Эта похвала, сделанная панибратски и без соблюдения приличий согрела сердце посла. Он был реалистом и понимал, что слова от чистого сердца не упаковываются в благозвучные формы. Он был по настоящему счастлив.
После обеда Шарль зашел в штаб и шокировал командира своей просьбой. Норвегов и присутствующий при сем начальник штаба ошалело переглянулись, затем Константин Константиныч напомнил послу:
– Имейте в виду: служба в нашем войске не оплачивается, три года призвавшиеся проводят на казарменном положении, вам придется забыть о том, что вы граф и научиться подчиняться. Вас это не останавливает?
– Наоборот, господин полковник. Мое желание поучиться вашему воинскому искусству только усилилось! – твердо отвечал Лавинье.
– А ваш король? – сделал последнюю попытку начальник штаба, – он как отнесется к тому, что вы поступите на службу другого государства?
– О, сир! Я уверен, что король меня поймет.
– Ладно! – сдался Норвегов, – сдавайте дела барону де Ла Мош и вечером жду вас в казарме. Инструктаж проведу лично. Как у вас с рыцарской честью?
– В смысле? – удивился посол.
– Готовы присягнуть мне на верность?
– Только не против сюзерена, – не колеблясь ответил Лавинье.
– Идет, – пожал ему руку Норвегов, – в тексте присяги сделаем исключение. Ступайте, прощайтесь с гражданкой.
– С какой гражданкой, – удивленно озираясь по сторонам, выдавил Шарль. Семиверстов хмыкнул в кулак.
– С цивильной жизнью, – исправил свою ошибку командир. Лавинье поклонился и ушел.
Начальник штаба загадочно посмотрел на Константина Константиновича. Тот возвел очи горе:
– Да знаю я! У нас не иностранный легион, но! Если уж хочется человеку – пусть послужит.
– А где гарантия, что он не подослан тем же самым Людовиком с целью подглядывания и подслушивания?
– А также поднюхивания и подщупывания! – весело отозвался Норвегов, – а на кой черт мы держим особиста? Пускай занимается! Где он там, кстати? В запой не ушел после ухода жены?
Начальник штаба покачал отрицательно замахал руками.
– Какие запои? Взрослый мужик, сына воспитывает, некогда ему ерундой заниматься.
– Вот и поручим ему держать француза, пока хватку не потерял.
Когда майор Худавый узнал о задаче, которую возложило командование на его плечи, то страшно разволновался. Мужик он был простой, немного от сохи, немного себе на уме. Посудачив за чисткой картошки сам с собой, было решено пойти по пути наиболее передовых разведок – подложить французу в кровать бабу.
Решить одно дело; выполнить это решение мешало отсутствие молодых агентов женского пола, а также отсутствие на иноземной харе какой-либо тяги к прекрасному полу. Приходилось разрабатывать хитроумный план, а вот тут-то и начались сбои. Дело в том, что особист по самой своей природе был неспособен делать какие-либо подлости. И, хотя работа у него была такая, на которой без подлян не обойтись, шел он на такие дела скрипя зубами.
– Хорошо, Шурик, твоей маме! – жаловался он сыну, – у нее гадости получаются даже помимо желания! Бросила нас и ушла к молоденькому!
Как и положено сыну «гэошника», Александр Худавый доставал язык из-за зубов весьма неохотно. Вот и сейчас он минуту поразмышлял, а затем изрек:
– Любовь, па! Новая ма не хуже! – услыхав это, особист уронил картошину в ведро и едва не выматерился.
– Слушай, сынок, да тебе на моей должности работать надо! Неужели ты не любишь свою маму ни капельки? – мальчуган поднял на отца большие серьезные глаза:
– Знаешь, па, мне кажется любить того, кто тебя не любит несправедливо.
– Откуда ты взял, что мама тебя не любит? Она просто с нами не живет, а любит она тебя по-прежнему.
– Если она меня любит, то почему ушла от нас?
– Ты же сам сказал, что любовь. Любовь, сынок, штука довольно странная. Во имя ее люди порой делают такие глупости, куда пьяному! – Сашка минутку чего-то пожевал челюстями, затем задал еще один вопрос.
– А ты бы, если влюбился в другую женщину, тоже ушел бы от нас? – майор подумал, а затем ответил:
– Не знаю, сынок. Не могу ответить с полной уверенностью, но мне кажется, что нет. Мужчины не такие, как женщины. Погуливать можно, но на разрыв семьи мы идем неохотно. Женщина – она как Родина. Если мне, скажем, больше нравилась Голландия, чем Беларусь, то вовсе не значило, что я брошу все и бегом помчусь в страну тюльпанов. Инстинкт гнезда силен. Да и нахрен я нужен в той Голландии!
– Ясно, па. А девку французу подложить надо. Танюху Семиверстову. Она с Андреем разругалась, теперь одна. Хочешь, я ее вербану?
