– Это тебе тоже не грозит.
– А что мне грозит? – шут пожал плечами.
– Откуда я знаю, я же не Кассандра! – Диана в нетерпении стала егозить на стуле.
– Ты же был в посольстве! Чем занимаются их женщины? Или ты женщин не видел?
– Видел. Их в посольстве около десятка. Жены рыцарей. Что делают? Чтобы я понимал, что они делают! Могу сказать, чего не делают. Веерами не обмахиваются, в реверансе не приседают, глаза не закатывают, как лягушка на насесте! Да не знаю я, дочка! Сама увидишь!
Принцесса покраснела и шепотом поинтересовалась:
– А правда, тамошний лекарь может удалить вот это? – она указала на папиллому, скрытую под легкой сиреневой косынкой. Жак украдкой глянул на Камиллу и кивнул.
– Наверное. Только ты, девочка, никому не говори.
– Почему, Жак?
– Тогда им могут подсунуть Анну, а тебя спровадят замуж за какого-нибудь норманна.
– Ну и пусть! – Жак неторопливо откашлялся. Этот жест обычно означал, что терпение паяца на пределе. Поэтому Диана успокаивающе взяла его за локоть. Он посмотрел на нее печальными глазами
– Диана, девочка моя, я ведь тебя на руках качал. Послушай ты старого дурака! Ты рождена для большего, нежели быть за пазухой у какого-то северного князька. Ты знаешь шесть языков, арифметику, геометрию, историю, риторику! Тебе с росичами будет интереснее и лучше, поверь моему предчувствию. Неужели ты предпочтешь быть супругой вечно грязного северянина, ответь, неужели?
– Боюсь я, Жак! Норманны, по крайней мере, из нашего мира, а эти неизвестно откуда и свалились на нашу голову! Страшно!
– Замуж – не на эшафот, авось и понравится!
– Хорошо, – решительно сказала принцесса, – если твое предчувствие меня не обманет, то я тебя награжу…
– Как? – выстрелил вопросом шут.
– Оженю! – нашлась Диана, – решено – оженю.
– На ком? – всполошился Жак. Он, как и всякий философ, к женщинам относился с настороженностью и недоверием – странное у вас, женщин, понятие о награде!
– Ага! Сам боишься! А оженю я тебя, да вот хотя бы и на Камилле!
От окна послышался шум падающего тела. Беседующие оглянулись и увидели горничную, лежащую в глубоком обмороке. Диана схватила колокольчик чтобы позвонить, но шут движением руки остановил ее.
– Сейчас мы ее в два счета! Мне их лекарь, «Акиша Ивановович» дал одно снадобье, – и вытащил подлец, из небольшого кошеля, висящего на поясе, уже знакомый нам пузырек с нашатырем, – один момент.
Свинтив колпачок, он поднес к органам обоняния девушки дьявольское зелье.
– Надо же, не обманул лекарь! – завопил он в экзальтации, когда Камилла открыла глаза, – это вам не нюхательная соль, от которой лишь начинается насморк!
Камилла с ужасом глянула на довольного Жака и хотела было снова сомкнуть веки, но тот покачал головой:
– Не советую, милая, – протянув руку, он хотел помочь девушке встать, но та с воплем сама вскочила на ноги.
– Вот видишь, Диана, подтверждение моим словам, – обратился паяц к принцессе, – сей мягкий и податливый кусок плоти, все достоинства которого заключаются в грушеподобном строении тела и смазливой мордашке, смотрит на меня с ужасом. Ее идеалом является владелец винного погреба, высокого росту, ладного вида, который после года замужества будет возить на ней бочки с вином и заставлять любезничать с более-менее богатыми посетителями за пару медяков, которые с удовольствием присоединит к дневной выручке. А ночью, намотав вот эти роскошные волосы на руку, будет стучать этой прелестной головкой о стену, вопя, что она шлюха и проститутка. Она родит ему троих детей и четверых произведет на свет мертворожденными, а от пятого умрет из-за удара в живот любимой мужниной ноги.
Жак сплюнул. С его лица исчезла приветливая придурковатость. Он посмотрел на горничную с презрением.
– Всю оставшуюся жизнь она будет проклинать свою судьбу. Видишь, как она смотрит на меня? Я же дурак, шут, паяц, хам, ничтожество. На мне этот дурацкий колпак, а под ним абсолютно неимпозантная плешь! Я – фигура не мужественная и не богатая!
Шут еще раз сплюнул.
– Диана, с чего ты взяла, что я хочу жениться на этой дуре? Выдай ее за первого попавшегося мясника. Пусть ходит с разбитой рожей и больной спиною!
Принцесса встала с кресла, подошла к столику, налила из хрустального графина в бокал вина, и протянула его раскипятившемуся шуту.
– Да, Жак. Я прекрасно все понимаю. Доля принцессы едва ли лучше. Выдадут замуж за какого-нибудь «кенинга», хорошо, если не мужлана. Будешь выходить из своих покоев три раза в год на два бала и один прием в честь возвращения брата из очередного похода. Остальное время сидишь в окружении фрейлин, болтающих о всяких глупостях. А в это время твой супруг развлекается на охотах, пьянках, войнах и тискает всех, кто попадется под руку. Я ведь прекрасно помню своих покойных родителей! По мне, так уж лучше в монастырь.
