«Сокол мой, Васенька. Неужли не видишь – сохну я по тебе, с того дня, как увидала… Стыдно, а говорю. За Михаила пошла, чтоб только с тобой рядом… Да лучше б служанкой взял, помощницей Василисы, чем с постылым жить…»
Ему вдруг стало стыдно: Мишка на службе, а начальник с его женой хороводится. И Дарья за стеной спит… Слегка отшатнулся, но руки ее не выпустил.
– Ведь муж он тебе, законный. Сама пошла…
– Муж! – Настена зло всхлипнула. – Чурбан постылый… Ему лишь одно от меня надо: побольше ткать да прясть. Только и разговоров – как он свой дом поставит, хозяйство заведет, денег накопит да откроет лавку.
– Мишка? – удивился Тупик и тут же прикусил губу, вспомнив некоторые ухватки дружинника. – А разве плохо своим домом жить? Многие кметы так живут.
– Да рази про то я, Василий Андреич? Я-то ему – вроде рабы дармовой. И зачем женился?.. Да и не нужны мне его ласки…
Тупик заговорил, едва справляясь с собой:
– Глянешься ты мне, Настена, ой как глянешься. Но што делать? Мы ж не басурмане, и не мог я взять вторую жену. Ступай-ка нынче спать, ступай. Может, к лучшему пойдет у вас…
Утром он увидел ее возле колодца. Дружинники после ночной службы поили коней из большой дубовой колоды. Настя набрала воды. Тупик невольно залюбовался ею – словно пушинку, несла на одном плече коромысло с тяжелыми деревянными ведрами. Он поймал ее вопросительно-виноватый взгляд, румянец залил щеки женщины – та же она, что явилась однажды зимним вечером на крестьянском подворье, только на голове бабий волосник вместо короны сплетенных темно-золотистых волос. Тупик поприветствовал дружинников, оборотясь, проследил, как Настена поднималась на высокое крылечко, напрягаясь под свободной рубашкой всем крепким станом, с улыбкой сказал Мишке:
– Женку мы тебе высватали на загляденье. Такую лишь на руках носить, миловать да лелеять.
Мишка удивленно посмотрел на начальника.
– Ха! Не хватало баловать. Баба, она и есть баба. Да ишшо деревенская. Одначе, Василий Андреич, коли службы нет, мы до вечера спать завалимся.
Глядя в широкую Мишкину спину, подумал со злостью: «Сукин ты сын, однако! Не стоишь ты этого сокровища». Ему взаправду было досадно – словно обманул кого-то и сам обманулся, – но сильнее досады захватывало другое: Настена так близко – и что им двоим до Мишки Дыбка, которому теперь всего дороже сон?
Двор опустел, лишь у скотного сарая старая птичница кормила кур. Поодаль яростно дрались два красно-рыжих петуха, не обращая внимания на зерно и настойчивый зов хозяйки. Тупик обходил конюшни, амбары и клети. Дворского у него не было, за порядком приходилось следить самому, но сейчас мало что видел.
Настена снова вышла к колодцу, и он окликнул ее.
– Ай, Василий Андреич?
– Отнесешь воду, Настена, зайди в оружейную клеть, поможешь мне.
Она кивнула, наклонила голову, и Тупика всего обняло жаром.
Оружейная клеть примыкала к глухой стене дома, ее закрывали разросшаяся бузина и черемуха. Здесь хранились старые щиты, рогатины, топоры, копья, которые еще могли пригодиться, а также разная охотничья снасть. Тупик отпер тяжелую дверь с хитроумным внутренним замком, вошел в сухой теплый сумрак. В узкое оконце вливался приглушенный листвою дневной свет; отточенное железо, развешанное на стенах, едва поблескивало; в углах трепетали тревожные синие тени. Тупик сел на широкую лавку, застеленную медвежьей полстью, прижал руку к горящему лицу. «Что делаешь, Васька, что творишь!» Легко, словно листья, прошелестели шаги в отворенной двери. Она стояла перед ним, опустив руки вдоль тела, смотрела на него, и глаза ее были – два озера, которые не переплыть.
Он запер дверь, шагнул к женщине, бережно коснулся ее плеч. Не отстранилась, не сказала слова, только смотрела.
– Настенька…
Потом ее скинутая рубашка и влажное тугое тело снежно белели на темной медвежьей шкуре, взгляд из-под приспущенных ресниц снова и снова звал, и Васька забывал, что их обоих могут хватиться в доме, станут искать – он словно заблудился в диком, знойном лесу, зачарованный чудесной силой, и никто уже не выведет из колдовского царства. И вдруг – как удар: «Дарья!..»
Он встал, неверными пальцами застегнул рубаху. Не глядя на женщину, глухо сказал:
– Прости меня, Настенька…
Выскочил из клети, даже не притворив дверь. На дворе по-прежнему было тихо, в жарком воздухе сонно жужжали мухи – ничто не изменилось вокруг, ничто, кроме самого Васьки Тупика. Он быстро взнуздал и оседлал Орлика, который обрадованно тыкался мордой в плечо хозяина – странно, что Орлик еще любит его.
