Иван знал, к лету все
будет готово, и если его не перехватят сами космофлотчики из Управления,
только его и видали!
В видеогазетах он читал о Гуте Хлодрике. Совсем короткая была
заметочка. Но суть-то ясна: старинного приятеля под конвоем отправили на
подводные шахты Гиргеи, в бессрочную латоргу. Иван понимал, для Гуга это
крышка, никогда ему не выбраться с этой проклятой планеты! Но что он мог
поделать? Только скрежетать зубами в бессилии? Нет, нервы надо было беречь
для дела. И все же он не тратил времени зря, раздобыл и припрятал
автомат-парализатор, десантный лучемет, кое-какие боеприпасы... Если бы он
в селе показал кому-нибудь эти штуковины, никто бы не понял, для чего вся
эта железная дребедень - уже двести с лишним лет небыло войн, даже
местного характера, охота на животных давным-давно вышла из моды, на
охотника посмотрели бы как на недоумка.
Обзавелся он я спецмедикаментами, запасом стимуляторов,
нейтрализаторов... К нелюдям с голыми руками не попрешься! К ним и
вооруженным до зубов были идти не слишком-то безопасно. И вообще, что он о
них знал? Да ровным счетом ничего! Но Иван утешал себя мыслью, что вот и
узнает! А там видно будет!
Его жгло изнутри, разъедало. И он не мог справиться с той бесовской,
неукротимой силой, что поселилась в его груди. Не помог ему я
старичок-священник. Не помог, но немного облегчил существование, благодаря
ему Иван увидал в конце длинного, нескончаемого темного туннеля проблеск
света.
В Москву он прилетел на два дня. Больше выжидать не стоило, больше
выжидать ему не позволяла гнетущая, безжалостна память.
Он стоял в Храме, отрешенный и завороженный, он был готов простоять
так всю жизнь. Это был целый мир в мире. Вселенная во Вселенной! Этому
Храму было без малого шестьсот лет. Он был воздвигнут народом и для
народа. На белом свете не существозало ничего равного ему. Были строения
выше, шире, массивнее и грандиознее. Но гармоничнее и одухотвореннее не
было, ни в прошлом, ни в настоящем. Не предвиделось таковых и в будущем. В
этом Храме воплотился тысячелетний гений народа-страдальца,
народа-защитника. Его невозможно было уничтожить, стереть с лица этой
святой земля. Его можно было лишь временно разрушить, разнести на куски,
что и сделали варвары-изверги двадцатого века, века тотального геноцида и
мракобесия вселенских масштабов. Но власть вандалов и убийц оказалась
недолгой. Храм же был вечен - он возродился в конце этого кровавого, но
выдохшегося на последних десятилетиях века, возродился во всем своем
великолепии и нетленности, по воле народа и вопреки доживающей в роскоши и
страхе кучке плутократовузурпаторов. И его возрождение стало началом
Возрождения полузадушенной многострадальной земли-десятки тысяч храмов
засверкали над городами и селами золотыми куполами, освещая российскую
землю, утверждая в ней своим величием и открытостью мир и покой,
терпимость и доброту. В считанные годы поднялась из праха полуразрушенная
страна, ожила, окрепла, обрела второе дыхание, еще более глубокое, чем
первое, более ровное, животворящее. И стоял в сердце этой великой и
могучей страны, дающей все человеку любой крови и веры, обеспечивающей
всем покой и благоденствие, светлый, возносящийся к небесам Храм-главная
обитель Духа Возрождения России и всего православного христианского мира,
средоточие Добра и Веры в Добро - Храм Христа Спасителя, Неразрушимая
Святыня. Стоял, отражая своими куполами Огонь Небесный, бросая его блики
на людей - в их сердца и души.
Иван сошел со своего места, ничего не видя вокруг, ничего не слыша,
побрел к иконостасу. Он понимал, что пора уходить, что ему нельзя
расслабляться, размякать душой. Но ничего не мог с собой поделать. Он
хотел в последний раз - в первый и последний! - заглянуть в глаза Тому,
кто единственный не бросит его, не оставит в самую трудную и тяжкую
минуту. И он видел уже Этот Взгляд. И он понимал, что и его видят.
- Огради меня. Господи, силою Честного и Животворящего Твоего Креста,
- прошептал он, почти не разжимая губ. - И сохрани меня от всякого зла.
Краем глаза он увидал какого-то священослужителя, приближавшегося к
нему. Но он не мог оторвать взгляда от Лика Того, к кому обращался. Он
ждал Знака.
И ему показалось, что дождался. Лик вдруг утратил суровость и
непреклонность, стал добрым, даже простодушно добрым, словно приоткрывая
завесу, скрывавшую Его подлинное выражение от непосвященных.
Иван вздрогнул. Отвел глаза. С него было достаточно.
- Что ты ищешь, сын мой? - спросил полушепотом священнослужитель.
