Чтобы выбраться с острова и преодолеть морской пролив,
понадобилась бы хорошая лодка, а как тут мечтать о лодке, не имея никаких
инструментов, кроме охотничьего ножа? Робинзон Крузо с набором всяких
инструментов, топоров, оружия и запасами продовольствия с разбитого судна
в сравнении со мной был могущественным лордом.
Но присутствия духа я не терял ни на минуту. Было бы здоровье, а
выход найдется. Время проходило в трудах. Апрель выдался погожим, дожди
шли редко, но становилось все жарче, а солнце, прежде стоявшее на юге,
поднималось в зенит. Около двенадцати часов оно находилось почти прямо
надо мной, так что тень моя пряталась под ногами. Позже оно перемещалось
дальше на север и - о чудо! - в полдень светило с севера.
Я уже говорил - бездельничать не приходилось. Ежедневные походы на
озеро Изобилия обеспечивали нас, меня и мою живность, пищей. Лук,
становясь в моих руках все более метким, часто доставлял дичь, а в силки
время от времени попадались зайчишки. В течение месяца в одном и том же
месте я поймал их около десятка.
Когда зной усиливался, ходить в плотных штанах, рубахе и башмаках
было неудобно, и я часто их снимал, хотя и делал это неохотно, поскольку,
не привыкнув к наготе, стыдился самого себя. Приходилось остерегаться и
всяких насекомых: комаров, клещей, ос. Лицо мое заросло косматой бородой,
и однажды, увидев свое отражение в стоячей воде, я едва не пришел в ужас
от разбойничьей своей физиономии.
В конце апреля мне довелось пережить дни, полные беспокойства и
тревоги. Поблизости объявился грозный хищник и стал наведываться в мой
зверинец. Делал он это настолько хитро и скрытно, что поначалу
представлялся мне какой-то нечистой силой, лишавшей меня по ночам сна.
Началось все с того, что в один из дней я недосчитался зайца. Должно
было быть двенадцать, а стало одиннадцать. В ветвях, прикрывавших яму,
виднелась небольшая дыра, но это могло быть и случайностью. Никаких других
следов поблизости я не обнаружил. Трава здесь была мной изрядно вытоптана.
На следующий день считаю: десять зайцев. Невероятно, чтобы заяц мог
выскочить. Вокруг опять никаких следов, и лишь стена ямы в одном месте
слегка осыпалась, словно там кто-то неосторожно полз. Причем зайцы никогда
не пропадали ночью, а только днем, когда я ходил в лес за пищей. С
каким-то дьявольским постоянством почти за каждую отлучку мне приходилось
расплачиваться одним, а то и двумя зверьками. Таинственный враг истрепал
мне нервы до такой степени, что я опять стал всерьез опасаться за свое
здоровье.
Эта бестия постоянно держала меня в поле своего зрения, в чем я не
раз имел возможность убеждаться. Знать, что враг неустанно следит за тобой
и притаился где-то рядом, а ты не можешь сказать, где он, не знаешь даже,
как он выглядит и не бросится ли в следующую минуту тебе на спину, - это
поистине скверное чувство, дьявольская игра в прятки. Однажды я отошел
всего на каких-нибудь пятнадцать минут за водой к ручью, вернулся - одного
зайца уже недосчитался. А вокруг все оставалось как прежде - ни малейшего
движения в кустах, никакого подозрительного шороха. Я начинал уже
сомневаться: в здравом ли я рассудке.
Прожорливость врага была под стать его несвойственному зверям
небывалому нахальству и коварству. Или он невидимка? Я с величайшей
осторожностью осмотрел каждый куст, каждое дерево поблизости, не пропустив
ни одного дупла, ни одной норы, и все безрезультатно - нигде ни малейшего
следа. Тогда я окопал злосчастную яму широкой полосой, удалив с нее всю
траву, чтобы узнать, следы каких лап оставит за собой хищник. Вернувшись
после часовой прогулки, я обнаружил, что он появлялся. И на этот раз он
утащил одного зайца, но четких следов не оставил. На вскопанной земле,
правда, что-то изменилось, появились какие-то вмятины, но я безуспешно
высматривал следы лап. Близкий к умопомешательству, я опрометью бросился в
пещеру, гонимый страхом, что враг бросится и на меня, но ведь он мог
затаиться в глубине моей пещеры. Ах, нервы, нервы!
Придя в себя и вновь обретя присутствие духа, я дал себе клятву не
знать покоя, отказаться от всего, чем дотоле занимался, пока не разгадаю
тайну и не схвачу дьявола за рога.
На следующий день, в обычное время, вооруженный, как всегда, ножом,
луком и копьем, я покинул пещеру, но, не пройдя и двухсот шагов, припал к
земле за одним из кустов. Ползком, стараясь не шуметь, как вор, направился
я к своей собственной обители. До ямы оставалось шагов пятьдесят. На этом
безопасном расстоянии я притаился за кустом, выбрав позицию, с которой
хорошо просматривалась и пещера, и яма с зайцами, и клетка с попугаями.
