Она взяла меня под руку, и мы пошли к дверям.– Тебе станет лучше. Подожди немного, и ты поймешь.Во вторник мы вместе провели ночь на моей раскладушке, поэтому она знала о моих проблемах с засыпанием. Она видела, как я вертелся и крутился всю ночь, а потом засыпал на мгновение, чтобы проснуться в холодном поту.– Если я засыпаю, то сразу же переношусь во сне туда, – сказал я.Мы вышли на улицу Монро. Было прохладно, но не морозно.– Куда переносишься?– На Остров.Снег скрипел под нашими ногами, пока мы шли.– Ты говорил об этом докторам?– Нет. Я скрыл это. Я хотел вернуться домой. Мне казалось, что если я вернусь, все пройдет.Она сжала мою руку.– Подожди, пусть пройдет некоторое время. Ведь прошло всего четыре дня с тех пор, как ты вернулся. Послушай-ка. Тебе не кажется, что смена обстановки поможет тебе с твоими проблемами? Ты же знаешь, у меня есть комната в «Дрейке».Я улыбнулся ей.– Уж, конечно, это не тот шикарный белый мезонин, который один твой хороший приятель сдал тебе в субаренду до тех пор, пока он вернется.Салли грустно засмеялась.– Нет, я не знаю, что случилось с ним и с его мезонином. Я говорю просто о комнате. В которой есть кровать.– Ты меня уговорила.Мы перешли Кларк-стрит, направляясь к коктейль-бару Барни Росса. Был вечер пятницы, и на улице почти не было машин. Само собой, все бары уже минут сорок были закрыты.– А ты знаешь, к чему все это? – спросила она. Я отрицательно покачал головой.– Я знаю лишь, что Бен попросил меня зайти сегодня через некоторое время. Я спросил его, могу ли привести с собой девушку, и он сказал: «Конечно!» Будет море напитков, и бар практически будет предоставлен в наше распоряжение.– Ты уверен, что он именно это тебе сказал? – спросила она.Мы подходили к дверям, из-за которых слышались приглушенные, но различимые звуки музыки, смех, разговоры. Дверь была заперта, но сквозь стекло мы видели толпу людей, попивающих пиво. Мы стояли в голубом свете неоновых огней, которыми было написано имя Барни и изображены боксерские перчатки. Мы недоумевали, не понимая, что происходит, но тут за дверью показалось лицо Бена. Сквозь стекло он улыбался, как ребенок перед рождественской витриной. Потом он отпер дверь, и мы вошли внутрь.– Что случилось? – прокричал я ему, чтобы он услышал меня за шумом.– Давайте, заходите! – сказал Бен, все еще улыбаясь, гостеприимным жестом предлагая нам войти. Он провел нас сквозь шумный, прокуренный зал. Пианола-автомат играла «Блюз в ночи»... па-па-папапа... в зале было полно ребят из Вест-Сайда. Они были моего возраста или старше, кроме нескольких мальчишек в военной форме. Они похлопывали меня по спине, улыбались мне, поднимали в мою честь тосты, пока мы проталкивались сквозь толпу... «...проходи, Нат; ты показал этим желтым сволочам. Геллер...» – слышалось со всех сторон. Остальные, похоже, были из спортивного мира, в основном, борцы, боксеры, включая Уинча и Пиана – бывших менеджеров Барни, – я увидел их в другом конце зала, где они разговаривали с молодым парнишкой – борцом по виду. Надеюсь, для его и их блага, у него была проколота барабанная перепонка, или плоскостопие, или еще что-нибудь, но его не ждет впереди карьера на ринге. Там были также несколько репортеров, в основном, спортивных, но среди них я увидел и Хэла Дэвиса с синяком на подбородке. Синяк был отвратительным, но взгляд, которым меня одарил его владелец, был еще неприятнее.Мы дошли до самой последней скамьи, вокруг второй толпилось еще больше людей. Бен закричал: отойдите, отойдите!" – ...