https://wodolei.ru/catalog/mebel/rakoviny_s_tumboy/60/
И скажу тебе, даже словами всего не выразишь, что я там увидал. Ну так вот. Послушай. Посмотри-ка сюда. Это все доказывает. Однажды и навсегда.Он закрыл одну половину лица рукой и смотрел на себя одним глазом.– Что доказывает? – спросил я.– Что я чокнутый, – прошепелявил он открытым уголком рта. – А теперь взгляни.Диксон закрыл другую часть лица. И опять посмотрел на свое отражение одним глазом.– Видишь, они совершенно разные.– Что?– Половины моего лица, сукин ты сын, да ты еще и глухой впридачу! Они должны быть одинаковыми, а они разные. Моя чертова физиономия – она расколота надвое. Эта гребаная война. У меня не все дома, вот так-то!Диксон отвернулся от зеркала, положил мне руку на плечо и усмехнулся; я заметил, что между передними зубами у него была дырка.– Мы там, где должны быть – ты и я, – сказал он.– Думаю, так и есть, – ответил я ему.– Semper fi Semper fi (лат.). – Всегда верен! – девиз морской пехоты США.
, – пожал он плечами и, надувшись от важности, ушел.Я решил выходиться. И я не забыл, как это делается. Я сидел в сортире, докуривая свою сигарету, и раздумывал, как я хочу выбраться из этого места. Как мне хотелось попасть домой! Где бы мой дом, к дьяволу, ни находился.Я смыл дерьмо, подошел к раковине и плеснул воды в лицо, после чего отправился на встречу с доктором.Он ждал меня возле комнаты медсестер и был одет не в военную форму. Белая кофта, белые штаны. Он был молод для врача – лет около тридцати. Аккуратно причесанные темные волосы, аккуратные усы, бледный, коренастый.Доктор протянул мне руку.– Рад видеть вас, рядовой Геллер, – сказал он.– Если это мое имя, – ответил я.– Это я и хочу помочь вам определить. Я – доктор Уилкокс.Ясное дело, штатский.– Рад познакомиться с вами, док. Вы и вправду думаете, что сможете мне помочь вернуться? Вернуться к моему имени? Вернуться туда, откуда я?– Да, – ответил врач.– Мне нравится ваша уверенность, – сказал я. – Но я всегда считал, что уж если парень свихнулся, то это навсегда.– Это не совсем верно, – ответил он, жестом приглашая меня в маленькую комнату с двумя стульями и столом. И смирительной рубашки что-то не было видно. Я зашел. Доктор продолжил: – Многие психические расстройства поддаются лечению. А те, что получены в результате стресса, такого как, например, участие в военных действиях, вообще довольно легко вылечиваются.– А почему?– Потому что травма – вещь временная. Вы должны быть благодарны, что у вас не физическое увечье и не хроническое заболевание.Я сел на один из стульев.– Так вы собираетесь провести мне курс серотерапии?Уилкокс продолжал стоять.– Можно лечиться амиталом натрия. Существует еще шоковая терапия. Но для начала я хочу попробовать помочь вам простым гипнозом.– Док, вы что, не знаете? Водевиль мертв!Он улыбнулся.– Это не вставной номер в выступление, рядовой. Гипноз много раз доказывал свою эффективность при лечении неврозов, полученных на поле боя. В их числе амнезия.– Ну...– Думаю, это покажется вам куда менее неприятным, чем, скажем, электрошок.– Это вылечило Зангара.– Кто это – Зангар?Я пожал плечами.– Будь я проклят, если знаю. Что мне надо делать, док?– Просто встаньте и повернитесь ко мне лицом. Мы должны помогать друг другу. Делайте все точно, как я скажу.Я встал и повернулся к нему.– Я в ваших руках, док.Так я и стоял, а он положил на мои виски свои теплые, успокаивающие руки.– Полностью расслабьтесь и настройтесь на сон, – велел он.Его голос был монотонным и в то же время мелодичным; его серые глаза были спокойными, но они повелевали мною.– Итак, – сказал Уилкокс, все еще держа свои руки на моих висках, – смотрите мне в глаза, смотрите мне в глаза, сосредоточьтесь на моих глазах, настройте свое сознание на сон. А теперь мы продолжаем, и вы сейчас глубоко заснете, теперь мы продолжаем, и вы сейчас глубоко заснете.Он убрал руки с моих висков, но продолжал смотреть мне в глаза.