Враг мог быть поблизости, наблюдая за мной из ближайших зарослей, но я об
этом уже не думал. Меня охватил гнев, и я не хотел отступать.
Ждать пришлось недолго. Я заметил какое-то движение, но не в
зарослях, где я укрывался, а на склоне холма. Над моей пещерой нависал
довольно крутой склон, который вел к вершине холма. Этот склон, изрезанный
расселинами и трещинами, был покрыт осыпями и низкорослым кустарником.
Оттуда-то и двигался мой враг, спускаясь вниз. Он старался держаться
расселины меж камнями, поэтому я не мог его толком рассмотреть.
И только когда он сполз к самому подножию холма, я разглядел его.
Огромная змея медленно ползла, извиваясь, прямо к моей яме с зайцами. Она
казалась каким-то адским чудищем. Тело ее, толщиной почти с бедро
человека, выражало страшную силу и наверняка могло, опоясав взрослого
вола, раздавить ему все ребра. Как же против такой громадины выйти с моим
жалким оружием? Я заколебался в нерешительности.
Тем временем змея подползла к яме и остановилась, вытянув голову.
Замерев в полной неподвижности, она довольно долго прислушивалась, сверля
своими крохотными глазками заросли, в которых я притаился, словно чуя
опасность. Потом она раздвинула головой ветви настила и сунулась в яму.
Большая часть тела ее при этом осталась снаружи.
"Сейчас она схватит моих зайцев!" - захлестнула меня ярость.
Не владея более собой, я вскочил на ноги и бросился вперед. Змея, как
видно, меня учуяла: внезапным стремительным рывком она вырвала голову из
ямы и вскинула ее высоко над землей. В пасти у нее судорожно трепыхался
зайчонок. Заметив меня, змея откинулась назад, выгнув тело широкой дугой и
готовясь то ли нападать, то ли обороняться. Подбежав шагов на пять, я
отпустил тетеву - стрела пронзила ей шею навылет. Удав чуть дрогнул, как
бы дивясь, выпустил из пасти добычу и тут же, шипя, пополз на меня. Я едва
успел отбросить лук и схватить копье. В тот миг, когда враг был совсем
рядом, я изо всех сил размахнулся и нанес ему удар в шею. Змея
пронзительно зашипела и закачалась, неестественно запрокинув голову.
Кажется, я перебил ей шею. Долго раздумывать не приходилось, я нанес еще
один удар, сильнее прежнего.
Этого оказалось достаточно - удав обратился в бегство. Стрела, все
еще торчавшая в его теле, разлетелась вдребезги.
Живучесть чудовища была поистине поразительной. Извиваясь, удав
мчался такими прыжками, что я едва поспевал за ним. Лук и стрелы снова
были у меня в руках.
Если бы удав устремился вниз, в заросли, ему наверняка удалось бы
спастись. Но он, повинуясь силе привычки, стал взбираться на холм - к
своей гибели. Тут я догнал его и, не слишком приближаясь - сил у него было
еще достаточно, - стал осыпать его градом стрел. Чаще я промахивался, но
несколько раз все-таки попал. Он вновь сделал попытку броситься на меня,
но силы его иссякли. Я без труда отскочил в сторону. Схватив копье за
острие, я тупым концом ударил его по голове раз, второй, третий. Уже
бессильный, он все еще извивался, и я долго опасался к нему приблизиться.
Потом я измерил его. В длину он составлял пятнадцать футов, тело его
украшал великолепный рисунок из линий, зигзагов и пятен. Цветов было
несколько: светло- и темно-коричневый, черный и желтый.
Я был так измотан борьбой, что вынужден был лечь и несколько часов
отдыхать.
Помятый удавом заяц сдох. В яме их осталось только четыре.

ОГОНЬ
После этих бурных событий наступили более спокойные дни. Каждый день
утром, если только благоприятствовала погода, я отправлялся в лес и всякий
раз что-либо приносил: то птицу, то зайца, то фрукты. Одним словом,
недостатка в пище я не испытывал, а это было сейчас самым важным.
На заячьей поляне я, кажется, истребил всех зверьков: они все реже
попадали теперь в мои силки. Но я открыл в другой части острова хорошее
место для лова, и моя яма опять стала заполняться четвероногими
обитателями.
В окрестностях озера Изобилия мне часто попадались болотные свиньи. К
сожалению, мне ни разу не удалось приблизиться к ним на расстояние
выстрела.
Становилось все жарче, под конец апреля солнце жгло немилосердно. Я
стал ломать голову, как одеваться. Робинзон Крузо, мой любимый герой и
предшественник на этих островах, защищался от солнца зонтиком, а когда его
европейская одежда пришла в негодность, Сшил себе из козьих шкур нечто
вроде кожуха, а на голову - меховую шапку. На моем острове коз не было.