когда я был мальчишкой в коротких штанишках, па-па-папа... – и все разошлись, и черт меня возьми, если моему взору не предстал поседевший Барни Росс, который сидел передо мной.Он смотрел на меня своими чертовыми щенячьими глазами, и у него была та же бульдожья физиономия, с той лишь разницей, что щеки стали поменьше. Как и мои. У него не было таких темных кругов под глазами, как у меня, но его волосы, которые прежде были темными и которые тронулись сединой, когда я видел его в последний раз, сейчас стали свинцово-серыми. Рядом с ним сидела Кати – темноволосая манекенщица, которую он подцепил в Сан-Диего. Но увидев меня, он вскочил, опираясь на трость, вырезанную из ветки, которую привез с Острова.– А ты постарел, – произнес он, улыбаясь.– На себя посмотри – у тебя же волосы поседели. Музыка все еще громко играла... – почему ты поешь блюз... – но мы не перекрикивали ее. Мы и так понимали друг друга.– У тебя тоже, – сказал он, показывая на седину у меня на висках. А потом он ткнул в свою седую голову. – Они поседели в ту ночь в окопе, в точности, как у моего отца во время русских погромов.– Господи, – промолвил я, глядя на его форму, – да ты никак до сержанта дослужился!Барни ухмыльнулся уголком рта:– Вижу, тебе тоже присвоили звание?– Да, – ответил я. – Я больше не военный. Его улыбка стала кривой и грустной.– Мне не следовало втягивать тебя в это, не так ли, Нат?... блюз в ночи...– Заткнись, schmuck, – сказал я и обнял его, а он – меня.– Салли! – вскричал он, увидев видение в черном и белом, которое стояло рядом со мной, наблюдая за взрывом наших сантиментов. – Рад тебя видеть, малышка! – Барни обнял ее и, держу пари, ему это понравилось куда больше, чем обнимать меня. – Здорово, что я вновь вижу вас вместе!– Полегче, – перебил его я. – Мы просто друзья.– Ах да, конечно, – проговорил Барни. – Проходите, садитесь с нами.Напротив Барни с Кати сидели два спортивных журналиста. Они уступили нам место, поблагодарив Барни, и убрали в карманы свои записные книжки. Но Салли не присоединилась к нам: Нат Кросс, «городской сплетник» из «Геральд-Американ» увлек ее за собой. Салли, улыбнувшись и пожав плечами, вручила мне свою шубу со словами: «Что делать, реклама есть реклама», и вскоре пропала в табачном дыму. – Ох уж эти репортеры, – проворчал Барни, качая головой. – Возьми, к примеру, этих ребят, которые пишут о спорте. Они хотели узнать все о том времени, когда я был признан лучшим боксером года. Но это же дурь, глупость! Я оставил ринг в тридцать восьмом. О таких вещах надо спрашивать спортсмена, который получил этот титул за прошлый год, а они пристают ко мне. Для чего?– Это выше моего понимания, – произнес я. Кати глаз с него не сводила; они держались за руки. – Когда ты вернулся? Почему не сообщил мне о своем возвращении?– Мой отпуск прошел быстро, – сказал он, пожимая плечами. – Я был в Нью-Йорке, получая этого «человека года», и у меня прошлым вечером появилась возможность прилететь сюда военным самолетом. Перед отлетом я позвонил Бену с просьбой собрать некоторых людей. Это он придумал устроить сюрприз. Итак, я приехал днем и провел вечер с мамой и со всей семьей. Завтра мне надо на прием к мэру Келли, где будут городские заправилы, но этой ночью я решил встретиться со своими старыми друзьями. Черт, как здорово оказаться дома!– Я видел эту дурацкую фотографию, – сказал я, ухмыляясь и качая головой, – на которой ты целуешь землю, сойдя с корабля-госпиталя на землю в Сан-Диего. Некоторые ребята на все готовы, лишь бы попасть в газеты.