– Теперь сожмите руки перед грудью, – я сжал, он сделал то же, – сжимайте их крепко, крепко, крепко, крепко, крепко, сильнее, сильнее, и, сжимая их, вы засыпаете, сжимая их, вы засыпаете, ваши веки тяжелеют, тяжелеют....Мои веки весили тонну, но глаза оставались открытыми: его глаза повелевали моими, его голос продолжал монотонно звучать:– Теперь ваши руки крепко сжаты, крепко сжаты, крепко сжаты. Вы не можете разжать их – они крепко сжаты, вы не можете разжать их, а когда я дотронусь до вас своими пальцами, вы разожмете руки, а потом заснете, ваши глаза тяжелеют...Раз – схватил он меня!– Ваши глаза тяжелеют, тяжелеют, тяжелеют, вы крепко, крепко засыпаете, крепко, крепко, крепко засыпаете, вы спите, глаза закрыты, закрыты, вы крепко засыпаете, засыпаете, вы полностью расслаблены, крепко спите... спите... спите, сейчас вы крепко спите, нет страха, нет волнений, нет страха, нет волнений, вы крепко, крепко спите...Я был в темноте, но его руки и его голос вели меня.– А теперь сядьте на стул, который стоит за вами, сядьте на стул, который стоит за вами. Я сел.– Откиньтесь назад.Я откинулся.– А теперь наклонитесь вперед и крепко, крепко спите. Наклоняйтесь вперед и засыпайте крепче и крепче. А теперь я ударю вашу левую руку, и она будет твердой, как стальной прут, а вы засыпаете, засыпаете...Моя рука, как бы сама по себе, напряглась и выпрямилась.– Вы продолжаете спать, спать. Ваша рука твердая.Я почувствовал, как он дотронулся до моей руки, пощупал ее.– Ее нельзя согнуть и расслабить. А теперь я дотронусь до вашей макушки, дотронусь до вашей макушки, и эта рука расслабится, а правая станет твердой. Вы спите, крепко спите.Он легко дотронулся до моей макушки; моя левая рука расслабилась, а правая поднялась, как для фашистского приветствия.– Ваш сон глубже и глубже. Теперь я дотронусь до этой руки, и мой палец будет горячим, вам будет невыносимо больно.Обжигающая боль! Как раскаленная шрапнель!– Ваша рука напряжена. А теперь, когда я дотронусь до вашей руки, боль исчезнет. Все будет хорошо.Боль ушла, ничего не осталось.– Ваша рука теперь расслаблена, а вы спите, спите, спите... Вы глубоко спите. Вспоминайте. Вспоминайте. Вспоминайте Гуадалканал. Вспоминайте Гуадалканал. Вы можете вспомнить. Все. Вы можете вспомнить все. Вспоминайте Гуадалканал. Вы все ясно видите. Вы все помните, все до мельчайших подробностей. Расскажите мне вашу историю. Расскажите мне вашу историю, Нат. Остров Гуадалканал4 – 19 ноября 1942 года 1 Сквозь туман я мог различить его, остров. «Этот остров», как мы вскоре начали называть его. За красноватым закатным светом открывалась волшебная картина земли. Тихоокеанский рай, раскинувшийся перед нами, манил нас: на кобальтово-синих волнах плескалась сирена; зазывающие и дразнящие кокосовые пальмы танцевали на ветру грациозный танец.Даже тогда мы знали, что нас обманывают. Но через месяц службы на Паго-Паго – этой неплодородной, гниющей, ничейной земле, которую мы стали называть «скалой» в честь Алькатраса, и в виду безрадостной перспективы, вырисовавшейся перед нами, – мы сами захотели проглотить приманку.– Это похоже на Таити или на что-то вроде этого, – сказал Барни.Как и я, он сидел, облокотившись о перекладину; морской бриз приятно обвевал наши лица. Мы и все остальные из Компании "Б", второго батальона, восьмого полка. Второй морской пехотной дивизии, были, как сельди в бочку, набиты в корабль Хиггинса – десантное судно без аппарелей. А это означало, что скоро мы будем валять дурака за чайником на берегу, переправившись туда бегом по морской пене.– Не валяй дурака, – сказал я ему. – Это все треп.– Да не треп это, – вмешался в разговор парень, сидящий рядом.