Шут, потягивая вино, стыдливо молчал. Ну не рассказывать же этой невинной девчонке, что пока ее отец был в загулах, шут Жак развлекался с ее светлейшей мамашей, и результатом этих развлечений стала юная Диана.

Глава 27.

Старший прапорщик Мухин гнал в тундру белых лошадей. Табун попался на редкость своевольный – жеребцы скалили зубы, ржали, и не обращали на пастуха никакого внимания.
Сполохи северного сияния, освещающие покрытую лишайником равнину подобно гигантскому стробоскопу, не позволяли поверить в реальность происходящего. Над головою Леонида Ивановича порхали саламандры, сновали белесые чертенята с бутылками портвейна, который почему-то назывался «Три шестерки». Он подставлял им свой походный восьмисотграммовый стакан, умоляя налить, но коварные твари игнорировали его мольбы.
– Да налейте же! – чуть не плакал старший прапорщик.
– У-ху-ху! – смеялись чертенята.
– Пожалуйста! – умолял страждующий.
– Ха-ха-ха! – ржали саламандры.
– Умоляю вас!
– О-хо-хо! – ухали ундины.
– Бессердечные! – завопил старший прапорщик и проснулся.
За окном было уже темно, но сквозь цветные стекла еще виднелись последние проблески заката. Леонид Иванович осмотрелся. Постель его была смята, словно на ней совокуплялись гориллы. Подушка, зажатая между ляжками, имела самый жалкий вид.
По телу ручьями бежал холодный пот. Мухина бросало то в жар, то в холод. Он пошарил руками вокруг себя – вот она! Верная фляга, приятно булькающая, обещающая очищение от скверны и неземное, ни с чем не сравнимое удовольствие опохмелки!
Леонид Иванович трясущимися руками отвинтил пробку и поднес ко рту горлышко заветного сосуда. Но чуда не произошло: безотказно лечившая до сего дня жидкость вдруг обдала его запахом, у которого не было названия ни на одном из земных языков и от которого у старшего прапорщика вдруг заныли кости и судорогой свело мышцы шеи и спины.
Через полминуты ломота прошла, но ощущение отвратительности осталось. Недоумевая, он слез со своего беспокойного ложа, налил на каминную полку немного жидкости из фляги и поджег. Все правильно – по голубоватому оттенку пламени Мухин опознал тот самый состав, который на протяжении долгих лет служил ему верой и правдой, помогал в горе и в радости, лечил самые страшные раны души и тела. Обрадованный, он повторил попытку опохмелиться, на этот раз зажав нос рукой.
Бесполезно. Вторая попытка окончилась еще более плачевно, нежели первая. Едва он сделал несколько глотков, как проклятая влага поперла изо всех щелей, так и не пожелав попасть в желудок.
– Минздрав тебя, Леня, предупреждал! – выругал он сам себя. В дверь просунулась голова Булдакова. Стук поступил с задержкой в несколько наносекунд. Булдаков утверждал, что стучится и одновременно открывает дверь, но из за разницы между скоростями света и звука все видят сначала его, и только затем до их ушей долетает звук стука.
– Ба! Иваныч, ты еще не готов! – осуждающе произнес большой начальник, – а ведь знаешь, что церемония начинается через час!
– Уже готов! – прохрипел Мухин голосом умирающего Гитлера, – я не еду.
Подполковник позволил своему телу окончательно пересечь черту порога. Ему показалось, что он ослышался. Всем было известно, что старший прапорщик Мухин не пропускает ни одной пьянки.
– Иваныч, скажи мне, что ты пошутил или оговорился, – Булдаков со всех сторон осмотрел своего заместителя и ближайшего собутыльника, – неужто влюбился?
Мухин помотал головой. Глаза его тускло сверкнули в полумраке комнаты.
– Выдумаешь тоже! Я тебе не Толик Малинин! Худо мне, Палыч, думаю к эскулапу сходить. На предмет выяснения.
– Пойдем провожу, – Олегу Палычу не терпелось узнать, что все-таки произошло с этим железным человеком.
В медкабинете Починок осмотрел «бойскаута», посветил фонариком в глаза, а затем грязно выругался.
– В чем дело, Акиш Иванович? – нетерпеливо спросил Булдаков. Он забеспокоился, ибо ни разу не слышал подобных изречений из уст фельдшера. Тот вдруг заговорил с сильным татарским акцентом, хотя до сегодняшнего дня изъяснялся на правильном русском.
– Ти думаль такой умный, да? Кушать много-много водки, насиловать свой организм, да? Фигу тебе! Ти уже випил весь свой водка! Теперь только чай!
– Да объясните мне, что произошло? – взмолился подполковник.
– Каюк! – взвизгнул Акиш Иванович, – допился! Лошадок белых гонял?
Мухин смущенно кивнул.
– Чертей видел? – подтверждение.