Барни сухо улыбнулся и погрозил мне пальцем.– Я же поклялся, что если когда-нибудь вернусь Домой, то первое, что я сделаю – это нагнусь и поцелую землю. Ты помнишь это?– Помню.– И я сдержал свое обещание.– Ты всегда так поступаешь, Барни. Поэтому пообещай мне, что ты не вернешься туда, Барни.– Это обещание просто сдержать. Я не вернусь назад, Нат. Шрапнель попала мне в руку и ногу.Пройдет несколько месяцев, прежде чем я смогу обходиться без моей верной деревянной трости.Он говорил о своей трости, привезенной с Гуадалканала, которая была прислонена сбоку к его скамье Большой набалдашник трости был в форме головы с глазами, сделанными из зеркальных камней. А во рту было нечто, напоминающее шесть человеческих зубов– Настоящие зубы япошек, – похвастался Барни, увидев, что я разглядываю их.– Хорошо, Барни, – промолвил я. – Рад, что ты не стал азиатом или чем-то в этом роде. Кати заговорила:– Барни перевели в Морской технический дивизион.– Это никак не связано с каким-либо социальным заболеванием? – спросил я его. Он скорчил гримасу.– Ты спятил?– Да. Так что заткнись – из-за этого меня и комиссовали. – Я коротко объяснил ему, как Элиот борется с венерическими болезнями и как трепом об этом старался скрыть от меня, что занимается правительственными заданиями. Барни это развеселило.– Я буду ездить по военным заводам, – пожал он плечами. Барни казался смущенным. – И буду рассказывать рабочим, как оружие и боеприпасы, которые они изготовляют, помогают нам косить япошек. Сущее безделье. Полная фигня, на самом деле.Кати многозначительно взглянула на него, а потом – на меня и сказала:– Не слушайте его. Его начальство сказало, что это – важная служба, ничуть не менее важная, чем на Гуадалканале! На военных заводах существует серьезная проблема с посещаемостью, и, возможно, что разговор с таким героем, как мой муж, воодушевит рабочих, и они станут смотреть на свою работу по-другому и ходить на заводы по расписанию!Кати была полна энергии, но что-то в ее поведении настораживало: было нечто неестественное в ее живости. Какая-то безнадежность. Я не был хорошо знаком с ней: мне казалось, что женитьба на девушке из шоу-бизнеса не принесет моему приятелю ничего хорошего, тем более что он разошелся со своей женой Перл, которая мне очень нравилась. Поэтому я не жаловал Кати, и всегда считал, что из их брака ничего не получится.Но сейчас, в этом прокуренном зале я понял, что она и в самом деле любила этого паршивца. Также я обратил внимание, что Кати очень беспокоило еще что-то, касающееся Барни.Барни взглянул на нее – свою знаменитость в красивом маленьком голубом платье. У нее была изящная мальчишеская фигура. По его взгляду я понял, что он тоже ее любит.– Кати отказалась от двух ролей в кино, Нат, только для того, чтобы иметь возможность путешествовать со мной. В этом турне по военным заводам мне придется заезжать на пять-шесть, а иногда и семь предприятий в день. Мы организуем ралли «Уор Бонд» и соберем банк крови для переливания... Я не возражаю против этого – мы-то с тобой знаем, как страдают наши ребята на этих тропических островах, как им нужно вооружение и боеприпасы.Ему бы на распродажах выступать.Я спросил:– Как долго ты будешь в городе, Барни?– Вообще-то у меня длинный отпуск. По крайней мере, месяц. И в Чикаго будет наша база – когда мы начнем тур. – Он улыбнулся Кати и сжал ее руку. На ней был алюминиевый браслет, сделанный из обломка японского «Зеро», который Барни подарил ей.Я спросил:– Ты помнишь д'Анджело? Он здесь, в городе. Улыбка Барни исчезла.