Мы все знали, что дразнящий нас тропический рай на самом деле был местом самых кровавых сражений на театре военных действий в Тихоокеанском регионе. Мы, бойцы Второй морской пехотной дивизии, должны были сменить на боевом посту Первую дивизию, которая принимала участие в военных действиях с начала прошлого августа. Ее задачей было сохранить и удержать за нами поле Хендерсона – наш единственный аэродром на острове, названный в память погибшего в Мидуэе корпусного пилота. В дивизии были большие потери в людях и технике, вызванные столкновениями с япошками. Первая дивизия выдержала воздушную атаку, морское десантирование и сражение в джунглях, которое изобиловало массовыми атаками и потерями со стороны обезумевших, пьяных, готовых к самоубийству япошек. Мы также слышали о малярии, дизентерии и тропической лихорадке, поражающей наших товарищей. Об этой болезни говорили, что она особенно страшна для раненых. Судя по слухам, заболев, мы не могли оставить театр военных действий до тех пор, пока температура не подскакивала выше ста двух градусов по Фаренгейту.Здесь не получают почту. Словом, это была гребаная зеленая преисподняя.Я взглянул на Барни – не первой молодости пса, попавшего в ад войны.– Еще одна хорошенькая мясорубка, – сказал я.– Semper fi, приятель, – сказал Барни, усмехаясь. На вид он был вполне спокоен. Но меня не проведешь.Как и на мне, на нем были стальной, покрытый маскировочной раскраской шлем, тяжелая зеленая брезентовая куртка. На левом нагрудном кармане куртки была надпись, сделанная по трафарету: «Морская пехота США». На плетеном поясе для пистолета висели две фляги, нож, ручные гранаты, сумка для патронов и комплект для оказания первой помощи. Зеленые брезентовые брюки были засунуты в коричневые полотняные гетры, а поверх них завязывались высокие грубые ботинки – бундокеры. На воротнике – на счастье – была приделана бронзовая эмблема корпуса морской пехоты, с изображением земного шара и якоря. Тяжелый ранец на его спине, как и мой, несомненно, вмещал пончо, запасную пару носков, парадную форму, сухой паек, двадцать, или около того, комплектов боеприпасов для карабина, пару ручных гранат, таблетки соли, зубную щетку, пасту, электробритву и брезентовую флягу. У Барни также с собой были фотографии близких и его девушки, бумага для писем, ручка, чернила – в водонепроницаемых пакетах. У меня ничего такого не было. У меня не было семьи или девушки. Может быть, именно поэтому я, в свои тридцать шесть лет, находился сейчас на корабле Хиггинса, направляющемся к дразнящему песочному пляжу.Еще в пути Барни впутал меня в неприятности. И порядочные, надо сказать.Кстати, на заметку: Барни – это Барни Росс, боксер, ныне бывший боксер, обладатель титула чемпиона мира в легком и втором полусреднем весе. Мы вместе выросли в Вест-Сайде Чикаго. Наша детская дружба сохранилась, и по сути, все это дерьмо началось, когда седьмого декабря сорок первого года мы с ним сидели в отдельном кабинете за коктейлем в коктейль-баре Барни Росса напротив отеля «Моррисон».Мы спорили с двумя спортивными журналистами о том, сможет ли Джо Льюис удержать корону тяжеловесов. Было включено радио – шла спортивная передача – и ведущий прервал ее для выпуска новостей, но все шумели так сильно, что не заметили этого. Бармен Бадди Голд подошел к нам и спросил:– Так вы, ребята, не слышали, что случилось?– Только не вздумай мне сказать, что Джо Льюис повредил руку на тренировке, – сказал Барни.– Япошки бомбили Перл-Харбор.Глаза Бадди округлились, как иллюминаторы у судна.– О Господи, радио включено, вы что, не слушаете?!– Что это за Перл-Харбор? – спросил Барни.– Это на Гавайях, – ответил я. – Морская база или что-то в этом роде. Барни скорчил рожу.– Япошки бомбили собственную гавань?– Это наша гавань, schmuck, – ответил я.– Уже не наша, – сказал Бадди Голд и мрачно удалился, протирая на ходу стакан.С того самого времени, или сразу после того, как президент Рузвельт произнес свою речь о «позорном дне», Барни говорил только о том, чтобы записаться в армию.