– Далеко ли, Василий Андреич? – окликнул с крыльца старый конюх.
– К вечеру ворочусь, – ответил уже из-за ворот.
Он ускакал верст за десять вверх по Яузе и, пустив коня на луг, сел над омутом, стараясь не думать, как теперь вернется домой, войдет к жене, посмотрит ей в глаза. Он знал, что любит свою Дарьюшку, нет у него на свете никого ближе ее, и вот ведь сотворилось такое. А скольких можно любить сразу?.. Никакого врага не боялся Васька Тупик, теперь боялся себя. И на исповеди придется рассказывать попу… Промолчать нельзя – перед богом не солжешь. И с Мишкой каждый день встречаться. Да не с умыслом ли высватал Мишке красивую девку, которая тогда, зимним вечером, сразу приглянулась самому Тупику? Он больше всего испугался этой мысли. Нет! Только пожалел, доброго мужа хотел ей – не было иного умысла! А сомнение точило.
Студеная вода ключевой заводи немного успокоила Тупика. Он решил: Мишку – отселять. Купить ему дом подальше. Но вспоминалось тугое, сильное, послушное тело Настены, распростертое на пушистой темной полсти, ее горячие руки, нежный шепот и стон – Ваську охватывало пламенем, готов был снова и снова переживать случившееся. Что же это такое?.. Видно, нельзя им жить рядом. Найти бы повод и передать Мишку в другую сотню…
Вернулся Тупик затемно, по-воровски прошел в свою горницу и лежал без сна почти до зари. Утром, слава богу, вызвал Боброк и велел собираться в поход. Настену он больше не видел, а когда прощался с Дарьей, такое раскаяние, жалость, такая безмерная вина перед женой охватили Тупика, что едва не признался во всем. Даже не подумал – мог признанием погубить ее и будущего ребенка. По счастью, в светелке находилась Арина – жена Алешки Варяга.
Да, привез-таки Алешка свою звонцовскую зазнобу с трехмесячным сынишкой погибшего куликовского ратника. Еще раньше приехала к Микуле молодая вдовушка Марья с двумя детишками. Весело стало в доме Тупика на половине «детей боярских». Его дружинники – счастливые люди. Счастливые и святые – не чета начальнику.
А Дарья что-то чувствовала – не завязалось у нее сердечных отношений с Настеной. Только было подружилась с Анютой – ту взяла к себе в терем княгиня Елена Ольгердовна, обещала помочь в розыске родных. Хорошо, что приехала Арина…
С самого начала боярыни не приняли Дарью в свой круг. За спиной Тупика поговаривали: свалял он дурака с женитьбой. Мог бы и боярышню взять, после того как получил высшее воинское отличие – золотую гривну и немалое поместье. Боярин Морозов, раздосадованный тем, что Тупик переманил из его вотчины доброго работника с семьей, заявил прилюдно: «Сам из грязи вышел – и жену оттуда взял. Зря государь таких голодранцев возвеличивает, они только мужичий дух разводят в Кремле». Взбешенный Тупик встретил Морозова в детинце, ухватил за грудь.
– Ты, Иван Семеныч, видно, забыл, што дед твой у князя суздальского конюшни чистил. От меня хоть конским потом пахнет – то пристало воину, – от тебя же несет мочой и навозом. Еще скажешь непотребное слово о женке моей, я тебя вот этим мечом обратно в навоз и отправлю.
Боярин осатанел. Крикнул своим холопам, чтоб схватили Тупика, но слишком знаменит был молодой княжеский сотский и страшен в гневе: изрубит – не задумается. Не посмели. Боярин кинулся к государю. Тот сгоряча велел вызвать сотского, чтобы сорвать с него дорогую награду да засадить под караул, но кто-то из воинов успел предупредить Боброка-Волынского, чей терем стоял подле великокняжеского. Тот сам пошел к Димитрию, и скоро Морозов вылетел из терема как ошпаренный, отстегал своих холопов плетью и ускакал домой. Боброк позвал Тупика к себе, остерег: «Ты, Василий Андреич, поберегись теперь. От Морозова всего можно ждать. Будь моя воля, давно бы его с Москвы выпер, но Димитрий Иванович дорожит им. Он, змей, и пользуется». Тупик усмехнулся:
– Я сам с усам, Дмитрий Михалыч, в обиду не дамся.
– Эх, Васька, ты еще не знаешь, как опасно враждовать с великими боярами! Не такие, как ты, головы теряли. До покойного Василия Вельяминова был на Москве тысяцкий Алексей Петрович Хвост. Из простых людей, а голова! Вторым человеком стал при Симеоне Гордом. Народ любил его, а великие бояре злобились, что над ними из простых горожан воевода стоит. И однажды ночью в темном переулке его – топором. Тогда уж отец Димитрия великий князь Иван Милостивый сидел на столе. Любил он Алексея Петровича, догадывался, што тут подлый заговор. А тем и кончилось дело, што отрубили голову наемному душегубу, схваченному народом. Вон какого человека извели. Помирись-ка ты с Морозовым, повинись перед ним, службу какую сослужи ему. Дело молодое, горячее, он простит и забудет.
