, собственно, и находится кошка) вдобавок погружён в стазис – статический Туннель. Замечу, что это не приводит к мгновенному распаду радиоактивных ядер – ведь Туннель не динамический. Он полностью предохраняет кошку от любого воздействия извне, и узнать её состояние, не открыв оба ящика, не представляется возможным ни практически, ни теоретически.
Тут мне пришла в голову одна нехорошая мысль.
– Послушай, Колин, – сказал я. – Неужели вы в самом деле...
– Контроль! – произнесла за моей спиной женщина-ассистент.
Колин молча указал на таймер в правом верхнем углу экрана. Он отсчитывал последние десять секунд – с десятыми, сотыми и тысячными.
Когда на табло таймера появились нули, прозвучал зуммер, третий слева «автоклав» открылся, и из него на специальную подставку выскользнула прозрачная капсула с пушистой сибирской кошкой внутри. Она повернула голову, пристально поглядела на меня, а затем принялась лениво чесаться.
– Живая, – констатировал Колин.
Вторая диаграмма исчезла, а первая увеличилась на весь экран. Только тогда я заметил, что синие и красные области не сплошные, а состоят из множества синих и красных точек на белом фоне. Через отметку на вертикальной оси 782,457 протянулась желтая горизонтальная линия.
Колин поднялся на «сцену», вынул из прозрачной капсулы кошку, погладил её и опустил на пол.
– Иди погуляй, киса. Только не путайся под ногами.
Затем взял со стола указку, подошёл к экрану почти вплотную и ткнул её концом в районе пересечения жёлтой линии с ближайшей к вертикальной оси границей между синей и красной областями. Изображение вновь укрупнилось, и теперь мне не приходилось напрягать зрение, чтобы различать точки – они располагались на приличном расстоянии друг от друга.
– Следующее контрольное время, – произнёс Колин, – триста двадцать две целых сто восемьдесят четыре тысячных.
Женщина склонилась над своим пультом, пробежала пальцами по клавишам и сообщила:
– Готово.
– Каков прогноз?
– Киска будет мертва, – сказал мужчина. – Уже мертва. Протянула лапки за двадцать четыре и семьдесят одну сотую до первого контроля.
– Отлично. Ждём. – Колин поманил меня к себе. – Подойди ближе, Артур. Посмотри.
Я поднялся на «сцену», подошёл к экрану и первым делом спросил:
– Вы что, действительно убиваете кошек?
Колин рассмеялся:
– Ну, ты даёшь! Конечно, нет. Иначе бы нас давно растерзало местное Общество охраны животных. Просто, когда срабатывает счётчик, синяя лампочка в капсуле гаснет и загорается красная. В таких случаях мы считаем, что кошка сдохла. Но в этой капсуле, как видишь, горит синяя. Значит, кошка жива.
– Гм. А к чему тогда кошки?
– Собственно говоря, ни к чему. Только для наглядности и чтобы оправдать название эксперимента.
Несколько секунд я молчал, собираясь с мыслями.
– А каков смысл этого эксперимента? Извини, Колин, но я до сих пор не врубился.
– Дело вот в чём, – он провёл указкой вдоль жёлтой линии. – Видишь, она пересекает то красные области, то синие. Красная означает, что кошка мертва, синяя – жива. Второй ящик будет открыт вот здесь... вернее, вот тогда, – кончик указки уткнулся в мигающую точку на границе синей и красной областей, но всё же ближе к последней. – Киска попадает в зону смерти. Она будет мертва. Она уже мертва – условно, разумеется. А если вместо лампочек использовать устройство с ампулой цианистого калия, киска была бы по-настоящему мертва.
– Таким образом, – наконец сообразил я, – несмотря на случайный характер такого события, как распад атома, ты наперёд знаешь, произойдёт распад или нет?
– Вот именно! Самое потрясающее в этом эксперименте, что волновая функция состояния кошки принимает лишь два дискретных значения – жизнь либо смерть – и никогда не состоит из комбинаций двух этих состояний. Если мы откроем ящик в этот промежуток времени, – Колин указал на красную область, – то непременно обнаружим, что киска мертва. Но если мы не станем его открывать и подождём ещё две минуты, – указка побежала вправо, картинка на экране сдвинулась влево, и появилась область с синими точками, – то, открыв ящик, неизбежно увидим живую киску. То бишь, будет светиться синяя лампочка.
– Погоди, погоди! – Я слегка обалдел. – Это что ж получается? Будь на месте лампочек ампула с ядом, то сейчас кошка была бы мертва, но, открой вы ящик на две минуты позже, она бы чудом воскресла?
– Не совсем так. Она бы вовсе не умирала. Киска умрёт, – Колин глянул на таймер, – приблизительно полторы минуты назад только в том случае, если мы откроем ящик в назначенное время. Но если мы откроем его в зоне жизни, то киска не умрёт, она будет жива.
– «Умрёт полторы минуты назад, если...» – растерянно повторил я и покачал головой. – Боюсь, для меня это слишком круто.
– Думаешь, мне было легко смириться с этим? – Колин хмыкнул. – Чёрта с два!
– М-да, – протянул я. – Это почище игральных костей Кевина. Здесь пахнет нарушением причинно-следственной связи.
– Отнюдь, – живо возразил Колин. – Никоим образом нельзя доказать, что причиной смерти кошки является открытие ящика в определённые промежутки времени. Следовательно, как и в случае с костями Кевина, мы имеем дело с вопиющим отклонением от нормального статистического распределения результатов случайных событий. Это вовсе не нарушение законов – ни причинно-следственных, ни вероятностных. Регулярное выпадение костей в одной и той же комбинации нисколько не противоречит теории вероятностей. Она не отрицает возможность такого события, а лишь утверждает, что его вероятность ничтожно мала. Невозможное и невероятное – разные вещи. Это же справедливо и в отношении моих опытов с кошками.
– А зачем ты вообще ими занимаешься? – поинтересовался я. – Спору нет, весьма забавно. Но какой в этом практический смысл?
– Я почти на сто процентов уверен, что именно здесь зарыта собака. – Колин ткнул указкой в ближайший «автоклав» с кошкой и даже не сообразил, какой каламбур только что выдал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47