– Это глупо, – говорил я ему, приводя Бог знает сколько аргументов по этому поводу, когда мы посиживали в его баре и пили пиво в отдельном кабинете.– Так, значит, глупо защищать страну, которая была так добра ко мне?– Пожалуйста, Барни. Не надо снова произносить свою речь о том, что ты «попал сюда из гетто, чтобы стать чемпионом». Ты не на открытии какого-нибудь чертового супермаркета ленточку перерезаешь. Дай мне передышку.– Нат, – сказал он. – Ты меня разочаровываешь. Нат. Это я. Натан Геллер. Парень из Чикагского полицейского управления, занимающийся карманниками, и в то же время удачливый мелкий бизнесмен, имеющий детективное агентство из трех человек (одна из которых – секретарша) в здании, владельцем которого был тот самый экс-боксер, с которым я спорил. Фактически в нашем агентстве было уже два человека – мой младший помощник на следующей неделе отправлялся в армию.– Мне кажется, – сказал я, – ты считаешь, что я тоже должен отправиться на войну.– Ты должен решать сам.– Да меня даже не возьмут, Барни. Я уже старый. И ты, кстати, тоже – для такого дела. Тебе тридцать три. В морскую пехоту не берут в таком возрасте.– Я подхожу по возрасту, – сказал он, тыча себя большим пальцем в грудь. Он был гордым. Вызывающим. – И ты тоже. Они берут всех, кто подходит, до тридцати пяти.– Ты не прав в двух пунктах, – ответил я. – Во-первых, ты и не заметил, что мне уже исполнилось тридцать шесть. Но спасибо тебе, конечно, за твои слова. Во-вторых, ты женат. Знаю-знаю, что ты добиваешься развода, но после него ты ведь сразу собирался жениться на Кати.Кати была очаровательной актрисой, на которую Барни положил глаз, как только его семейная жизнь стала разваливаться.– Итак, – продолжал я, – они берут женатых мужчин только до двадцати шести. А тебе было двадцать шесть, когда ты сражался с Мак-Ларнином.Барни мрачно разглядывал свое пиво.– Я не собираюсь уклоняться от своих обязанностей, выискивая какие-нибудь лазейки. Насколько мне известно, я больше не женат, поэтому намереваюсь присоединиться к войскам.– Пожалуйста, Барни. Ради Бога, ты – зависимый человек. У тебя есть семья.– Как раз поэтому я это и делаю. У меня есть особая необходимость представлять свою семью в армии.– Почему?Он передернул плечами.– Потому что никто, кроме меня, не может пойти. Бен слишком стар. У Морри не все в порядке с позвоночником. У Сэмми – эпилепсия, а у Джорджа – плоскостопие, и призывная комиссия забраковала его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
, – пожал он плечами и, надувшись от важности, ушел.Я решил выходиться. И я не забыл, как это делается. Я сидел в сортире, докуривая свою сигарету, и раздумывал, как я хочу выбраться из этого места. Как мне хотелось попасть домой! Где бы мой дом, к дьяволу, ни находился.Я смыл дерьмо, подошел к раковине и плеснул воды в лицо, после чего отправился на встречу с доктором.Он ждал меня возле комнаты медсестер и был одет не в военную форму. Белая кофта, белые штаны. Он был молод для врача – лет около тридцати. Аккуратно причесанные темные волосы, аккуратные усы, бледный, коренастый.Доктор протянул мне руку.– Рад видеть вас, рядовой Геллер, – сказал он.– Если это мое имя, – ответил я.– Это я и хочу помочь вам определить. Я – доктор Уилкокс.Ясное дело, штатский.– Рад познакомиться с вами, док. Вы и вправду думаете, что сможете мне помочь вернуться? Вернуться к моему имени? Вернуться туда, откуда я?– Да, – ответил врач.– Мне нравится ваша уверенность, – сказал я. – Но я всегда считал, что уж если парень свихнулся, то это навсегда.– Это не совсем верно, – ответил он, жестом приглашая меня в маленькую комнату с двумя стульями и столом. И смирительной рубашки что-то не было видно. Я зашел. Доктор продолжил: – Многие психические расстройства поддаются лечению. А те, что получены в результате стресса, такого как, например, участие в военных действиях, вообще довольно легко вылечиваются.– А почему?