Он был еще совсем не старый, лет под семьдесят, с длинной темнорусой,
но уже полуседой бородой и близорукими добрыми, почти детскими глазами.
Его голову облегал белый и странный какой-то, на взгляд Ивана, клобук с
маленьким крестиком наверху.
Иван совершенно не разбирался в церковных чинах и званиях, не мог
отличить митрополита от рядового батюшки, дьякона от семинариста, а кто в
каких одеяниях и по какому случаю должен был предстать перед паствою, он и
вообразить не мог. Надо было, конечно, все это разузнать запомнить. Но
Ивана больше влекло внутреннее, глубинное, нежели внешнее, наружное.
- Правду ищу, - сказал он.
- Значит, ты ищешь Бога, - вымолвил священнослужитель, - ибо Бог не в
силе, а в Правде! Ты понял меня?
Иван кивнул головой, не ответил. Но он понимал, куда клонит
священнослужитель.
- Я знаю про тебя, - сказал тот, - почти все знаю. И еще знаю главное
- ты пришел сюда неспроста. Ты уже готов?
Иван вздохнул. Он решал, надо ли отвечать, стоит ли? Все про него
знали! Лишь он один ничего еще толком не знал.
- Вижу, что готов. Когда отлет?
- Через два дня.
- Два дня срок немалый, - сказал священнослужитель, оглаживая бороду,
опустив глаза долу. - За два дня может многое измениться... Не
передумаешь?
Иван выразительно поглядел в его глаза.
- Значит, не передумаешь. Ну что же, отговаривать тебя не стану. Тем
более, удерживать! Иногда удержать человека, обуздать его, приневолить -
все одно, что сломать. Церковь же человека возвышать должна, открывать
перед ним мир необъятный и неизведанный, окрылять, но не путы накладывать.
Поступай, как знаешь. Но помни то, с чего начали не в силе Бог, а в
Правде! А еще это понимай так: не с сильными Бог, а с правыми!
Поначалу Иван внутренне напрягся, что-то в душе сопротивлялось
проповедям и нравоучениям, не желало принть их - с какой это стати его,
взрослого человека, прошедшего сквозь такие передряги, что и не снились
большинству землян, начинают вдруг поучать, наставлять словно мальца
безусого?! Но почти тут же раздражение, порожденное гордыней, угасло. Ведь
слышал он сейчас не поучения ментора, а то, что постоянно звучало в его
мозгу, то, о чем кричала в нем самом Совесть! Только теперь это был не
внутренний голос, а внешний. И потому внемлить ему следовало с удвоенным
вниманием, сопоставляя со своим, отринув гордыню и раздражительность. И
ему стало легко, хорошо. Он склонил голову, как бы соглашаясь с
неизвестным ему священнослужителем, признавая правоту его слов.
- Большинство мирян живет просто, как трава растет, - продолжил
священнослужитель, - они грешат понемногу, каятся, а в общем их души
чисты, не запятнаны большими и смертными грехами, им легко жить на белом
свете. Но иногда в мир приходят люди иного склада - сильные, цельные,
одержимые. И они несут в этот мир с собой или Большое Зло или Большое
Добро. Не сразу становится видно, что именно, лишь со временем
раскрывается их сущность, и тогда люди обычные могут сказать: да, это
поводырь и праведник, очистивший часть мира от скверны, или же - это
обольститель, влекущий за собой в пропасть адскую. Мне, грешному, не дано
быть провидцем, предрекать, кто есть кто на свете. Но я вижу, что путь
твой не прост, что в тебе заключены зародыши и Большого Зла и Большого
Добра. Они еще не вступили меж собой в битву за Душу твою, они пока только
примериваются друг к другу, но когда они сойдутся в безжалостной и лютой
схватке, душа твоя содрогнется. И тебе придется принять решение, с кем ты,
на чьей стороне! Будь готов к этому, сын мой. Тебя ждут страшные
испытания. Я не знаю, кто в тебе одержит верх, может, и тот, кого в Храме
Божием вслух лучше не называть. Но Церковь не отрекается и от падших... ты
же пока не пал и не вознесся. Ты стоишь на перепутье. И перед выбором
твоим прими мое доброе напутствие и благословение. Благословляю тебя, сын
мой.
Священнослужитель замолчал, заглянул в глаза Ивану и перекрестил его.
С минуту они простояли в тишине. Иван не знал, как полагается отвечать в
таких случаях, что делать. Он лишь опустил голову. Но даже теперь он
ощущал на себе испытующие и одновременно напутствующие взгляды, обращенные
на него с Иконостаса. Не только Сам Вседержитель, но и Богородица,
Архангелы, Святые, казалось глядели на него, вопрошая, прожигая насквозь
его душу, но вместе с тем и благославляя, поддерживая, даже ободряя. И
перед ними душа не могла лгать.
- Большую тяжесть в себе несу, - проговорил он с трудом, не поднимая
головы, - не знаю, может, это и есть то самое зло, не знаю, а может,
просто - боль, обида, тоска!
