Грайс машинально заметил и запомнил, когда его коллеги уходят поутру в уборную и на сколько времени они там уединяются. Рекордсменом, как он сначала решил, был Грант-Пейнтон, исчезавший каждое утро с кипой газет под мышкой примерно без десяти одиннадцать и возвращающийся в отдел не раньше, чем через полчаса. Так думал Грайс до четверга, когда около одиннадцати малая нужда выгнала из отдела его самого и, шагая по центральному проходу мимо Оперативно-хозяйственного отдела, он увидел Грант-Пейнтона у фотокопировальной машины – тот размножал схематический план оранжереи, для строительства которой требовалось получить разрешение от районного архитектора. Они с увлечением поговорили об оранжереях и парниках, хотя Грайс мало что в этом смыслил. Грант-Пейнтон, несмотря на свой чванливый вид, оказался очень милым человеком.
А маленький закуток, где стояла фотокопировальная машина, был у служащих восьмого этажа своеобразным клубом – так в старых американских фильмах клерки какой-нибудь патриархальной компании собираются возле титана с холодной кипяченой водой, – и еще одним частым гостем этого закутка был трудяга Бизли, размножающий обыкновенно какие-то внеслужебные документы – возможно, протоколы заседаний, которые проводил Попечительский совет Детского клуба. Бизли с мрачной доброжелательностью посоветовал Грайсу запастись углем ввиду назревающей забастовки шахтеров, и хотя Грайс оборудовал у себя (на деньги, выплаченные ему страховой компанией после смерти матери) центральное отопление с подогревом воды от газовой колонки, он был благодарен Бизли за совет. Как ему и показалось с самого начала, Бизли был нелюдимом из-за своей застенчивости.
В первую же неделю Грайсу удалось перемолвиться несколькими словами с каждым служащим Отдела канц-принадлежностей – даже с юной Тельмой, оказавшейся, кстати сказать, неимоверной болтушкой. Сыграв однажды роль третьей ведьмы в школьной постановке «Макбета», она страстно полюбила театр и теперь с нетерпением дожидалась, когда альбионская труппа снова объявит набор артистов.
Миссис Рашман интересовали исключительно гастрономические темы, и почти все ее разговоры сводились к жалобам па отсутствие в продаже сухого печенья или на дороговизну консервированной солонины по сравнению с другими мясными консервами того же веса. Приближающаяся свадьба считалась ее сугубо личным делом, и о ней в отделе не разговаривали. Да она и занимала Грайса только в связи с его опасениями, что ему придется раскошелиться на прощально-свадебный подарок. Он даже не пытался представить себе предсвадебную пору миссис Рашман – встречи с ухажером в парках, поцелуи на лавочках и всякое такое прочее. Раз уж не у него с ней началась любовь после встречи в баре, она интересовала его только как сослуживица.
Взять хотя бы ее гастрономические походы. Грайс удивлялся количеству купленных ею во время перерыва на обед продуктов, но его нисколько не интересовало, что она с ними делает, придя домой. Ее красная холщовая сумка была для него реальной, только пока она стояла на стуле у ее письменного стола, а едва миссис Рашман выскальзывала за альбионскую дверь, она автоматически исчезала из Грайсовой жизни вместе со своей сумкой. Миссис Рашман покупала еду и для кошки – стало быть, у нее была кошка; однако, поскольку она никогда о ней на службе не рассказывала, кошки словно бы и не было. Кошка могла обрести для Грайса реальность только в рассказах миссис Рашман – да и то как дополнительный штрих к образу самой миссис Рашман, не больше.
То же самое было и с физкультурным залом Детского клуба, о котором радел Бизли, и с хакимовским братом – оптовым торговцем кондитерскими товарами. Они были только характерными особенностями Грайсовых сослуживцев и дематериализовались вместе с ними, когда те заканчивали свой трудовой день. Все его сослуживцы теряли реальность за дверями службы… да он и сам, пожалуй, тоже.
Он верил в свою неслужебную жизнь, лишь пока сам был не на службе, – так реальность сна ощущается только во сне. Он давно уже заметил, что стоит ему повесить на вешалку плащ и утвердиться за своим служебным столом, как внешний мир, вместе с его собственной внеслужебной жизнью, перестает существовать. И «Альбион» вовсе не был исключением: сидя за Ваартовым столом (потому что своего у него пока не было), он мог представить себе Ваарта, хотя никогда не видел его, гораздо отчетливей, чем билетного кассира на станции Лондонский мост или торговца газетами из киоска возле его дома, или даже собственную жену. Ему удавалось припомнить, как она выглядит, лишь когда он вызывал в воображении знаменитую теннисистку Билли Джин Кинг, на которую она немного походила, если была под нее причесана. Так что, судя по всему, Грайса вполне устраивала его новая служба.
