Вдруг один из
индейцев, плескавшийся подле меня, издал глухой стон, лицо его исказилось
гримасой ужаса и боли. В следующую минуту он как подкошенный рухнул в
воду. Мне это показалось совершенно невероятным, ибо глубина здесь не
превышала трех-четырех футов. Бросившись к нему на помощь и увидев его
сквозь прозрачную воду лежащим на дне, я схватил его за волосы и потащил
вверх. Но едва голова его появилась на поверхности, я -сам в тот же миг
ощутил страшный удар. Удар был настолько сильный и болезненный, что на
какое-то мгновение лишил меня чувств. При этом боль ощущалась во всем теле
и особенно где-то внутри, словно меня схватили огромными клещами и рвали
мои внутренности, ломая все кости. Подобной боли никогда в жизни я до сих
пор не испытывал. Прежде чем потерять сознание, в какой-то миг я успел
заметить в воде черный силуэт метнувшейся в сторону рыбы. Уж не она ли
причина случившегося?
Лишившись чувств, на этот раз под водой оказался я. Тут пришедший в
себя индеец подхватил меня под руки, и я стал было приходить в себя, как
вдруг новый удар окончательно свалил меня с ног. Невыносимая боль
парализовала все мое тело, пронзив насквозь, словно волчий клык. Я
погрузился в глубокий обморок.
Когда сознание вернулось ко мне, я увидел, что лежу под кокосовой
пальмой на берегу озера. Вместе с сознанием возвращалась боль, все сильнее
опоясывая тело, парализуя члены, давя на сердце, сжимая горло. В первые
минуты я не мог шевельнуть даже пальцем, но потом паралич постепенно стал
проходить, а вместе с ним, казалось, покидала тело и боль. Вокруг меня
толпились друзья, радуясь моему возвращению к жизни.
- Что это было? - выдавил я не своим голосом сквозь сдавленное горло.
- Еще бы немного, Ян, и тебе конец! - скалил зубы Вагура.
- Что за чудище на меня напало? - спросил я.
Вагура и другие, сияя радостными улыбками, расступились. В двух шагах
от меня на песке лежала рыба весом фунта три, может, чуть больше.
- Это она? - поразился я, с почтением глядя на бестию столь скромных
размеров.
- Она. Аримна.
Рыба, формой напоминающая толстого угря, была темно-оливкового цвета
с двумя рядами желтых пятен по бокам.
- Мы ее убили! - торжествовал Вагура. - А тебя вытащили чуть живого!
- Но она меня даже не укусила, - удивлялся я.
- Достаточно, если она просто слегка прикоснется. В прикосновении и
есть вся ее дьявольская сила! - объяснил мне мой юный друг не без гордости
за свои познания. - Индейцы называют ее "лишающей движения"'.
[' Т р е м б л а д о р (исп.), буквально "потрясающий", -
электрический угорь.]
Ко мне быстро возвращались силы, и уже полчаса спустя я, опираясь на
плечи друзей, смог самостоятельно идти в Кумаку. Но боль в теле все-таки
не прошла и утихла лишь дня через два.
С тех пор вид нашего озера стал вызывать во мне не только страх, но и
чуточку, как ни странно, какого-то непостижимого почитания. Можно ли
удивляться, что индейцы, окруженные столь поразительной природой, повсюду
видели происки злых демонов, кровожадных духов и вампиров, порожденных
людоедом Пиамой или Макунаимой - злыми божествами?
На следующий день после происшествия с трембладором явились гости с
Ориноко: Мендука и его варраулы, отправлявшиеся в погоню за испанцами.
Вернулись без потерь, все десять. Мендука питал слабость к торжественным
церемониям и хотел похвалиться выучкой своих воинов: прежде чем произнести
традиционное приветствие, он выстроил своих людей в шеренгу перед моей
хижиной и ждал прихода переводчика. Кроме Арипая, в Кумаке было несколько
араваков, немного знавших язык варраулов. Наконец один из них явился, и
Мендука доложил, что задачу они выполнили; добыли четыре мушкета, четыре
пистолета и пять ножей.
- Где вы их настигли? - спросил я.
- На последней стоянке перед Ангостурой. Они считали, что уже дома, и
стражу не выставили.
- Обошлось без боя?
- Немного мы их пощипали.
И Мендука выбросил из мешка на землю четырнадцать отрезанных ушей,
связанных попарно: четыре пары ушей индейцев и три - белых. Присутствующие
араваки ахнули от удивления.
- Дон Эстебан тоже здесь? - спросил я, указывая на этот жуткий
трофей.
- Нет.
- Они поняли, кто на них напал?
- Нет.
- Что вы собираетесь делать дальше?
- Остаться здесь, пока не научимся стрелять, а потом вернуться в
Каииву, к Оронапи.
- Хорошо. Отдохните, поешьте, а завтра с утра за дело.