– Знаю. Я просил Бена пригласить его, но он что-то не пришел.– Ты знаешь, он потерял ногу?– Как Уоткинс, – произнес Барни. – Только тот потерял обе ноги.– Вот черт! Где он?– В Сан-Диего. Я заходил к нему. Он все еще в больнице, но его дела идут неплохо.– Дай мне его адрес.– Конечно. А с двумя солдатиками все в порядке. У меня есть и их адреса, если хочешь.– А ты не знаешь, у Монока была семья?Барни покачал головой, и его лицо стало угрюмым.– Я проверял. У него никого нет. Я просто сидел там. Братья Милз пели «Бумажную куклу». Только, кажется, кто-то уменьшил громкость Барни сказал:– Я отправлюсь в Кенсингтон повидать д'Анджело как только смогу.– Ему, знаешь, досталось от газет.– Нет, я этого не знал, – сказал Барни. Я объяснил ему, что д'Анджело вел любовную переписку с Эстелл Карей. Барни знал об ее убийстве – дело, похоже, достигло размеров национальной трагедии.– Так они напечатали их любовные письма в этих чертовых газетах? – вскричал Барни. – Сволочи поганые!– Один из виновных в этом находится здесь.– Ты говоришь о Дэвисе?– О нем. О человеке с фиолетовым значком храбрости на подбородке.– Как он его получил?– Он заработал его.– Твоих рук дело?– Тот, кто стал морским пехотинцем, останется им навсегда.– Скотина, – сказал Барни, поднимаясь со скамьи. Опираясь о свою деревянную трость, он заковылял к Дэвису и стал честить его от "А" до "Я". Смотреть было приятно.Я пересел к Кати и спросил ее:– В чем дело, малышка?– Вы о чем?– Ты беспокоишься об этом маленьком паршивце, не так ли?Кати сжала губы, а затем кивнула.– Почему? – спросил я.– Он очень болен, Нат. У него бывают ужасные приступы малярии. Начинаются лихорадка и озноб. И он не может уснуть, а когда засыпает, его преследуют кошмары.Знакомая история.– Черт! – сказал я. – А выглядит он хорошо. Посмотри на темные круги у меня под глазами. У него и одного нет.Моя слабая попытка развеселить ее привела к тому, что Кати едва не разрыдалась.– У него ужасные головные боли, – продолжала она. – Ему так больно. Я хочу, чтобы Барни отложил свою поездку, но он не сделает этого.– Так вот почему ты отказалась от участия в съемках. Ты хотела быть с ним рядом, когда ему плохо.Она кивнула.– Я боюсь за Барни. Я хочу быть рядом с ним, чтобы присматривать. Ему на самом деле нужно шесть месяцев для того, чтобы полностью выздороветь, Нат но он до того упрям, что и слышать об этом не желает.– Он – хороший боксер, солнышко. Я думал, ты знаешь.– Он очень высоко тебя ценит, Нат.– И я высоко его ценю.– Может, ты поговоришь с ним.– Может, поговорю.Она поцеловала меня в щеку.Потом Кати улыбнулась и сказала:– А ведь ты считал меня охотницей за золотом, правда?– Да. Я был не прав, считая тебя охотницей.Подошла Салли, держа под руку Барни.– Я поймала его, когда он стращал прессу, – заявила она. – Так себя не ведут в коктейль-баре, согласен?– Барни, мне за тебя стыдно, – промолвил я. Салли произнесла:– Конечно, я не виню тебя. Этот мерзавец из газеты выставил на всеобщее обозрение любовную историю бедного солдата, и все пускают теперь слюни. Кстати, как они раздобыли письма? Они настоящие?– Думаю, да, – произнес я, не вдаваясь в подробности до тех пор, пока позже мы не оказались в ее постели в маленькой, но роскошной комнате в «Дрейке».– Так ты хочешь сказать, что некий полицейский детектив тайком взял эти письма, снял с них копии и продал той газете, которая дала за них самую высокую цену? Что же это за полицейский?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43