– Зою Космодемьянскую в четырнадцать лет за такие штуки приговорили. А тебя, сынок, из комсомола выгонят. За подстрекание к сожительству, – взглянув на нахмуренного отца, паренек сделал над собой усилие и принялся объяснять подробнее:
– Будет у нее хоть занятие. А то эта стерва хороших парней до ручки доводит.
– А если Семиверстов узнает? Мне ведь трибунал светит.
На взрослом лице Саши мелькнула улыбка.
– Она уже три аборта сделала, а папенька не в курсе.
– А ты-то откуда знаешь? – недоверчиво спросил отец.
– Агентура доложила, – уклончиво ответил сын.

* * *

– Таня, ты куда? – спросила мать девушку, которая стоя у зеркала наносила последние штрихи к своему и без того идеально сделанному макияжу.
– Туда, мам, туда! – весело ответила дочка и принялась напевать что-то веселое.
– Дурить голову очередному кавалеру! – вздохнула Антонина Дмитриевна, – смотри, милая, доиграешься. Нельзя над парнями так издеваться!
– А как можно?
– Немножко. Боже, кто мог подумать, что такая милая девочка превратиться в столь отъявленную сердцеедку! Смотри, милая, не влипни в какую-нибудь историю.
– Смотрю, мама! – чмокнула ее в щеку Таня, – пока, я пошла!
– Ох, Танечка, замуж тебе надо! – вздохнула мать, – пока окончательно не сгулялась.
– Да не переживай ты так! У меня все хорошо.
Выйдя во двор, она принялась напевать:
Встретился с бельдюгой
Серебристый хек.
Также поступает
Часто человек .
Хотя на дворе стоял конец февраля, надобности в шубах не испытывалось. Температура воздуха редко опускалась за ноль, а сильных морозов вообще не наблюдалось. Поэтому на девушке была лишь легкая курточка, а на ногах – короткие полусапожки. Шагала она к дому, стоявшему в стороне от основной группы зданий, небольшому двухэтажному строению, в котором располагалось посольство. В доме светились окна на втором этаже; мелькали какие-то тени, а на первом было освещено только одно окошко. Именно туда и стремилась Татьяна.
Подойдя к заветному окну, она тихонько постучала. Через минуту дверь отворилась, и она тихонечко в нее прошмыгнула. Вскоре в окошке погас свет, и только второй этаж продолжал жить своей жизнью.
Шарль де Лавинье для своих двадцати пяти лет был уже тертым калачом, изведавшим в жизни и радость побед, и горечь поражений, и женскую любовь, и их же коварство. Но тем не менее, он был потрясен, когда его сперва затащили в постель, а потом принялись знакомиться. Вот и сейчас он лежал в кровати, размышляя о совершенно недопустимых в их государстве вещах, а на груди у него лежала славянская девица, сломавшая все его представления о порядочности и традициях.
– На сколько тебя отпустили? – лениво поинтересовалась Татьяна.
– Всего на два часа! – как ни хотел он сдержать свои эмоции, сожаление в голосе все же проскользнуло. Девушка же, похоже, ничуть не огорчилась.
– Жаль, – протянула она без малейшего оттенка горечи, словно зять по поводу умершей тещи, – а когда следующий раз отпустят?
– Не знаю, – вздохнул граф. Для порядка он вздохнул еще раз, затем произнес самым равнодушным тоном:
– Татьяна, ты бы согласилась выйти за меня замуж?
«Все, клиент созрел!» – подумала она, внутренне возликовала от того, что все оказалось так просто, а затем сказала нежно и печально:
– Ничего не выйдет.
– Почему? – приподнялся на локте он, – ты любишь другого?
Шарль пробыл в городе Бобра уже достаточно долго для того, чтобы знать, что местные девушки – сами хозяйки своего слова, поэтому у него даже мысли не возникло, чтобы поинтересоваться, обещана ли она другому.
– Ты ведь меня совсем не знаешь? Может я подлая, может я коварная, может я злая? – она почти натурально всхлипнула.
Тут господин де Лавинье совсем потерял голову и наделал столько глупостей, сколько не делал за всю свою предыдущую жизнь. Короче, он попался. Мадемуазель Семиверстова также сочла, что глупость отказываться от титула графини. В результате на стол Худавому легли документы, полностью изобличающие, что граф Шарль де Лавинье – молодой французский дурак-романтик, который по зову молодого сердца и благодаря природному любопытству вляпался в прямом и переносном смысле в историю.
На свадебной церемонии Саша Худавый дернул отца за рукав и прошептал ему на ухо:
– Папа, а тебе не кажется, что мы сваляли большого дурака?
– В смысле, подложили французу свинью?
– Да?
– Что ж! Очередная жертва системы. Смотри, какие довольные глаза у этой стервы?
– О чем вы? – спросил рядом стоящий Волков
– О маме, – холодно ответил Саша и Андрея передернуло. Он отвернулся и молча стал ждать конца церемонии.
В углу актового зала он заметил брата и подошел к нему. Андрей Норвегов отрешенно смотрел, как молодые обмениваются кольцами под строгим оком отца Афанасия.
– Представляю, каково тебе сейчас, – произнес брат.