– Потому что травма – вещь временная. Вы должны быть благодарны, что у вас не физическое увечье и не хроническое заболевание.Я сел на один из стульев.– Так вы собираетесь провести мне курс серотерапии?Уилкокс продолжал стоять.– Можно лечиться амиталом натрия. Существует еще шоковая терапия. Но для начала я хочу попробовать помочь вам простым гипнозом.– Док, вы что, не знаете? Водевиль мертв!Он улыбнулся.– Это не вставной номер в выступление, рядовой. Гипноз много раз доказывал свою эффективность при лечении неврозов, полученных на поле боя. В их числе амнезия.– Ну...– Думаю, это покажется вам куда менее неприятным, чем, скажем, электрошок.– Это вылечило Зангара.– Кто это – Зангар?Я пожал плечами.– Будь я проклят, если знаю. Что мне надо делать, док?– Просто встаньте и повернитесь ко мне лицом. Мы должны помогать друг другу. Делайте все точно, как я скажу.Я встал и повернулся к нему.– Я в ваших руках, док.Так я и стоял, а он положил на мои виски свои теплые, успокаивающие руки.– Полностью расслабьтесь и настройтесь на сон, – велел он.Его голос был монотонным и в то же время мелодичным; его серые глаза были спокойными, но они повелевали мною.– Итак, – сказал Уилкокс, все еще держа свои руки на моих висках, – смотрите мне в глаза, смотрите мне в глаза, сосредоточьтесь на моих глазах, настройте свое сознание на сон. А теперь мы продолжаем, и вы сейчас глубоко заснете, теперь мы продолжаем, и вы сейчас глубоко заснете.Он убрал руки с моих висков, но продолжал смотреть мне в глаза.– Теперь сожмите руки перед грудью, – я сжал, он сделал то же, – сжимайте их крепко, крепко, крепко, крепко, крепко, сильнее, сильнее, и, сжимая их, вы засыпаете, сжимая их, вы засыпаете, ваши веки тяжелеют, тяжелеют....Мои веки весили тонну, но глаза оставались открытыми: его глаза повелевали моими, его голос продолжал монотонно звучать:– Теперь ваши руки крепко сжаты, крепко сжаты, крепко сжаты. Вы не можете разжать их – они крепко сжаты, вы не можете разжать их, а когда я дотронусь до вас своими пальцами, вы разожмете руки, а потом заснете, ваши глаза тяжелеют...Раз – схватил он меня!– Ваши глаза тяжелеют, тяжелеют, тяжелеют, вы крепко, крепко засыпаете, крепко, крепко, крепко засыпаете, вы спите, глаза закрыты, закрыты, вы крепко засыпаете, засыпаете, вы полностью расслаблены, крепко спите... спите... спите, сейчас вы крепко спите, нет страха, нет волнений, нет страха, нет волнений, вы крепко, крепко спите...Я был в темноте, но его руки и его голос вели меня.– А теперь сядьте на стул, который стоит за вами, сядьте на стул, который стоит за вами. Я сел.– Откиньтесь назад.Я откинулся.– А теперь наклонитесь вперед и крепко, крепко спите. Наклоняйтесь вперед и засыпайте крепче и крепче. А теперь я ударю вашу левую руку, и она будет твердой, как стальной прут, а вы засыпаете, засыпаете...Моя рука, как бы сама по себе, напряглась и выпрямилась.– Вы продолжаете спать, спать. Ваша рука твердая.Я почувствовал, как он дотронулся до моей руки, пощупал ее.– Ее нельзя согнуть и расслабить. А теперь я дотронусь до вашей макушки, дотронусь до вашей макушки, и эта рука расслабится, а правая станет твердой. Вы спите, крепко спите.Он легко дотронулся до моей макушки; моя левая рука расслабилась, а правая поднялась, как для фашистского приветствия.– Ваш сон глубже и глубже. Теперь я дотронусь до этой руки, и мой палец будет горячим, вам будет невыносимо больно.Обжигающая боль! Как раскаленная шрапнель!– Ваша рука напряжена. А теперь, когда я дотронусь до вашей руки, боль исчезнет. Все будет хорошо.Боль ушла, ничего не осталось.