Он вспомнил на работе о своей жене всего один раз за первую неделю – да и то в связи со служебным происшествием. Выйдя из Отдела служащих после приемного собеседования, он так радовался вновь обретенной работе, что забыл отдать обнаружившийся в его документах дубликат карты Б-52 одноруким швейцарам. Выяснил он это воскресным вечером, накануне своего первого рабочего дня, когда опорожнял карманы, чтобы жена почистила и выгладила ему костюм. Укладываясь спать, он попросил ее во что бы то ни стало напомнить ему утром про дубликат, но она, разумеется, не напомнила, и он забыл положить его в карман. Решив, что дело важное – каким оно, конечно же, и было, – жена попыталась позвонить ему на службу. Но оказалось, что альбионского телефона нет ни в городской телефонной книге, ни в телефонном справочном бюро.
Жена сказала ему об этом в понедельник вечером, а он соответственно обратился к Копланду во вторник утром – потому что, когда он попытался отдать дубликат одноруким швейцарам, те, неспешно посовещавшись, отказались взять его на том основании, что пропажа, дескать, уже зафиксирована у них в Книге происшествий.
Копланд был на своем рабочем месте: сидя за письменным столом, он сосредоточенно разглаживал фантик от ириски. Копланд покупал у Хакима конфеты не для дома, как остальные клиенты, а для поддержания сил на работе. Он хранил жестяную банку «Подарочного ассорти» в личном ящике одного из архивных шкафов и часто лазал туда за очередной конфетой. Возможно, не только кривые зубы, но и привычка сосать конфету превращала иногда его речь в невнятное бормотание.
У клетушки Копланда не было двери, а стучать по металлическому барьерчику Грайсу показалось глупо. Он просто стал так, чтобы Копланд мог его заметить, а когда тот поднял на него взгляд и сердечно сказал «Заадите», вошел в клетушку. К его немалому облегчению, Копланд совершенно спокойно выслушал рассказ о мытарствах с этой проклятой бумажонкой, а главное, без всяких возражений согласился ее взять и небрежно бросил на свой канцелярский поднос для документов, приготовленных к сдаче в архив.
Копланду, видимо, хотелось поболтать. Он не мог предложить Грайсу сесть, потому что ему, по чину начальника отдела, стул для посетителей не полагался, но он сделал рукой неопределенно радушный жест, соответствующий, как догадался Грайс, армейской команде «Стоять вольно».
– Ток и паая сясь, – объяснил Грайсу Копланд, когда тот рассказал ему, в виде анекдота, как его жена не смогла разыскать альбионского телефона.
А потом, словно бы для того, чтобы Грайс не попросил более подробного разъяснения, Копланд быстро встал, подошел к архивному шкафу, выдвинул свой индивидуальный ящик и, проглотив конфету, которая была у него во рту, вынул из жестяной банки с Виндзорским замком еще одну. Все это он делал, нисколько не таясь и явно не понимая, что следовало бы угостить и посетителя; но когда ему понадобилось развернуть конфету и сунуть ее в рот, он стыдливо отвернулся от Грайса и ссутулил плечи – как человек, совершающий некое интимное, так сказать, омовение.
Завершив этот слегка непристойный, на взгляд Грайса, обряд, Копланд вернулся к столу с зажатой в руке оберткой от конфеты и незаметным движением положил ее на уже разглаженную – с очевидной надеждой, что второй обертки Грайс не разглядит. Сев за стол, Копланд принялся разглаживать обе цветастые бумажки, как он разглаживал до прихода Грайса одну, и ему, судя по его старательности, было очень важно, чтобы, разглаженные, они оказались одинакового размера. Не прекращая своего занятия, он рассеянно спросил у Грайса, пообвык ли тот на новом месте.
Кое-кто из канцпринадлежников уже задавал Грайсу этот вопрос, и он ответил Копланду так же, как отвечал им – что «Альбион», мол, напоминает ему океанский лайнер. Грайс никогда не бывал на океанском лайнере, но, по его мнению, эта фраза говорила одновременно и об его почтении к фирме, и о запутанной планировке «Альбиона», Копланд признал, что некоторые альбионские закоулки – Сад сожжения, например, – он и сам ни разу не видел. Грайс решил, что его начальник имел в виду Склад снабжения. Пообещав загрузить вскоре Грайса работой – тот сказал, что с нетерпением этого ждет, – Копланд внезапно вернулся к телефонной теме:
– Да-да, ток и паая сясь, – повторил он.
