«Аманда, свет души моей, у тебя не освободилась Книга балансов годовых?» Служащие, пересекающие центральный проход на пути к архивным шкафам и обратно, считали своим долгом напевать вышедшие из моды песенки. Верней, не все служащие, а только мужчины – женщины пересекали коридор молча; но они задвигали ящики архивных шкафов с чрезмерной или даже, пожалуй, неистовой энергичностью и тем вплетали свою дань в общую какофонию рабочего дня – так поступали все сослуживицы Грайса на всех его прежних службах. (Между прочим, здесь он уже увидел парочку очень симпатичных сослуживиц – так что ему будет на кого переключиться, если у него не выгорит с миссис Фос.)
И все же Грайс чувствовал, что одного какого-то звука ему явно не хватает. Те, что он слышал, казались давними, привычными друзьями, он мог определить происхождение каждого из них – и, однако, они не сливались в успокоительный, обычно не замечаемый звуковой фон, который помнился ему по предыдущим службам. Да-да, он мог определить происхождение любого конторского звука – и поэтому заметил, что одного не хватает.
Когда Грайс подошел к своему отделу, миссис Рашман разговаривала по телефону. Это был частный разговор: миссис Рашман предупреждала своего собеседника, что ей надо купить пачечку подсоленного крекера, и, значит, она немного опоздает на их свидание в винном баре.
Раз она во всеуслышанье назначала мужчине свидание в баре – а судя по ее тону, она разговаривала именно с мужчиной, – то Грайсу здесь рассчитывать было не на что. И он подумал, что хорошо бы узнать, не встречается ли с кем-нибудь в барах миссис Фос.
Миссис Рашман звонила кому-то сама, потому что Грайс, подходя к отделу, слышал, как она сказала: «Привет, это я», – а телефонного звонка не слышал. Вообще-то могло, конечно, так случиться, что ей позвонила секретарша ее знакомого, пока Грайс был в уборной, а потом она долго ждала, когда ее собеседник начнет разговор, – но, подумав, Грайс решительно отверг такую возможность.
И тут он сообразил. На столе у каждого служащего стоял телефонный аппарат, причем столов на восьмом этаже было никак не меньше шестидесяти, а может, и все восемьдесят. Стало быть, шестьдесят или даже восемьдесят телефонов – и за те полтора примерно часа, что он пробыл в «Альбионе», он не услышал ни одного телефонного звонка!
Глава вторая
Грайс не сказал Сидзу всей правды, когда тот спросил его, почему он ушел с прежней службы. Морока с транспортом, о которой он упомянул, в самом деле осточертела ему хуже горькой редьки, а относительная близость «Альбиона» к Лондонскому мосту действительно ускорила его решение стать альбионцем. Однако, спрашивая Грайса, почему он перешел в «Коварный Альбион», Сидз подразумевал другой, более важный вопрос – почему он ушел из «Комформа»; а случилось это потому, что он стал «излишней рабочей силой» и был уволен по сокращению штатов.
Грайс прекрасно знал, что в этом не было ничего позорного, и среди прежних коллег весело подшучивал над своим сокращением. «Стало быть, в сорок один год меня вышвырнули из жизни», – говорил он с шутовской горечью и трагически ударял себя кулаком по лбу, чтобы никто не принял его фразу всерьез. А потом немного спокойней добавлял – с видом человека, довольного предстоящим отдыхом: «Они, признаться, здорово помогли мне с этим своим сокращением. Я давно уже собирался намылиться отсюда, и мне, видимо, не хватало только внешнего толчка».
– И вот ему дали этот толчок – под зад, – пошутил тогда кто-то из его коллег.
– Х-х-хах! – обычным своим смешком откликнулся Грайс
Три Грайсовых товарища по несчастью – жертвы автоматизации управленческого труда – отнеслись к своему увольнению так же философски, как он. «Взглянем на это дело трезво, – рассуждали они. – Мы отхватили неплохой куш в виде компенсации за увольнение. Сколько нам пришлось бы вкалывать, чтобы положить в банк такие денежки – да еще и с выплаченным налогом?» Они говорили, что им незачем спешно поступать на другую работу, что они теперь как следует оглядятся, может, и вообще сменят к чертовой матери профессию. Один из них, Парслоу, считал, что, продав дом и сняв квартиру с помещением для магазина, он сможет заработать себе на жизнь, торгуя поделочной древесиной под вывеской «Сделай сам» или, скажем, «Умелые руки».