– Ваша рука теперь расслаблена, а вы спите, спите, спите... Вы глубоко спите. Вспоминайте. Вспоминайте. Вспоминайте Гуадалканал. Вспоминайте Гуадалканал. Вы можете вспомнить. Все. Вы можете вспомнить все. Вспоминайте Гуадалканал. Вы все ясно видите. Вы все помните, все до мельчайших подробностей. Расскажите мне вашу историю. Расскажите мне вашу историю, Нат. Остров Гуадалканал4 – 19 ноября 1942 года 1 Сквозь туман я мог различить его, остров. «Этот остров», как мы вскоре начали называть его. За красноватым закатным светом открывалась волшебная картина земли. Тихоокеанский рай, раскинувшийся перед нами, манил нас: на кобальтово-синих волнах плескалась сирена; зазывающие и дразнящие кокосовые пальмы танцевали на ветру грациозный танец.Даже тогда мы знали, что нас обманывают. Но через месяц службы на Паго-Паго – этой неплодородной, гниющей, ничейной земле, которую мы стали называть «скалой» в честь Алькатраса, и в виду безрадостной перспективы, вырисовавшейся перед нами, – мы сами захотели проглотить приманку.– Это похоже на Таити или на что-то вроде этого, – сказал Барни.Как и я, он сидел, облокотившись о перекладину; морской бриз приятно обвевал наши лица. Мы и все остальные из Компании "Б", второго батальона, восьмого полка. Второй морской пехотной дивизии, были, как сельди в бочку, набиты в корабль Хиггинса – десантное судно без аппарелей. А это означало, что скоро мы будем валять дурака за чайником на берегу, переправившись туда бегом по морской пене.– Не валяй дурака, – сказал я ему. – Это все треп.– Да не треп это, – вмешался в разговор парень, сидящий рядом.Мы все знали, что дразнящий нас тропический рай на самом деле был местом самых кровавых сражений на театре военных действий в Тихоокеанском регионе. Мы, бойцы Второй морской пехотной дивизии, должны были сменить на боевом посту Первую дивизию, которая принимала участие в военных действиях с начала прошлого августа. Ее задачей было сохранить и удержать за нами поле Хендерсона – наш единственный аэродром на острове, названный в память погибшего в Мидуэе корпусного пилота. В дивизии были большие потери в людях и технике, вызванные столкновениями с япошками. Первая дивизия выдержала воздушную атаку, морское десантирование и сражение в джунглях, которое изобиловало массовыми атаками и потерями со стороны обезумевших, пьяных, готовых к самоубийству япошек. Мы также слышали о малярии, дизентерии и тропической лихорадке, поражающей наших товарищей. Об этой болезни говорили, что она особенно страшна для раненых. Судя по слухам, заболев, мы не могли оставить театр военных действий до тех пор, пока температура не подскакивала выше ста двух градусов по Фаренгейту.Здесь не получают почту. Словом, это была гребаная зеленая преисподняя.Я взглянул на Барни – не первой молодости пса, попавшего в ад войны.– Еще одна хорошенькая мясорубка, – сказал я.– Semper fi, приятель, – сказал Барни, усмехаясь. На вид он был вполне спокоен. Но меня не проведешь.Как и на мне, на нем были стальной, покрытый маскировочной раскраской шлем, тяжелая зеленая брезентовая куртка. На левом нагрудном кармане куртки была надпись, сделанная по трафарету: «Морская пехота США». На плетеном поясе для пистолета висели две фляги, нож, ручные гранаты, сумка для патронов и комплект для оказания первой помощи. Зеленые брезентовые брюки были засунуты в коричневые полотняные гетры, а поверх них завязывались высокие грубые ботинки – бундокеры. На воротнике – на счастье – была приделана бронзовая эмблема корпуса морской пехоты, с изображением земного шара и якоря. Тяжелый ранец на его спине, как и мой, несомненно, вмещал пончо, запасную пару носков, парадную форму, сухой паек, двадцать, или около того, комплектов боеприпасов для карабина, пару ручных гранат, таблетки соли, зубную щетку, пасту, электробритву и брезентовую флягу. У Барни также с собой были фотографии близких и его девушки, бумага для писем, ручка, чернила – в водонепроницаемых пакетах. У меня ничего такого не было. У меня не было семьи или девушки. Может быть, именно поэтому я, в свои тридцать шесть лет, находился сейчас на корабле Хиггинса, направляющемся к дразнящему песочному пляжу.Еще в пути Барни впутал меня в неприятности. И порядочные, надо сказать.