Мендука медлил. Я взглянул на него вопросительно.
- Теперь ты доволен нами, Белый Ягуар? - весело сверкнул он глазами.
- Проливать кровь, когда это не вызывается необходимостью самозащиты,
мне не по душе. Но надо признать - в смелости вам не откажешь.
Узнав подробности нападения, мы не могли не отдать должное ловкости
этой горстки варраулов.
Воспользовавшись ночной темнотой, они без шума разделались с пятью
противниками: лишили их жизни я оружия, прежде чем остальные обнаружили их
и подняли тревогу, но и потом сумели прикончить еще двух, не понеся при
этом никаких потерь.
- Еще должен тебе сообщить, - завершил свой рассказ Мендука, - когда
мы плыли мимо Серимы, там что-то происходило, все бегали и кричали, похоже
- дрались.
Он не ошибся. В Сериме действительно дело дошло до стычки, против
старейшин вспыхнул бунт. Вожди, столь упорно сеявшие злой ветер, пожали
наконец бурю. Давно копившееся против них недовольство прорвало в конце
концов плотину людского терпения и вылилось в насилие. Конесо избили и
лишили всякой власти, в том числе власти вождя рода. Такая же участь
постигла его приспешника и правую руку - Пирокая. Но самый страшный гнев
Серимы обрушился на шамана Карапану. Возбужденная толпа возвестила месть
ему за все злодеяния и порешила его убить, но он, заблаговременно
пронюхав, что его ждет, бежал в лес и укрылся где-то в безлюдной чаще.
Вероятно, он рассчитывал, что гнев серимцев со временем пройдет и они
осознают, какое страшное святотатство хотели свершить, и рассчитывал, надо
сказать, не без оснований, если бы не тихое помешательство Арипая.
Душу Арипая, вдвойне терзаемую и общим несчастьем племени, и его
семейной трагедией, ничто не могло уже сдержать. Сердце его ожесточилось.
Потребность убить шамана обуяла его до такой степени, что днем и ночью, не
зная устали, он подкарауливал Карапану на краю леса неподалеку от его
хижины. И дождался. Однажды ночью шаман появился. Это было на четвертый
или на пятый день после возвращения варраулов. Арипай не испугался ни
колдовской силы, ни магического ореола, окружавшего Карапану: на утро
следующего дня серимцы нашли окоченевший труп, шамана с ножом в горле, а
рядом - Арипая, тяжело раненного Карапаной в ночной схватке.
Итак, Карапана не избежал своей участи, а трагические события
последних дней до основания потрясли весь прежний уклад и предвещали людям
на берегах Итамаки новую жизнь.

ТАНЕЦ МУКУАРИ
Едва до нас дошли слухи о тяжелом состоянии Арипая, как четыре
добровольца тут же поспешили в Сериму, чтобы оградить его от возможной
мести. Им удалось перетащить его на носилках в Кумаку еще живым, хотя
жизнь его и висела на волоске.
Когда я увидел его у нас в селении, он лежал в полусознательном
состоянии с закрытыми глазами, худой, осунувшийся, но какой-то
умиротворенный и трогательно тихий. Исполнив свой кровавый обет, он изгнал
из себя злых демонов. Они оставили его наконец в покое: и в этой кроткой
его умиротворенности было что-то необычайно волнующее.
В Кумаке его не оставили и тут же понесли дальше. В укромном углу
полуострова несколько его родичей соорудили шалаш и оставили его там под
присмотром жены, снабдив запасами продуктов. Здесь, в уединении, ему
предстояло оставаться до выздоровления, чтобы в случае, если он заразился
в Сериме, не занести болезнь в Кумаку.
Одним из важнейших аравакских ритуалов в те времена был танец
мукуари, исполнявшийся каждый раз в случае смерти кого-нибудь из близких.
Танец этот имел целью отогнать от человеческого жилья душу умершего, дабы
она не вредила живым. Смерть шамана так или иначе касалась всех людей
племени, и потому Кумака решила тоже исполнить мукуари.
Обычно ритуальный обряд проводился сразу после смерти, но на этот раз
торжество пришлось отложить: один из наших рыбаков в это время обнаружил
на Ориноко остров, где крупные речные черепахи как раз откладывали яйца.
Это известие взбудоражило и подняло на ноги всю Кумаку - черепашьи яйца
считались у индейцев любимейшим лакомством. Порешили поэтому сначала
отправиться на Ориноко, а уж потом разделаться с душой умершего.
Почти половина жителей Кумаки целыми семьями приняла участие в
походе. Речные черепахи в период кладки яиц, а это значит в наших краях в
январе - феврале, собирались в стада и, отыскав уединенный остров, по
ночам выходили из реки. Яйца они откладывали в прибрежный песок, искусно
засыпая их так, чтобы другие звери, падкие на это лакомство, не нашли их.