Грайсу не дано было знать, ощущают ли они, как и он, сосущий холод под ложечкой. Он, впрочем, заметил, что второй из трех его собратьев по увольнению воспылал вдруг пламенной страстью к скачкам и начал покупать ранний выпуск вечерней газеты, где печатались не только программы скачек, но и объявления о работе. «Не давайте мне поставить все мое выходное пособие на Редрама! – умолял он коллег. – Христом богом заклинаю вас, не давайте!» Третий сокращенный принялся каждый вечер звонить своим знакомым из других фирм, чтобы пригласить их после работы в бар «на бокальчик вина». Ну а Парслоу, узнав о своем сокращении, стал яростно названивать торговцам лесоматериалами, приценяясь к мелким партиям товарной древесины. Сам Грайс беспрестанно размышлял про все растущее количество безработных и вспоминал статьи из «Дейли мейл», в которых рассказывалось о служащих его возраста, «навеки распростившихся со своими конторскими столами». Он заметил, что ему очень часто приходится бегать в уборную.
Нет, умереть с голоду он, конечно не боялся. Приплюсовав к своим сбережениям выходное пособие, он подсчитал, что сможет жить, не меняя своих привычек, двадцать месяцев – или, немного сократившись в расходах, два года; ну, а если учесть инфляцию, то месяцев семнадцать-восемнадцать. Да и Пегги, его жена, тоже кое-что получала, работая неполный день в конторе букмекера кассиршей (он, правда, не рассказывал об этом всем и каждому), а за их домик в Форест-Хилле, доставшийся ему по наследству после смерти матери, надо было платить только налог: банковскую ссуду на строительство домика его родители выплатили полностью. В рассрочку он за последнее время ничего дорогого, счастью, не покупал, и машины у него не было, так что ему не приходилось думать о расходах на ее содержание – хотя если б она у него была, то в случае чего продав ее, он смог бы протянуть без работы на несколько месяцев дольше. Но так или иначе, а машины у него не было, да и за восемнадцать-то месяцев какая-нибудь работа ему наверняка подвернется.
А вот потерять – даже всего на несколько недель – ежедневный конторский приют ему было до смерти страшно. Много лет назад, сразу же после медового месяца, он сообразил, что с девяти утра до шести вечера его домом родным может быть только контора. Дневное затворничество в конторе доставляло ему истинное удовольствие – старые заключенные называют подобное чувство «тюремным кайфом».
Он работал в конторах с шестнадцати лет: поначалу Холборнская страховая компания, где он трудился два года; потом армейская служба и работа в Архивном управлении Военно-воздушных сил («Из конторы в контору», – писал он бывшим коллегам, адресуя свои открытки «Всем в Отделе мелких ассигнований»); потом конторская должность в государственной фирме «Причалы и внутренние водные пути», где он познакомился с Пегги; потом четыре или даже, кажется, пять разных мелких контор; и наконец – «Комформ», который он сменил теперь на «Альбион». Грайс еще в молодости понял, что ему, «конторскому трудяге», как он представлялся новым знакомым, следует поступить на работу в какой-нибудь муниципалитет, где служащим гарантирована государственная страховка и возрастающая по мере углубления инфляции пенсия. Ему было ясно, что свяжи он свою судьбу с Плановым отделом Льюишемского городского совета – а такая возможность у него когда-то была, – и он тянул бы там лямку до самой пенсии. Но ему неудержимо хотелось перейти на новое место примерно каждые три года – недаром он считал, что в его характере есть что-то от цыгана.
Он менял работу, даже когда его ожидало повышение: ему вовсе не хотелось кончать свой служебный путь начальником отдела, потому что он был вполне удовлетворен ролью рядового клерка. Его привлекала служебная повседневность – не сама работа (довольно однообразная, но, как говорится, не пыльная), а вся уютно устоявшаяся конторская атмосфера. Привыкнув к своим обязанностям, изучив ритуальные конторские шутки и местные обычаи, он с удовольствием окунался в неспешную конторскую обыденность. И если ему нравились ежегодные отпуска, то исключительно из-за возможности вволю поболтать с такими же, как он, служащими где-нибудь на теплом островке вроде Тенерифа. Отщелкивая фотоснимки на расстоянии в две тысячи миль от родного дома, он с радостью предвкушал свои послеотпускные объяснения. «А это немецкий ресторанчик, где, как я вам писал, готовят двадцать два вида бифштексов, что означает, разумеется, двадцать два способа приготовления все того же бифштекса. Эта вот смутная фигура – мой большой палец на объективе фотоаппарата или, возможно, наш официант Отто. Он, знаете ли, оказался презанятным человеком!..»
Поступи Грайс в свое время на работу в Льюишемский городской совет, он, конечно, знал бы там сейчас все ходы и выходы. Вернувшись шестнадцатого августа из отпуска, он сидел бы за плетеным столиком, попивая кофе и показывая коллегам свои отпускные фотографии… Но в его положении «избыточной рабочей силы» ему пришлось позвонить в Бюро путешествий, чтобы забрать внесенный за будущее путешествие аванс.