Имея, однако, столь привлекательный пример, я хотел быть верным и
достойным последователем моего героя, хотя поначалу мне пришлось немало
поломать голову. Из пальмовых веток и листьев я смастерил роскошный
зонтик, но, когда попытался им пользоваться, - полное фиаско. С таким
снаряжением оказалось совершенно невозможно продираться сквозь заросли
леса. В конце концов я зашвырнул бесполезную игрушку в угол и больше к ней
не возвращался.
С одеждой дела обстояли не менее скверно. Все, что было на мне после
кораблекрушения, включая и вещи, найденные в сундучке, быстро изорвалось в
чащобах, сплошь утыканных колючками. Близился день, когда мне вообще
нечего будет на себя надеть.
Шкурок от съеденных зайцев у меня скопилось уже не менее двадцати, и
при желании из них можно было бы сшить что-то похожее на одежду. Но при
одной мысли - носить в такую жару меховую шубу, мне становилось дурно. Под
полотняной рубашкой пот лил с меня ручьями, что же будет под шубой? Нет,
не верю, что Робинзон ходил в шкурах и в этом климате чувствовал себя
хорошо.
Преодолевая ложный стыд и стремясь сберечь остатки одежды, я ходил
раздетым, в одной набедренной повязке.
Кожа моя, с течением времени более похожая на кожу индейца, чем
белого человека, становилась все более устойчивой к солнечным лучам. На
голове у меня выросла буйная шевелюра, длинные волосы ниспадали на шею, и
этой естественной защиты оказалось вполне достаточно. Днем я ходил
раздетым, а на ночь надевал рубашку, поскольку в пещере порой было изрядно
холодно.
Мои кожаные башмаки тоже стали понемногу разваливаться. Я попробовал
привязывать к ногам деревянные сандалии, но в них неудобно было ходить, и
я вскоре их забросил. Почти все время теперь я ходил босиком, а когда кожа
на моих подошвах достаточно загрубела, без сожаления расстался и с
башмаками. "Дикарь!" - могут мне сказать. "Возможно, дикарь!" - отвечу я,
но разве на острове я не жил в условиях дикого человека, не имевшего даже
огня, и разве, чтобы дожить до лучших времен, не следовало прежде всего
обрести именно черты человека, именуемого диким?
Огонь! Отсутствие его я начинал ощущать все острее. Сырая пища давала
себя знать, и, хотя я оправился от болезней, одолевавших меня в первые дни
жизни на острове, я тем не менее понимал, что длительное употребление
сырого мяса к добру не приведет. И я все искал и искал кремни, стучал
камнями друг о Друга. И все напрасно - ни одной живительной искры я так и
не добыл.
И вот однажды, в какое-то счастливое утро, меня словно осенило, я
хлопнул себя по лбу и вскрикнул от радости. За всеми своими горестями я
совершенно об этом забыл. Ведь у меня же с самого начала было отличное
кресало, стоило только протянуть руку, и притом какое кресало!!! Кремневый
пистолет, найденный мной возле капитана! Пороха у меня, правда, не было, и
стрелять из него я не мог, но разве, отводя и спуская курок, нельзя высечь
искру?
Со всех ног я бросился в пещеру. В углу в пыли нашел пистолет, протер
его, проверил - пружина курка была цела и лишь заржавела. Несколько раз я
отвел и спустил курок, пока не пошло легче. Когда я очистил железную полку
от ржавчины и спустил на нее курок, я чуть не ошалел от радости: искра
высеклась - яркая, веселая, жаркая искра.
Второй вопрос: удастся ли найти трут для разведения огня? Сухая трава
не хотела заниматься, мелко наструганное сухое дерево - тоже нет. Тогда я
нашел в лесу старое трухлявое дерево, выгреб из него немного пыли,
тщательно ее растер и высушил на солнце. Потом я насыпал ее на полку
пистолета. Щелчок спущенного курка - и искра. Пыль затлела! Я подул:
робкий голубоватый язычок пламени. Я добавил веточек - огонь!
- Огонь! Огонь! - закричал я как ребенок.
Я подложил сухих веток - огонь усиливался, разрастался, трещал.
Волнение душило меня. Еще веток! Пламя выросло в рост человека, победно
гудело, сыпало искрами. Новый, животворный, могущественный союзник!
Бегом таскал я сухие ветки, в избытке валявшиеся поблизости. Когда
огонь набрал силу и я убедился, что он не зачахнет, я забил зайца,
освежевав, нанизал тушку на прут и стал медленно вращать над костром.
Вскоре в воздухе разнесся восхитительный аромат печеного мяса. Он был так
ошеломителен, что у меня закружилась голова и потекли слюнки.
Я никогда не забуду вкуса этого первого пиршества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87