Кстати, на заметку: Барни – это Барни Росс, боксер, ныне бывший боксер, обладатель титула чемпиона мира в легком и втором полусреднем весе. Мы вместе выросли в Вест-Сайде Чикаго. Наша детская дружба сохранилась, и по сути, все это дерьмо началось, когда седьмого декабря сорок первого года мы с ним сидели в отдельном кабинете за коктейлем в коктейль-баре Барни Росса напротив отеля «Моррисон».Мы спорили с двумя спортивными журналистами о том, сможет ли Джо Льюис удержать корону тяжеловесов. Было включено радио – шла спортивная передача – и ведущий прервал ее для выпуска новостей, но все шумели так сильно, что не заметили этого. Бармен Бадди Голд подошел к нам и спросил:– Так вы, ребята, не слышали, что случилось?– Только не вздумай мне сказать, что Джо Льюис повредил руку на тренировке, – сказал Барни.– Япошки бомбили Перл-Харбор.Глаза Бадди округлились, как иллюминаторы у судна.– О Господи, радио включено, вы что, не слушаете?!– Что это за Перл-Харбор? – спросил Барни.– Это на Гавайях, – ответил я. – Морская база или что-то в этом роде. Барни скорчил рожу.– Япошки бомбили собственную гавань?– Это наша гавань, schmuck, – ответил я.– Уже не наша, – сказал Бадди Голд и мрачно удалился, протирая на ходу стакан.С того самого времени, или сразу после того, как президент Рузвельт произнес свою речь о «позорном дне», Барни говорил только о том, чтобы записаться в армию.– Это глупо, – говорил я ему, приводя Бог знает сколько аргументов по этому поводу, когда мы посиживали в его баре и пили пиво в отдельном кабинете.– Так, значит, глупо защищать страну, которая была так добра ко мне?– Пожалуйста, Барни. Не надо снова произносить свою речь о том, что ты «попал сюда из гетто, чтобы стать чемпионом». Ты не на открытии какого-нибудь чертового супермаркета ленточку перерезаешь. Дай мне передышку.– Нат, – сказал он. – Ты меня разочаровываешь. Нат. Это я. Натан Геллер. Парень из Чикагского полицейского управления, занимающийся карманниками, и в то же время удачливый мелкий бизнесмен, имеющий детективное агентство из трех человек (одна из которых – секретарша) в здании, владельцем которого был тот самый экс-боксер, с которым я спорил. Фактически в нашем агентстве было уже два человека – мой младший помощник на следующей неделе отправлялся в армию.– Мне кажется, – сказал я, – ты считаешь, что я тоже должен отправиться на войну.– Ты должен решать сам.– Да меня даже не возьмут, Барни. Я уже старый. И ты, кстати, тоже – для такого дела. Тебе тридцать три. В морскую пехоту не берут в таком возрасте.– Я подхожу по возрасту, – сказал он, тыча себя большим пальцем в грудь. Он был гордым. Вызывающим. – И ты тоже. Они берут всех, кто подходит, до тридцати пяти.– Ты не прав в двух пунктах, – ответил я. – Во-первых, ты и не заметил, что мне уже исполнилось тридцать шесть. Но спасибо тебе, конечно, за твои слова. Во-вторых, ты женат. Знаю-знаю, что ты добиваешься развода, но после него ты ведь сразу собирался жениться на Кати.Кати была очаровательной актрисой, на которую Барни положил глаз, как только его семейная жизнь стала разваливаться.– Итак, – продолжал я, – они берут женатых мужчин только до двадцати шести. А тебе было двадцать шесть, когда ты сражался с Мак-Ларнином.Барни мрачно разглядывал свое пиво.– Я не собираюсь уклоняться от своих обязанностей, выискивая какие-нибудь лазейки. Насколько мне известно, я больше не женат, поэтому намереваюсь присоединиться к войскам.– Пожалуйста, Барни. Ради Бога, ты – зависимый человек. У тебя есть семья.– Как раз поэтому я это и делаю. У меня есть особая необходимость представлять свою семью в армии.– Почему?Он передернул плечами.– Потому что никто, кроме меня, не может пойти. Бен слишком стар. У Морри не все в порядке с позвоночником. У Сэмми – эпилепсия, а у Джорджа – плоскостопие, и призывная комиссия забраковала его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43