– Не представляешь, – ответил младший, – одна моя часть умирает от горя, а другая ликует, что так легко отделался. Бедный Шарль!
– Но-но! Без цинизма, пожалуйста. Выпустил немного желчи и хватит! От любви в восемнадцать лет не умирают.
Брат пытался сказать что-то резкое, затем вспомнил, что Андрей знает это наверняка, и только вздохнул.
– Дай-то бог, чтобы мне попался кто-нибудь навроде твоей Насти. Я даже согласен ждать лет десять.
Волков весело оскалил зубы.
– Держи кардан, братуха! Из-за такой твари сопли распускать не стоит. Тело у нее, правда, роскошное, но легкодоступное. Бедняга Шарль!

Глава 30.

– Да, замок Анжу – это вам не хижина дяди Тома, – произнес Булдаков, глядя в стереотрубу, – придется немного пошуметь.
Замок стоял на холме и был окружен рвом, который давно нуждался в чистке и дренажных работах. Как выразился бы майор Горошин, «его высокие стены создавали иллюзию неприступности». Стоящий рядом с подполковником король, сгорая от любопытства, выпросил разрешение тоже глянуть в окуляр.
– Ну, все! – прокомментировал Жак, также бывший в рекогносцировке, – теперь его не оторвешь до вечера.
– Ерунда! – отмахнулся Булдаков, – у меня бинокль есть. Интересно мне другое: сколько там может быть защитников?
– Десятков пять, – ответил бывший шут, а ныне министр, – больше в королевстве идиотов не наберется.
Посол грустно крякнул.
– Человек десять придется завалить. Кого камнями задавит, кого орлы мои в горячке зашибут…
– Да хоть всех, Палыч! – шуту льстило, что ему было дозволено вот так запросто называть грозного подполковника. Правда, пришлось осилить ведерный брудершафт, после которого министр ходил целую неделю пришибленный, но цель средства оправдала – экс-шут ходил у посла в друзьях, а все его прежние недоброжелатели теперь при встрече снимали шляпу и заискивающе улыбались.
– Но ведь сначала надо рыбку съесть, а потом уже водку пить, – добавил он.
Посол про себя улыбнулся столь вольной интерпретации известной поговорки.
– Что ж, дружище Жак, – пойдем, посмотрим на эту «рыбалку».
Оставив короля забавляться со стереотрубой и, строго настрого наказав его свите, чтобы стерегли Его Величество от дурных глаз и рук, они двинулись к небольшой рощице, где затаилась техника: два «Урала» и БТР. Также здесь болтались несколько фигур в полном боевом облачении.
Сначала было решено пустить на эту акцию холостых солдат, но в последний момент решающую роль сыграл другой фактор – роста. Четверо из бравой пятерки были женаты, и Булдакову пришлось лично втолковывать их женам, что опасности нет никакой. Риск, на самом деле, был сведен к нулю, но и легкой прогулки не предвиделось.
Поэтому Саша Кимарин, Серега Гончаров, Игорь Ромащенко, Вася Латыш и Саша Сметанин нервно «били задом» и грозно посматривали в направлении Анжу. Булдаков подошел к ним.
– Значит, мужики, как договорились: идете после того, как БТР пустит ракеты с «черемухой» и проводите зачистку. По сколько пар наручников взяли?
– По десять, – ответил за всех Кимарин.
– Хорошо. Оружие проверили? – старший группы поднял руку вверх в жесте «ОК».
– Тогда с богом!
Бойцы моментом запрыгнули в БТР, который стоял с разогретым мотором, и стальная машина урча поползла вверх по косогору.
– Пройдем, Жак, посмотрим на действо, – предложил Олег Палыч. Министр испуганно посмотрел на него.
– Не бойся, – засмеялся тот, – с опушки наблюдать будем.
Они вышли из рощицы, когда БТР уже остановился в метрах двухсот от замка, и солдаты начали спешивание. Гончаров взял в руки мегафон и принялся делать «последнее китайское предупреждение».
– Мы предлагаем вам подумать и сдаться! – орал он на французском в лучших традициях СС, – вам не сделают ничего плохого! В противном случае уже через полчаса мы разрушим ваш замок.
– Фигня какая! – сплюнул себе под ноги Жак, – они не знают, сколько это – полчаса.
– Тридцать минут, – ответил Булдаков, не отрываясь от бинокля. Министр скептически пожал плечами и устремил свой взор в сторону замка, откуда послышался смех и улюлюканье. Не наблюдая сколько-нибудь многочисленного войска, защитники Анжу всем своим видом выражали пренебрежение к угрозам Сергея.
В сторону БТРа полетели стрелы, но из-за большого расстояния втыкались в землю шагах в пятидесяти от нападающих. Это не бритские йомены, что со ста шагов попадали в монету, а дальность полета их стрел была около трехсот метров.
– Полагаю, это – ответ, – сказал Кимарин, – огонь!
Когда БТР произвел полный залп, замок почти лишился передней стены. Под камнем были похоронены наиболее рьяные защитники крепости, мечтающие окатить ненавистных славян кипящей смолой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59