Тупик промолчал, но виниться перед Морозовым не думал. Назло боярам, а более того – боярыням, стал чаще водить молодую жену в кремлевские храмы. Он не мог нарядить Дарью в соболя, всего одна драгоценность была в ее уборе – подаренная великим князем жемчужная нить, – и зимой в беличьей шубке, и летом в шелковой телогрее со стеклянным бисером Дарья привлекала к себе внимание. Она как будто и не замечала холодного отчуждения разнаряженных матрон и их дочек, но Васька знал, как нелегко ей, и всячески старался оградить от возможных обид.
Однажды весной при выходе из церкви их приметил и подозвал великий князь, ласково поздоровался с Дарьей, объяснил жене:
– Помнишь, я рассказывал тебе о девице, которую Васька у татар отвоевал? Она за ним потом на Дон ходила. Так вот она.
Растерянная Дарья не смела поднять глаз, а Евдокия Дмитриевна сама взяла ее за руку, смеясь:
– Теперь я вижу, отчего твой Тупик такой храбрец. За этакую невесту со всей силой Мамаевой можно в одиночку сразиться. Но что же ты, государь мой, не сказал мне, что она в Москве живет? И твой муженек-воевода хорош, – оборотилась она к Анне, сестре Димитрия. – Тож словечком не обмолвился. Она небось столько повидала!
– Я завтра же с утра за ней пошлю, – подхватила Анна. – Вот и послушаем.
Тупик был на седьмом небе от такой чести. Димитрий погрозил пальцем сестре:
– Ты бы, Аннушка, мужа ее сначала спросила: дозволяет ли он жене по гостям разъезжать?
– Мы ж ее не в полон берем, – улыбнулась Евдокия. – Поди, за меч не схватится.
Дарья вопросительно-робко глянула на мужа, Димитрий засмеялся:
– Што я говорил! Однако, Василий, и правда, пора жёнке твоей с княгинями да боярынями обвыкаться. А то одичает в светелке почище, чем в Диком Доле.
– Да што, государь, – смутился Тупик. – Рази я басурман какой – жену под запором держать? За честь низко кланяюсь тебе, великая княгиня, и тебе, Анна Ивановна.
– Вот и славно. – Евдокия, кивнув, удалилась в сопровождении мужа и золовки, и только теперь Тупик заметил, сколько глаз следило за ним с женой, сколько ушей слушало их разговор с государевым семейством. Многие вдруг стали раскланиваться, будто по привычке. Не умышленно ли Димитрий Иванович завел этот разговор прилюдно? Смотрел Васька на бобровые шубы и столбунцы, собольи салопы, кики и женские шапки, осыпанные жемчугами, на приветливо улыбающиеся беленые лица боярынь и понимал: сейчас, в эту минуту, может быть скрепя сердце, их с Дарьей принимают в круг знати, прежняя жизнь кончается. И первый раз стало ему неловко за бедность одеяния своей жены, за то, что сам он даже в церковь часто ходит в воинском кафтане. В душе поднималась невольная глухая злоба на этих людей. Он знал: далеко не все тут родились боярами, а стоило получить чины, поместья, завладеть вотчиной и властью над людьми – как они уже воротят нос от простых людей, чьим трудом кормятся, будто и кровь, и кость у них другая. Тупик часто замечал: чем роскошнее и дороже на человеке одежда, тем он мельче, трусливее, подлее в душе. Самые пустые люди – это и самые чванливые. Может, они безотчетно боятся, что новый человек сблизи разглядит их никчёмность, а то и перехватит кусок – оттого с такой злобной настороженностью встречают малейшее выдвижение всякого, стремятся сразу поставить его в зависимое положение. И случайно ли именно среди этих «избранных» чаще всего встречаются доносчики, пакостники и предатели? А воры они через одного. Неужто и он, Васька Тупик, станет на них похожим? Ведь вон Боброк-Волынский – зять великого князя, сам князь, знаменитый воевода с огромной властью, а кто из простых воинов почувствовал рядом с ним себя приниженным? Смотришь на него – и как будто сам растешь. Великий человек, он, прежде всего, человеком остается, братом всякому соплеменнику.
Тупик не относил себя к числу людей особенных, но не станет он вползать на брюхе в число боярской знати. И не станет обдирать своих крестьян, ради того чтобы жена его ходила в соболях, как эти высокомерные свиньи, вдруг завилявшие хвостом по-собачьи перед сотским, едва государь его обласкал. Ради воинского, государского дела можно и подданных разорить, но ради боярской шубы – никогда!
Дарья пришлась по душе великой княгине, и теперь княжеская карета часто увозила ее в Кремль. Сказалось тут, наверное, и то, что обе женщины были на сносях: Евдокия ждала седьмого ребенка, Дарья – первого.
Тупик забыл о предостережении Боброка, и напрасно. Возвращаясь однажды ночью со службы, он услышал за спиной осторожные шаги. Опытный слух разведчика отметил: человек ступает крадучись. Тупик шел пешком и прибег к самому простому способу обмана преследователя: резко пригнулся, шагнул к заплоту ближнего дома – в глазах идущего сзади он должен был словно растаять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85