Даже если Копланд, как предполагал Грайс, говорил «только прямая связь», то и тогда это не объясняло загадки. Грайс подумал, что, будь его жена немного инициативней, она просто позвонила бы по номеру прямой связи, который указывался в дубликате – хотя это мог, правда, быть прямой телефон самого Лукаса и, значит, она так или иначе не дозвонилась бы до Грайса. Но он все равно не понимал, почему солидная коммерческая фирма не помещает в городском справочнике своего телефонного номера и почему телефоны, стоящие на столах у всех служащих, с утра до вечера мертво молчат.
Грайс не собирался обсуждать свои телефонные недоумения с начальником отдела, наверняка и без того загруженным делами по горло, но Копланд, сложив конфетные обертки в форме восьмиугольника и приглаживая ногтем большого пальца линии сгибов, принялся объяснять:
– Паая сясь паааит избаица от лииных занков… – Грайс уже научился его понимать и уверенно расшифровал кривозубо-конфетный код:
– Прямая связь помогает избавиться от лишних звонков, как установили наши бизнес-консультанты. Каждый отдел имеет свою собственную прямую телефонную связь. Так что, если ваша жена, в случае крайней нужды, захочет вам позвонить, она сможет вызвать вас к этому телефону.
Копланд вяло указал на свой телефонный аппарат. Он лишь слегка выделил голосом слова «в сучьи тайны уды» – в случае крайней нужды, как расшифровал Грайс, – но ему и без дальнейших объяснений начальника стало понятно, что в «Альбионе» отнюдь не поощряются звонки служащим из города. Мудрая политика, Она избавит его от звонков жены (особенно если не давать ей номер прямого телефона) с дурацкими вопросами, почему он опять задерживается на работе.
– Разумеется, – добавил Копланд, – вы-то можете позвонить в город. Наберите «девятку» и разговаривайте себе на здоровье, если вам, конечно, не нужен австралийский, к примеру, город. Но звонки служащим у нас не поощряются. – Когда Копланд закончил («уас не пааяюца», сказал он), Грайс, чтобы показать свою понятливость, спросил:
– Кроме звонков из других отделов нашей же фирмы, надо полагать?
– Не пааяюца, – твердо ответил Копланд. Из его дальнейшей бормотни Грайс понял, что в «Альбионе» приняты исключительно документальные сношения между отделами: – Даумент атас, даумент ам. Фе засирано, фе паятно. – «Документ от нас, документ нам, – расшифровал Грайс, – все зафиксировано, все понятно». Он уже так наловчился слушать начальника, что воспринимал его мычание как самые обычные человеческие слова.
«Альбион» все больше напоминал ему какой-нибудь муниципальный совет. Видимо, разница между частными фирмами, муниципальными учреждениями и государственными организациями постепенно стиралась. Как правильно сказал Копланд, порядки теперь везде устанавливались бизнес-консультантами. Грайс нисколько не удивился бы, узнав, что у них в фирме похозяйничала команда американских бизнес-умников…
Заметив, что Копланд с ироничным благодушием ждет от него новых вопросов, он спросил:
– Но ведь, наверно, крупные фирмы редко не обнародуют номера своих телефонов?
– Сплошь и рядом! – ответил Копланд. (Он сказал «Вошь из ада», но Грайс уже просто перестал замечать его речевые перлы.) – И в этом есть глубокий смысл. С пользой для фирмы нам звонят, как правило, только постоянные клиенты, давно уже знающие телефоны тех начальников, которые им нужны. А незапланированные звонки – от мелких торговцев, недовольных заказчиков и прочей надоедливой шушеры – мы начисто исключаем из своей деловой жизни. И таким образом экономим массу рабочего времени.
Да-да, здесь наверняка орудовали американские бизнес-умники, способные перевернуть вверх дном самую консервативную фирму.
Благодушный тон беседы позволил Грайсу фамильярно опереться на стол начальника. Но теперь он резко выпрямился и замер по стойке «смирно». Однако не ушел, надеясь, что Копланд еще вернется, быть может, к теме обвыкания на новом месте и объяснит ему хотя бы, где и как получают альбионские служащие жалованье. И он был здорово озадачен, когда Копланд сказал:
– Я отец или нававарос?
Маскируя глуповатой улыбкой свою растерянность, Грайс выбрался из клетушки начальника и только через несколько минут, уже за своим (а точней, Ваартовым) письменным столом, понял, что Копланд спросил его: «Я ответил на ваш вопрос?» – повторив вчерашнюю фразу Сидза.
Глава пятая
Что же до служебных занятий, то Копланд определил их Грайсу в тот же день – наверно, зря он напомнил о себе начальнику, явившись к нему со своими досужими расспросами. Так или не так, но он почувствовал себя несправедливо ущемленным: по его представлениям, первая неделя на новом месте предназначалась для знакомства с обычаями фирмы.
А кроме того, он надеялся, что ему передадут работу миссис Рашман;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39