«Уважаемый сэр, – выстукивал он на машинке, пока их отдельская машинистка обедала, – я хотел бы занять должность старшего клерка по капиталовложениям, которая объявлена вакантной в сегодняшнем выпуске «Дейли мейл». Мне сорок один год, и я имею следующий опыт…» Но, хотя он разослал не меньше двух дюжин таких писем, ответа ему ни разу не пришло. Его стала мучить медвежья болезнь. Газеты изо дня в день приглашали на работу людей, знакомых с вичислительной техникой – он-то знал ее не лучше, чем китайскую грамоту, – или иносказательно (из-за Билля о равноправии женщин) объявляли, что таким-то и таким-то фирмам требуются хорошенькие девушки для представительства и работы на побегушках. Короче, в течение недели Грайсу так и не удалось найти себе места, хотя он внимательно читал те страницы газет, где вакансии располагаются по рубрикам, с перечислением всех незанятых рабочих мест для служащих его категории. А ведь раньше, меняя работу, он выбирал, куда перейти, по крайней мере из сотни возможных вариантов,
«Уважаемый сэр,
Я работал во вверенной Вашему попечению фирме с марта 1968 по август 1971 года и уволился в связи с переходом на работу поблизости от моего дома, а затем поступил на должность старшего клерка в Мебельно-сбытовой отдел компании «Комформ». Я получил сведения об открывшейся у вас в Договорном отделе вакансии, связавшись по телефону с мистером Коттингли…»
Грайс ни разу не был на бирже труда и думал о ней с тем боязливым презрением, которое охватывало каждого добропорядочного клерка викторианской эпохи, когда речь заходила о работном доме. Он, конечно, слышал, что биржу труда заменили теперь комиссии по трудоустройству и что людям не приходится стоять там в длинной очереди, уныло змеящейся по блекло-зеленым коридорам, но все же чувствовал себя униженным и удрученным, думая, что ему придется туда пойти. Он не очень хорошо знал, какие там порядки, и опасался, что оттуда его могут послать на фабрику – даже если он не захочет стать рабочим.
Но оказалось, как с облегчением обнаружил Грайс, что это учреждение еще раз чудесно изменилось и теперь, под названием комитет труда, напоминает демонстрационный зал солидной фирмы. Да и размещался комитет труда не в каких-нибудь трущобных переулках, а на одной из вполне респектабельных торговых улиц. Грайсу не пришлось отвечать на вопросы сурового чиновника, отгородившегося от безработных массивным барьером или, еще того оскорбительней, глядящего на них из перекрытого железной решеткой окошка, – симпатичная девушка, похожая на стюардессу, подвела его к Доске объявлений в виде нескольких фанерных щитов, подвижно закрепленных на одной общей оси, и приветливо предложила ознакомиться с имеющимися в наличии вакантными должностями. Их тут было очень много, вакантных должностей, аккуратно выписанных на белые картонные карточки, но и посетителей – потенциальных конкурентов – тоже было очень много. Поэтому Грайс не стал выбирать и раздумывать: запомнив номер первой же попавшейся ему на глаза вакансии – Тресту «Британский Альбион» требуются старшие клерки, знакомые с расчетно-кредитной и/или учетно-архивной документацией, – он быстро подошел к регистрационному столу, где другая девушка, напоминающая стюардессу, нажала несколько кнопок на какой-то электронной машине, а потом дала ему анкету и сказала, что он должен явиться в «Альбион» для собеседования к одиннадцати тридцати утра в следующую пятницу.
Здание «Альбиона» высилось на Грейвчерч-стрит – одной из основных магистралей, связывающих Сити с западными районами Лондона. Грайс явился туда за час до срока и присел на низкую каменную ограду, протянувшуюся вдоль широкого газона, разбитого на месте недавно снесенного дома, который принадлежал какой-нибудь старой торговой фирме. Благодаря широкому газону перед фасадом здания даже нижние этажи «Альбиона» не были затенены соседними домами. Грайс подумал, что летом на газоне наверняка загорают во время обеденного перерыва альбионские машинисточки, а значит, было бы неплохо захватывать с собой из дома бутерброды и съедать их в обед, сидя на свежем воздухе, чего он раньше никогда не делал, потому что вокруг фирм, в которых ему доводилось работать, плотно стояли дома и присесть там было попросту негде. Вот уже и первое преимущество новой работы, подумал он.
Архитекторы, на взгляд Грайса, не слишком разумно использовали пространство, отведенное для здания фирмы: тринадцатиэтажное, но как бы сплюснутое, если смотреть с торца, оно было отделено от газона бетонной площадкой, а границей между площадкой и газоном служил декоративный заборчик из цепей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39