- Вырвавшаяся наружу боль порождает новую боль, обида - обиду, тоска
становится неизбывной. Ты же помнить обязан, что горя жаждой мщения,
выплескивая наружу обиду, принесешь в мир Зло. Тебе будет казаться, что
борешься с этим Злом, что ты истребитель этого Зла, но истребляя и
обарывая его силой, будешь лишь умножать его. И настанет день, час, когда
ты перестанешь понимать, где кончается Доброй начинается Зло, и сам
станешь воплощением Зла! Это будет страшный день для тебя и страшный час,
не дай Бог, чтобы они настали, ибо не помогут тебе тогда ни Животворящая
Сила Креста Господня, ни мои напутствия и добрые слова. Помни, в какой бы
мир ты не вознамерился вступить, не меч в него ты привнести должен, не
злобу и ненависть, вражду и раздоры, а одну любовь только. Добро на острие
меча не преподносят. Ты же, сын мой, собираешься в чужой мир идти с мечом.
Подумай обо всем хорошенько. Благословляю тебя на свершение праведных дел!
Священнослужитель снова осенил Ивана большим крестным знамением.
Потом положил ему руку на плечо, привлек к себе и трижды поцеловал.
- Иди!
Он отстранил Ивана резким движением.
- И знай, что Святая Церковь Православная с тобой и в тебе! Но помни,
о чем я говорил, о чем говорила тебе твоя совесть, ибо если вступишь на
дорогу Зла и отринешь Добро, будешь проклят на веки вечные. Иди! И да будь
благословен!
Иван поклонился священнослужителю. Перекрестился, еще раз воздев
голову и образам. Повернулся. Пошел к выходу.
У самых дверей храма его нагнала пожилая женщина, та самая, что
предлагала Ивану свою помощь. Она молча заглянула в лицо ему, потом быстро
и мелко, трижды перекрестила.
- Вы не знаете, кто это был? Вы, наверное, видели, в таком белом
головном уборе, седой? - спросил Иван.
Женщина укоризненно покачала головой. Произнесла с нежимом, словно
отчитывая нерадивого ученика:
- Это был Патриарх Всея Руси! Ну да Бог простит ваше незнание! -
женщина замялась, но все-таки спросила неуверенно: - Что он вам сказал? Я
все видела - он вас благословил. Он вам сказал доброе слово, да?
Иван вдруг растерялся, он не знал, что ответить. И он отвернулся,
поспешно вышел из Храма. В глаза ударило ослепительное майское солнце.
И именно в эту минуту он отчетливо, до боли в груди, понял, что пути
назад нет, что он должен лететь туда, что не будет ему места на Земле,
пока не исполнит он своего долга, что не будет покоя даже в самой покойной
и уютной норе, что избегнуть того часа, когда сойдутся в смертельной
схватке Добро и Зло, ему не удастся, что он должен сделать свои выбор.
Иван обернулся. Поднял голову. Ярче миллионов солнц горели в небесной
выси золотые купола Несокрушимого Храма Христа Спасителя.
Земля - Эрта-387 -
Осевое измерение.
2478-ой год, июнь.
Дубль-Биг-4
- И все-таки ты дурак, Ваня! - сказал Толик Ребров, и его густые
брови нависли над самыми глазами, почти скрывая их. - Ты все себе
поломаешь, о карьере я вообще не говорю, пиши, пропало! Через пять-шесть
лет ты бы сел в удобное и мягкое кресло, а там бы и в Управление попал...
Не-е, расстанься с мечтами об этом, Ваня!
- А я вообще-то ни о чем таком и не мечтал, - сказал Иван, - ты мне
свои грезы не приписывай.
Толик надул щеки, побагровел.
- Ладно, держи бумагу, - сказал он и сунул Ивану в руку белый листок
с какой-то печатью, - на Эрте получишь баки. Но учти, я тебе их даю для
прогулочных целей. Вот, гляди, - он вытащил из стенысейфа другой листок, -
это продление отпуска, как обещал, на полгодика. Но не больше, Ваня!
Отдохнешь, развеешься... А где, меня не касается, понял! Все, Ваня, вали,
куда тебе надо! Но на меня не пеняй!
Шипастая рыбина подплыла к самому стеклу, и уставилась на Ивана
выпученными красными глазищами, тяжело задышала. Потом она разинула
клыкастую черную пасть и долго облизывалась огромным желтым языком с
водянистыми присосками. Ивану всегда становилось не по себе при виде этих
облизывающихся гиргейских рыбин. И он отвернулся.
Толик подошел к аквариуму, залез по боковой лесенке на самый верх, к
маленькому задвижному лючку, и бросил рыбине какую-то гадость в кормушку.
Он всегда сам заботился об обитателях аквариума. Рыбина набросилась на
кусок падали, словно ее целый год не кормили. Про Ивана она тут же забыла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103