Иногда черепахи проплывали десятки миль до этого единственного
облюбованного острова, вверяя ему и теплым лучам солнца судьбу своего
потомства.
На таком вот острове наш рыбак и обнаружил в песке следы, характерные
для лежбища черепах, и повел туда флотилию кумакских лодок. Когда спустя
две недели охотники возвращались домой, по веселым их лицам еще издали
можно было определить, что экспедиция прошла успешно. И действительно, две
лодки-яботы чуть не по самые борта были заполнены желтой желеобразной
массой очищенных от скорлупы яиц.
При виде этой картины я схватился за голову.
- Ведь здесь, наверно, больше двух тысяч яиц, - поразился я. - Вы
истребите всех черепах, если ежегодно будете так уничтожать их потомство.
- Каждый год все индейцы по берегам рек с незапамятных времен
собирают черепашьи яйца, а черепахи не переводятся, - возразил Мабукули,
глава рода Черепахи.
Был еще и другой повод для всеобщей радости: болезнь в Сериме пошла
на убыль. Словно между шаманом и болезнью существовал какой-то дьявольский
сговор - примерно со дня смерти шамана Карапаны не появилось ни одного
нового случая заболевания. Сваленные болезнью понемногу приходили в себя,
и, хотя некоторые дети еще умирали, страшная эпидемия явно отступала, как
река после сильного паводка. К людям с каждым днем возвращались силы, а с
ними и надежда.
Болезнь унесла четверть взрослого населения, а дети до пяти лет
погибли почти все; остальные понемногу поправлялись.
На окраине Кумаки находилась роща прекрасных пальм бурити, и здесь,
неподалеку от берега озера, на третий день после возвращения наших людей с
Ориноко начался обряд мукуари. Он должен был продолжаться целые сутки и
завершиться пиршеством, для которого приготовили разные блюда из
черепашьих яиц и, конечно же, принесли множество кувшинов неизменного
кашири.
В этот день на рассвете меня разбудил гулкий грохот барабанов,
доносившийся со всех концов Кумаки, - теперь они будут безумолчно бить в
течение многих часов. В тот же момент в мою хижину проскользнуло жуткое
чудище. Маска изображала страшного хищника с огромными клыками. Привидение
молча выделывало передо мной грозные танцевальные движения, словно
стремясь нагнать на меня страх. По легкому прихрамыванию на левую ногу я
узнал пришельца.
- Арасибо, не валяй дурака!
Индеец остановился и снял с головы маску.
- Белого Ягуара нельзя обмануть! - проговорил хромой с уважением и
таинственно добавил: - Но и Арасибо теперь стал важный!
- Оттого что нацепил это? - спросил я, указывая на его маску.
- Нет, маски на голову для танца все надевают. А я сегодня
предводитель мукуари, это большая честь...
Только теперь я заметил на лице его выражение какой-то комичной
горделивости. Индеец извлек из мешка, висевшего у него на поясе, две
мараки - это символ шаманской власти, поднял их над головой и стал трясти
- заключенные внутри камушки резко и вызывающе загремели. Не менее
вызывающе Арасибо устремил на меня свой косоватый взгляд и, пританцовывая,
засеменил мелкими шажками.
- О-ей! - присвистнул я удивленно. - Высоко же ты метишь! Хочешь
занять место шамана?
- Араваки лишились шамана, - ответил он напевно, не прекращая трещать
надо мной мараками. - Аравакам нужен шаман.
- Ты в этом уверен, дружище? - выразил я сомнение.
- Нужен! Нужен! - забормотал он убежденно, а лицо его при этом
исказилось гримасой исступления. - Скажи, кто убил злого шамана, твоего
врага?
- Ты!
- Кто направил руку Арипая! Кто направил глаз ягуара!
- Ты! Но ведь череп ягуара - мой.
- Зато мои руки повесили его на шест. А кто твой самый преданный
друг, Белый Ягуар?
- Ты?
- Разве не тебе я обязан тем, что ты защитил меня у горы Грифов,
когда другие снова хотели меня бросить? Разве не ты лечил мою ногу,
искусанную кайманом?
Отвечая вежливостью на его вежливость, я в тон ему добавил:
- А кто спас ребенка Ласаны от яда, а мою душу от бесчестия?
Арасибо хрипло рассмеялся - смеяться иначе он не умел, - спрятал
мараки в мешок и, надев на голову маску, без лишних слов выскользнул из
хижины: вероятно, в преддверии знаменательного для него дня он просто
хотел заручиться моим расположением.
Минутой позже Ласана внесла завтрак. Как и прежде в Сериме, она и
теперь жила с матерью и ребенком подле моей хижины. С ее приходом в хижине
словно вспыхнул свет, а я так и онемел от удивления: Ласана была разодета
как никогда. Верхняя обнаженная часть ее тела была увешана множеством
ожерелий из ярких разноцветных плодов и гирляндами из ароматных красных
цветов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87