– Еще раз выпьешь, черти начнут гоняться за тобой, пока из окна не выскочишь, – фельдшер повернулся к Булдакову, – белая горячка называется. Олег Палыч, вы рискуете потерять своего заместителя!
– Да! – протянул изумленный подполковник, – Леня, а ты сможешь нормально функционировать на слабеньком чайке? Доктор говорит, что свою жизненную норму ты уже потянул…
– Жаль! – прохрипел Мухин, – нужно было пить через день, чтобы на всю жизнь хватило! А что теперь, доктор? Мне ведь хреново… Очень хреново…
– Командир, – сказал Починок, – вы ступайте на церемонию, а я остаюсь. Нужно ведь этого потерянного в чувство привести. Пойдемте, мой непутевый друг!
– Куда? – тихонько спросил Мухин.
– В процедурную. Клизму, капельницу, эсперальку! Вперед!
«При чем тут спиралька?» – думал Булдаков, идя по коридору, – «с алкоголем нужно будет поосторожней… Предупредить Светку, чтобы присматривала за мной… Неровен час… Интересно, лошади и вправду белые?»
В их апартаментах Светлана рассматривала в зеркало свой начинающий набухать живот.
– Вот видишь, – обратилась она к вошедшему мужу, – узкое мне носить уже нельзя.
– Надень широкое, – посоветовал искушенный супруг.
– Как у вас, мужиков, все просто! – возмутилась Светлана, – что ты мне предлагаешь надеть? Русское народное платье из тончайших сортов мешковины и кокошник? Или твою любимую военно-полевую форму?
– Таки у тебя ничего нет? – лукаво сощурился Олег Палыч, – а что ты везла в тех трех коробках, что заняли полмашины?
– Там ничего широкого нет, – причитала жена.
Любящий муж начал звереть.
– Тогда скажи мне, женщина, каким местом ты думала, собирая манатки и зная о своем интересном положении? – Светлана набычилась.
– На меня нельзя орать!
– А что с тобой прикажешь делать? – она критически осмотрела себя в зеркале, распахнув халат.
– Пока что еще все, – и бросила на супруга взгляд, по которому так тосковал Амундсен, когда добрался наконец до моря Желания. Олег Палыч сделал шаг в сторону, сымитировав побег.
– Светка, через час церемония!
– Через целый ча-ас!
– Я не умею так быстро!
– Не умеешь, – печально подтвердила жена, запахивая полы халата. В дверь постучали.
– Открыто! – брякнул Булдаков. Вошел Дениска. Мрачная физиономия подполковника сменила выражение на более мажорное.
– Ба! Сынище пожаловал! – протянул Олег Палыч, – как дела?
– Вы меня возьмете с собой? – вопросом на вопрос ответил мальчуган. Отец беспомощно посмотрел на жену.
– Вообще-то можно, – осторожно ответила та, – за столом вести себя он умеет… Но одеть что?
– У меня есть смокинг! – похвастался Денис.
– Какой смокинг? – удивилась Светлана, – молодой человек, мне знаком весь ваш гардероб. Никакого смокинга там нет!
– А мне Наталья Владимировна подарила перед отъездом! Правда! – тут парень самую малость призадумался, – он мне еще немного великоват… самую малость…
– Размера на четыре, – понял отец, – оденешь под него зимнюю тельняшку, а рукава закатаем!
– Я думаю, обрежем! – Светлана чуть не лопнула со смеху, – храбрый портняжка! Пойдем, Дениска, посмотрим на твой смокинг.
Паренек без возражений последовал за ней. Свою новую маму он очень любил, как и миллионы телезрителей, за красоту, и очень уважал за то, что «такая страшно знаменитая, и не задается». Вот только мамой он ее еще называть не научился – выходило нечто вроде американского «мэм».
С отцом они раз и навсегда решили, что Светлана отныне есть самая что есть натуральная мама. Мальчик, воспитанный в военном городке, уяснил себе, что его родная мать совершила предательство по отношению к отцу, своеобразную «измену Родине», за которую подобных субъектов настигает «всеобщее презрение народа». Не то, чтобы он ее ненавидел – в столь юном возрасте невозможно испытывать ненависть. Денис, решивший пойти по стопам отца, понимал, что если Родина требует верности от служащего ей мужчины, то этот мужчина вправе требовать верности от своей супруги. И измена в обоих случаях является позором.
Искусство принесения жертвы является одним из самых чистых и бескорыстных. По крайней мере, так считают японцы.
«Смокинг» оказался обычной серой тройкой, был действительно великоват для Дениса, но рост парня позволял надеяться, что в течение года их размеры совпадут, чтобы еще через год снова разойтись, на этот раз поменяв полярность несоответствия.
А между тем в замке шла куда более хлопотливая процедура. Утром выяснилось, что жениха абсолютно не во что нарядить. Сергей не шибко следил за своим гардеробом: шесть комплектов х/б, три бушлата и восемь пар разной армейской обуви. Разумеется, нижнее белье в этот счет не входило.
Женский контингент, хлопотавший вокруг него, уже подумывал о привлечении местного портного и ругал сконфуженного жениха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59